Далия Трускиновская - Опасные гастроли
— А знаете, сударь, что мне на ум пришло? Сладострастник-то не здешний, — вдруг вымолвил Гаврюша. — Я здешних знаю — они и к портовым девкам-то бегать не желают, все больше дома с женами сидят. Уж не притащился ли он за бедной девкой из самого Санкт-Петербурга?
— А немецкие бароны?
— Мало ли им девок в деревнях?
— Ну что деревенская против такой красотки?
— Деревенская девка в теле, особливо коли ее барин к себе приблизит, тут-то она и начнет отъедаться, а эта — тоща больно. Деревенская, опять же, послушная. И вступиться за нее некому. А из-за цирковой господин де Бах шум поднимет, все откроется, позору не оберешься. Он ведь уже знакомствами обзавелся. Нет, это не здешний развратник потрудился, это заезжий.
В его словах был резон.
Мы вошли в цирк, миновав двух нищих у порога. У меня была с собой медная мелочь, я дал им по пятаку.
— Вы помолитесь, братцы, чтобы мне племянника Ваню отсюда целым и невредимым вызволить, — сказал я им, не слишком уверенный, что они поняли мои слова. Тот, что в седой щетине, точно был малость не в своем рассудке.
В цирке было тихо, мы выглянули на манеж — и там никого не застали.
— Что за притча, — сказал Гаврюша. — Ну, идем на конюшню искать Карла. Вроде там кто-то кричит.
Но на конюшне мы обнаружили такую картину — старый Карл стоял перед двумя полицейскими, тут же были де Бах и его старший сын Альберт, а также Казимир и еще какие-то люди.
Мы вовремя шарахнулись и остались незамеченными.
— Карла спрашивают, кто открыл ворота, — тихо переводил Гаврюша.
— Он клянется… клянется, что маленький Иоганн… он на директора наступает, для чего директор Иоганна взял…
— Господи, уж не про Ваню ли он?..
— А статочно, про Ваню… Он спрашивает — коли это не Иоганн ворота отворил, так что ж он скрылся? Говорит — он вместе с конокрадами ушел…
— Кто — Ваня? С конокрадами?..
— Именно так он и говорит… Теперь полицейский… требует подать сюда Иоганна… Ну и быстро же стрекочет!.. Директор говорит — Иоганна нет, но ворота отворил не Иоганн… Говорит — может статься, у девицы был договор с каким-то поклонником, и это дело потом откроется. А лошадей-то три пропало…
Мы слушали, и становилось все яснее, что де Бах всячески выгораживает Ваню, а все грехи приписывает мадемуазель Клариссе. Она-де завела поклонника, она-де решила с ним бежать и увести двух драгоценных липпицианов и третьего коня попроще — в качестве приданого.
— Не так уж это было бы глупо, — заметил Гаврюша. — Толковая, значит, девка, не пропадет.
— Ты одобряешь воровство?
— Воровство — грех, а только мы не знаем — может, ей жалованье задолжали; может, еще какая причина была.
Меж тем двух парнишек все же отправили на поиски Вани, хотя это и представлялось совершенно безнадежным делом — коли до этого времени его не нашли, значит, пропал основательно. Они пробежали мимо так быстро, что не заметили нас. Допрос Карла продолжался — раз он старший на конюшне, то должен бы знать, как удалось столь быстро вывести липпицианов и третью лошадь. Карл отбивался из последних сил. Он оправдывался тем, что был пущен ложный слух о пожаре, и все, кто только ночевал в цирке, кинулись выводить лошадей и выносить ценное имущество. При этом, возможно, отворили ворота, чтобы ставить лошадей на Дерптской улице, а не в парке, где они потопчут последние оставшиеся клумбы. Но так ли на самом деле — он не знал, потому что был на конюшне. А потом оказалось, что тревога ложная, лошадей стали заводить обратно — тут и явилась пропажа. И, по мнению Карла, о пожаре кричали лишь для того, чтобы в суматохе похитить и липпицианов, и мадемуазель Клариссу.
— Сдается, им тут сейчас не до нас, — сказал я. — Но мне сильно не нравится, что Ваня пропал. Чует мое сердце, он попал в беду.
— Что-то уж больно господин директор юлит. Не сам ли он Ваню где-то спрятал? — спросил Гаврюша. — Шш-ш-ш… О Господи…
— Что такое?
— Про убийцу речь… кого-то еще этой ночью убили… Вот почему полиция притащилась!
— Спаси и сохрани, — пробормотал я.
— А кого — не понять… Они-то знают, а мне — не понять…
— Но ведь не Ваню?
— Нет, не Ваню… Опять про лошадей… Кто лошадей увел — тот и того человека убил… это де Бах… Нет, того человека далеко от конюшни зарезали… это уж полицейский… кабы он с конокрадами сцепился, его бы на конюшне закололи…
— Дикие дела творятся в этом цирке, — сердито сказал я. — Ну, что прикажешь делать?
— Идти отсюда прочь… Если господин директор нас тут сейчас увидит — с шумом выставит, после чего нам к нему попасть будет мудрено. Уходим, сударь, уходим…
Легко сказать! Разворачиваясь, Гаврюше крепко треснул шестом о стену, так что голоса на конюшне разом стихли.
Оттуда выскочил чернокудрый крошка Казимир и сердито на нас уставился.
— Вы кто такие? — спросил он по-немецки.
— Мы по уговору с господином директором пришли подножку ладить, — ответил Гаврюша.
— Ступайте прочь, не до вас теперь!
С тем он убежал.
— Экий бойкий, — сказал я. — Прямо наглец какой-то. В его годы не помешало бы чуть повежливее со старшими говорить. А знаешь, кто мог отворить ворота? Эти театроманы, любители Шиллера!
— Какого Шиллера?
— Который про крокодильих детей сочинял, — вспомнив монолог Карла Мора, доходчиво объяснил я. — Они же взад-вперед бегали, шумели. Что бы кому-то из них в суматохе пробежать через конюшню и скоренько откинуть засов?
— Точно — они, — пробормотал Гаврюша. — Больше некому. Никто из своих этого делать не стал бы — они директора боятся. А этих — подослали… Да и недорого наняли. Сколько-то они Карлу и Йозефу заплатили, чтобы в манеж пустили пре… про…
Я объяснял ему, что такое театральная репетиция, да слово вылетело у него из головы.
— Ты бы так заучил: «репа» и «птица», — посоветовал я. — Репа — то, что господа актеры с голоду жрут, когда публика не ходит, а птица — всяк себя знатной птицей мнит.
— Ловко! — одобрил Гаврюша.
— Наука мнемоника, сиречь, наука о запоминании. Любопытно, однако, отчего всех перебирают, а их не вспоминают. Хотелось бы знать, откуда они взялись и кто таковы. Да и куда подевались во время ложной тревоги.
— Вы, Алексей Дмитриевич, когда-либо конторские книги видели? — спросил Гаврюша.
— На что мне?
И точно — при моих скромных доходах я прекрасно знал, на что уходят деньги, без всяких записей.
— А вот — туда пишут, сколько и какого товара пришло, кому и почем продан. И сразу видать — сколько осталось, чему срок вышел. Нам тоже конторская книга нужна — записать, кого и почему подозреваем, от кого какая возможна польза. И потом вычеркивать…
— Вычеркивать и новое вписывать!
— Право, легче будет!
Мы убрались из цирка и направились прямиком в Московский форштадт к Яшке Ларионову.
Как известно, во всякой лавке есть задние комнаты. В той его лавке, что находилась в Гостином дворе (после пожара он был отстроен заново и стал еще лучше), нас усадили за небольшой стол, дали нам бумагу и перья. Я писал, Гаврюша подсказывал. И получилось примерно вот что.
«В ложной тревоге виновны:
любители Шиллера;
похитители девицы и лошадей…»
Тут Гаврюша высказал дельную мысль: могло быть и так, что девицу похитил один человек, а лошадей увел вовсе другой. Совпадение неслыханное — чтобы в одну ночь два не знающих друг о друге злоумышленника замыслили нападение на цирк и грабеж. Но отчего бы и нет? Похитителей девицы и похитителей лошадей мы разнесли по разным строчкам. Затем вписали убийцу, о котором, как и о его жертве, ничего не знали, — он тоже мог, заметая следы, крикнуть о пожаре.
Список этот был нужен, чтобы подступиться к более серьезному вопросу: если мой племянник Ваня пропал в эту ночь, то куда же он подевался?
— Помяните мое слово, де Бах знает, где он, — сказал Гаврюша. — Может статься, он что-то видел, что ему видеть не след, и потому господин директор решил его спрятать.
— Уж не по приказу ли господина директора подняли суматоху?
— Для чего ему самому у себя уводить лошадей?
Дело представлялось совершенно загадочным.
В комнату заглянул Яшка. Я первым делом похвалил Гаврюшу, а затем рассказал о пропаже племянника.
— Говорите, де Бах его где-то скрывает?
— Предполагаем, Яков Агафонович.
— А не в гостинице ли он сидит? Ваш директор, я чай, нанимает лучшие номера в «Петербурге», ему это удобно — напротив замка, со всеми чиновниками можно прямо на площади раскланяться и приглашение в ложу всучить.
— Логично, Яша! — воскликнул я. — А как туда пробраться?
— Вы, господин Сурков, где теперь находитесь? — загадочно спросил Яшка.
— Как где? В Гостином Дворе.
— А точнее?
