Николай Свечин - Туркестан
Что еще принесла в старый город имперская власть? По главным улицам расставлено 100 фонарей-коптилок – в пять раз меньше, чем в другой половине. В махалля Хафис-Куяки открыли почтовое отделение. Несколько главных улиц шоссировали гравием. Возле кладбища Сугул завели русско-мусульманское училище. Богатые сарты начали проделывать в глухих стенах своих домов окна. Правда, их тут же заклеивают промасленной бумагой, но прогресс налицо!
Жизнь коренного ташкентца сильно регламентирована. Встает он очень рано, в четыре часа утра, чтобы успеть к первому намазу – бомдоду. А ложится после пятого намаза, хуфтана. Между молитвами и проходит его день. До воцарения русского владычества было еще строже. Существовали специальные блюстители нравственности – раисы. Если мусульманин ленился соблюдать обряды, его пороли или возили на осле лицом к хвосту, на осмеяние толпе. Новая власть уничтожила раисов, и благочестие сразу ослабло. Теперь многие, особенно богачи, нарушают пост и пропускают службу в мечети. А вместо этого делают каза, то есть благотворение. Или, проще говоря, откупаются.
Религия налагает на сарта еще одну обязанность: иметь духовного наставника, ишана. Тут есть несколько степеней посвящения. Самые рьяные становятся мюридами, учениками. Другие делаются ихлясами. Ихляс – это почитатель ишана, но не ученик. Есть еще зокиры, почитатели, участвующие в радениях.
Ишаны имеют очень большое влияние в обществе. Другие их названия – шейх, пир и муршид. В Ташкенте более 60 ишанов, и почти все они принадлежат к суфийским орденам Кадири или Накшбандия. Два раза в год ишан отбывает особенное молитвенное состояние – чиллю. Чилля длится 40 дней. Все это время наставник не выходит из комнаты, читая Коран. Полагают, что в такие дни его молитвы имеют особенную силу. Поэтому ученики и почитатели присылают наставнику большое количество пожертвований. Буквально каждый день с почты приносят целые охапки денежных пакетов… Известные ишаны успевают за чиллю собрать огромные суммы, которые тратят по собственному усмотрению.
Жизнь туземца всегда на виду у соседей, даже если он редко ходит в мечеть. Все мужчины махалля являются джура – членами гапа, мужского объединения наподобие клуба. Ходить на его собрания надо обязательно. Джура-баши – руководитель гапа – это еще один надсмотрщик над сартом. Каждый горожанин также участвует в выборах илик-баши, старосты квартала.
Нравственность сарта не всегда понятна русскому человеку. К примеру, сарты признают святость лишь той клятвы, которую они дали в народном суде, перед мусульманами. Присяга в русском суде, на том же Коране, ничего для них не значит.
Фикх – доктрина о правилах поведения мусульманина – описывает не все ситуации. В частности, туземцы были не готовы к жизни под властью неверных. Мусульманское право нормирует лишь обратные отношения: когда победители-мусульмане управляют побежденными иноверцами (так называемый зиммин, свод специальных законов). С приходом «белых рубах» у туземцев в мозгах начались судороги. Они сами оказались в положении зиммиев! И фикх никак не описывает это. Пришлось мудрецам изобретать объяснения и рекомендации. Разумеется, они сошлись во мнении, что тут наказание за грехи…
В последнее время среди туземцев появились очень богатые люди, даже миллионеры. Связано это с распространением хлопководства. Ведь раньше хлопок выращивали для своих нужд без особой выгоды. Для сарта хлопок был, что рогожка для русского крестьянина; из него делали лишь примитивную ткань мату. Вот когда белым волокном заинтересовались мануфактуристы, тогда начался ажиотаж. Хлопковое дело теперь требует кредитования, а последнее возможно только под залог земли. В результате некоторые ловкачи стали собственниками тысяч десятин. Эту землю они сдают арендаторам-чайрикорам, а те уже нанимают поденщиков-мардикоров. Новые богачи – баи – делаются влиятельнее самих религиозных вождей! Недавно они стали получать письма из Турции. Там говорится, что всем мусульманам надо объединиться в Халифат под властью турецкого султана, вождя правоверных. Русская администрация относится к таким слухам очень нервно. До сих пор она боролась против духовенства, мутящего народ. Не хватало еще, чтобы сюда вмешались и баи с их капиталами…
Преступность в туземном Ташкенте имеет свою специфику. Домовых краж почти нет, потому как залезть к сарту в дом невозможно. Есть кражи на рынке, и очень часты торговые мошенничества. Случаются кровавые ссоры между бачабазами из-за мальчика. Кроме того, уголовную статистику подпитывают бывшие бачи. Вышедшие из юного возраста, они делаются неинтересны своим содержателям. А привычка к легкой жизни уже сложилась. И ребята пускаются во все тяжкие, вплоть до уличных грабежей. Конкуренцию им создают кукнари – наркоманы. Среди туземцев очень развито курение наши[43] и опия. Когда болезнь захватывает волю человека, он готов на все…
Кроме того, в Ташкенте всегда много приезжих. В городе 45 караван-сараев, которые являются для азиатцев в том числе и гостиницами. Помимо них, в каждой мечети всегда кто-то ночует. Ну а опустившиеся люди живут на кладбищах. Многие из них по ночам выходят на охоту.
До 1892 года борьбой с преступностью в старом городе занималась туземная полиция во главе со старшим аксакалом. Холерное восстание убедило власти, что это надо менять. Старшего аксакала вообще упразднили, а городским аксакалам оставили сбор налогов, недоимок и мелкие взыскания. Были созданы должности полицмейстера туземной части и двух приставов с помощниками.
Штаты наружной полиции насчитывают 76 человек, из которых 28 конных и 48 пеших городовых. Старшие пешие получают в год жалованья 300 рублей, младшие – 168; старшие конные – 264 рубля, младшие конные – 230 рублей 60 копеек. Особой платы на содержание лошадей не отпускается. Вот и все силы охраны правопорядка в городе с населением больше ста тысяч человек. Что они могут сделать? Кроме того, есть незримая черта между, например, капитаном Скобеевым и городовым Шалтай-Батыром. И обусловлена она отнюдь не разницей их служебного положения. В туземном Ташкенте 43 000 домов, 1262 улицы и переулка, а общая длина этих улиц составляет 1200 верст! Огромный, закрытый от русского внимания город. Население враждебно к захватчикам, хоть и вынуждено с ними сотрудничать. Поэтому Шалтай-Батыр скажет начальнику лишь то, что ему разрешат сообщить аксакалы. Как на самом деле течет жизнь за высокими желтыми стенами, власть никогда не знала. И никогда не узнает.
Глава 6. Бывшие лесопромышленники начинают
– Итак, господа, каков наш первый шаг? – спросил Скобеев, завершив свою лекцию.
– Допрос Абнизова, – тут же ответил Титус.
Полицмейстер довольно улыбнулся:
– Так я и знал! Он в соседней комнате. Позвать?
– Зовите.
Вошел белобрысый крепыш. Выглядел он неважно: на лице ссадины, вид подавленный.
– Садись, – кивнул на табурет Лыков. – Как тебя по метрике?
– Иван Макаров Абнизов.
– И где такие богатыри родятся?
– Да вы, ваше благородие…
Алексей остановил его жестом и поднял вверх указательный палец.
– Виноват, ваше высокоблагородие! Вы этих местов не знаете.
– А все-таки?
– На Кундале-реке.
– В Варнавинском уезде которая?
– Точно! Нешто слыхали?
– Не только слыхал, а у меня лесная дача в тех местах!
– Это где же?
– На том берегу Ветлуги, у впадения в нее Лапшанги.
– Нефедьевка, штоль?
– Она.
– Вот и земляка встретил… – растерянно сообщил арестант двум другим господам.
Но Лыков мгновенно сменил тон. Он нахмурился, сделал суровое лицо и процедил сквозь зубы:
– На кой черт нужен мне земляк-убийца? Неужто ты, Абнизов, такая сволочь? Туземцы русского человека режут, а ты на стреме стоишь. Тьфу!
– Так жизнь моя сложилась, ваше высокоблагородие… Знаю свой грех. Кисмет! Судьба. Разрешите, значитца, покаяться.
– Каяться перед батюшкой будешь, а я сыщик. Давай все по порядку: как стал дезертиром, как убежал, где шлялся, чем занимался. Подробно.
– Ага. Значитца, так. Призвали меня в Костроме, в восемьдесят девятом году. И попал я сюда, в Первый Туркестанский резервный батальон. Ну и… ружья мы с товарищами украли.
Лыков недоуменно покосился на капитана. Тот кивнул:
– Увы, Алексей Николаевич, это старая болезнь туркестанских войск. Солдаты крадут собственное оружие.
– Но зачем, Иван Осипович?
– Чтобы продать его на Кавказ. Есть целый промысел: горцы платят за винтовку двести рублей! И по рублю за каждый патрон. Приходится теперь делать так: сквозь скобы всех винтовок, что стоят в пирамиде, продевается цепь и запирается на замок. Ключ – у дежурного по роте.
– Вот я ту цепь и порвал, – пробормотал дезертир. – Хватило же ума…
