Наталья Александрова - Тьма над Петроградом
Борис выхватил у него кусок сала и жадно накинулся на еду. Мари вздохнула и подсела ближе.
Спать пришлось в самой бане, на склизкой лавке, но Борис так устал, что заснул мгновенно.
Саенко разбудил его, когда солнце пыталось заглянуть в крошечное оконце бани и в кустах заливались ранние весенние пташки. Мари перебирала какие-то бумаги.
– Вот теперь ваши документы. – Она протянула Борису справку с круглой печатью. Фиолетовые чернила расплылись, и Борис с трудом разобрал, что владелец справки Коломейцев Матвей Иванович командируется в Петроград делегатом на съезд сельских учителей.
– Это я, что ли? – спросонья не разобрался Борис.
– Угу, а вот и жена твоя, Коломейцева Наталья, – подтвердил Саенко, – вместе поедете. А еще ты есть инвалид, потерявший глаз в борьбе с буржуйской гидрой в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году.
– Это еще зачем? – оторопел Борис.
– А затем, – отчеканила Мари, – что вас ищут. На вокзале, да и по всему городу разосланы патрули усиленные и все предупреждены, хватают всякого, кто подходит под описание – блондин, выше среднего роста, глаза серые…
Борис едва слышно хмыкнул – смотрите, твердокаменная мадемуазель, оказывается, успела разглядеть его глаза…
– А за меня не беспокойтесь, я уж как-нибудь проскочу, – сказал Саенко. – Однако надо на толкучку сбегать, кое-какую одежонку раздобыть для гражданина Коломейцева…
И Саенко исчез, как не было, а вскоре стукнули в оконце, и появилась смешливая ядреная девка с ямочками на румяных щеках. Дочь хозяина принесла горячий чугунок с картошкой, хлеба и полдюжины вареных яиц. Стрельнув карими глазами на Бориса, она разложила снедь на лавке. Мари перебирала узел с одеждой, и девушка присела поболтать с Борисом. Борис вытащил горячую картошку, она выскочила у него из рук как живая. Девка заливисто захохотала.
– Папаша сказал, чтобы вы быстрее убирались, он патрулей боится.
– А чего же ты тогда ясным утром с чугунком притащилась? – удивился Борис. – Да еще визжишь тут, как будто тебя щекочут… Услышать ведь могут…
– А! – Она махнула рукой. – Кто тут услышит? Тут по соседству только бабка Дарья, она глухая совсем. И подумают, что я с Колькой разговариваю.
– Это кто ж такой Колька? – Борис спрашивал, не забывая наворачивать еду. Картошка была рассыпчатая, политая постным маслом, да еще с укропом.
– Жених мой. – Девка не отвела глаз.
– Замуж выходишь… – Борис облупил яичко, – и отчего это, как красивая, так сразу замуж бежит?
– Я-то с радостью… – девка на миг погрустнела, – да вот только папаша не велит за Кольку идти. Он в комсомольцы записался, и в церкви венчаться ему теперь нельзя. А папаша сказал: если уйдешь к Кольке без венца – прокляну! Из дома в чем есть выгоню!
– Без венца нехорошо… – кивнул Борис, – грех это…
– А Колька говорит, что это буржуазный пережиток! – Девица с гордостью выговорила трудное слово.
– Не слушай Кольку, – Борис сообразил, что уплел уже, кажется, не свою порцию картошки, – другого себе найди, который против родителя тебя настраивать не станет.
– Да где ж тут найдешь? – Девка снова стрельнула глазами на Бориса, и он понял, что она явно не промах. Поглядев зазывно, она протянула ему крынку с молоком. Молоко было топленное в печи, с розовой пенкой, и Борис посмотрел на хозяйскую дочку с нежностью.
Тут ввалился Саенко, держа на плече узел с одеждой.
– Ох и подлый же народ в этом городе! – возмущался он. – Денег дерут просто страшное количество, а одежонка-то ежели по совести, то дрянь дрянью!
Борису достались галифе из странной материи, про которую Саенко сказал, что называется она чертова кожа, и солдатская шинель с обрезанными полами. Еще Саенко достал из мешка темную, сильно ношенную рубаху и сокрушался, что не заметил, что рукав с дыркой.
– Обманула, подлая баба! – вздыхал он. – Подсунула срам такой!
Мари молча взяла свое и скрылась в бане. Девка ахнула и убежала, чтобы вернуться через минуту и протянуть Борису новую мужскую рубаху белого полотна, расшитую крестом.
– Для Кольки вышивала, да все равно папаша не согласится… – Голос ее дрогнул, и Борис просто вынужден был из благодарности расцеловать девушку в обе щеки.
– Поезд ждать не станет… – послышался ледяной голос Мари, – может быть, хватит мелким бесом рассыпаться перед каждой девкой? Мы сюда приехали для того, чтобы дело делать! А некоторым одно развлечение!
«Да уж, развлечение, – вздохнул Борис, вспомнив вчерашний допрос в ГПУ, – что она на меня напустилась, уж не ревнует ли? Да нет, не может быть…»
Саенко уже теснил девушку к дверям. Мари поработала над собой отменно. Теперь перед Борисом стояла разбитная молодка в ладном кожушке, подпоясанном солдатским ремнем, широкой сборчатой юбке и лаковых полусапожках, про которые Саенко тут же заметил, что не иначе они от старого режима остались. На плечи Мари накинула полушалок в ярких розовых цветах. Однако выражение лица оставалось все таким же брезгливо-насмешливым.
– Ну что, Матюша, – засмеялся Саенко, – хороша у тебя женушка?
– Если бы еще и лицо сменить, – тихонько ответил Борис, – а то щурится, как тигрица, шипит, как гадюка, того и гляди – укусит…
Он не знал, что, кроме зоркости глаз, что помогало стрелять без промаха, Мари обладала еще и отличным слухом, так что без труда расслышала его слова.
Напоследок Саенко завязал Борису глаз черной повязкой и попытался испачкать щеку чернильным карандашом, так чтобы получились следы от пороха, якобы взорвался снаряд слишком близко, что и выбило Борису глаз по легенде.
– Дай-ка я, – сказала Мари, – ты сто лет провозишься.
– Эй, я что, так и останусь потом с такой черной щекой? – забеспокоился Борис.
– Не волнуйтесь, со временем все смоется, – насмешливо сказала Мари, – не пострадает ваша красота. Глаза закройте, как бы последний не повредить…
Мари легонько касалась его щеки, движения были мягкие, кошачьи. Борис приоткрыл глаз и встретился взглядом с Мари. На этот раз в глазах ее не было обычной насмешливости. И губы не кривились брезгливо, они были печально опущены вниз. Первый раз Борис видел ее так близко. Совсем рядом с ним была нежная щека и едва видный пушок над верхней губой, и он понял вдруг, что Мари – совсем молодая женщина, не старше его. Все портил ее взгляд, сразу было видно, что она повидала многое, если не все, и пережила такое, чего не следует переживать женщине. Сейчас глаза ее смотрели с тоской, что Борис немедленно зажмурился.
– Долго вы еще возиться будете, – заворчал Саенко, – поезд и вправду ждать не станет…
Поезд подали всего на полтора часа позже срока, что, как объяснил Саенко словоохотливый дедок в полушубке, нестерпимо воняющем козлом, являлось большой удачей.
Перрон тотчас заполонила шумная толпа пассажиров. Были тут крестьяне с тяжелыми торбами, они везли в город продукты, чтобы обменять их на одежду, обувь и соль. Были городские люди с такими же мешками – этим удалось выменять кой-какие вещички на муку и пшено. Были командированные, размахивающие какими-то потрепанными бумагами с расплывшимися фиолетовыми печатями, эти кричали, что им срочно, но их давили едва ли не сильнее, чем обычных людей. Были чумазые оборванные мальчишки – эти собирались ехать под вагонами, в ящиках с песком, а пока вполне можно было в суматохе спереть узел у зазевавшейся тетки или при большой удаче залезть в карман к командированному. Крестьяне-то гроши прячут так глубоко, что хоть раздень его до нитки – не отыщешь. А городские обыватели, те вовсе без денег, да и вещей у них не густо – все с себя сняли, чтобы харчей больше привезти.
– Ну, бывайте, граждане Коломейцевы, даст Бог – в Питере встретимся! – Саенко перехватил свой мешок покрепче, чтобы не срезали, и ввинтился в толпу.
– Куда прешь, куда прешь? – тут же послышалась его скороговорка. – Ты как смеешь трудящегося человека в бок тыкать? Да еще ногу отдавил! Не старые времена, господин хороший! А еще шляпу надел!
Глядя на толпу, штурмующую двери вагона, Борис только покачал головой:
– Да тут на куски разорвут! Или последний глаз выбьют! Однако ехать надо…
План выработали такой: Борис налегке влезет в вагон, проберется к окну и втянет туда Мари, в противном случае они рискуют либо навсегда остаться на станции, либо появиться в Петрограде в сильно попорченном виде.
Борис удачно преодолел озверевшую толпу и добрался до дверей вагона, под конец ловко увернулся от безногого инвалида, который норовил использовать свой костыль не по прямому назначению, а увлеченно молотил им по головам ближних пассажиров, с большим трудом оторвал от себя неприятного вида личность с бегающими глазками, что нацелилась на карман его галифе, в котором, надо сказать, лежал у Бориса только кисет, да и то полупустой, дал легкого тычка беспризорнику, бросившемуся под ноги, и запрыгнул в вагон.
