Борис Акунин - Левиафан
Русский плечо подставлял, дверь открывал, драгуну давал должный отпор, но признаков влюбленности, паршивец, никак не проявлял.
Неужто кобель, удивилась Рената. С виду не скажешь.
Этот, третий тип мужчин самый незамысловатый и начисто лишен воображения. Действует на них только нечто грубо-чувственное, вроде ненароком показанной лодыжки. С другой стороны, многие из великих людей и даже культурных светочей относятся именно к этой категории, так что попробовать стоило.
С кобелями совсем элементарно. Рената попросила дипломата зайти к ней ровно в полдень — она покажет ему свои акварели (каковых не существовало в природе). Без одной минуты двенадцать охотница уже стояла перед зеркалом, одетая только в лиф и панталоны.
На стук в дверь крикнула:
— Да входите же скорей, я вас заждалась!
Вошел Фандорин, замер в дверях. Рената, не оборачиваясь, повертела перед ним попкой, поавантажнее выставила голую спину. Еще мудрые красавицы восемнадцатого столетия открыли, что на мужчин больше всего действует не вырез до пупа, а открытая сзади шея и обнаженная спина. Очевидно, вид беззащитного позвоночника пробуждает в человеческих самцах хищнический инстинкт.
Кажется, на дипломата подействовало — он стоял, смотрел, не отворачивался. Довольная эффектом, Рената капризно сказала:
— Ну что же вы, Дженни. Подойдите, помогите надеть платье. Ко мне сейчас придет один очень важный гость.
Как поступил бы в такой ситуации нормальный мужчина?
Ну, тот что понаглее, молча подошел бы и поцеловал в нежные завитки на шее.
Мужчина так себе, серединка на половинку, подал бы платье и застенчиво захихикал.
Тут Рената и сочла бы, что охота успешно завершена. Изобразила бы смущение, выставила нахала за дверь и утратила бы к нему всякий интерес. Однако Фандорин повел себя нестандартно.
— Это не Дженни, — сказал он противно спокойным голосом. — Это я, Эраст Фандорин. Я п-подожду за дверью, пока вы оденетесь.
В общем, не то представитель какой-то редкой соблазностойкой породы, не то тайный извращенец. Во втором случае англичаночки зря стараются. Хотя характерных примет извращенчества острый глаз Ренаты не обнаруживал. Разве что странное пристрастие уединяться с Барбосом.
Однако глупости все это. Были и более серьезные причины для расстройства.
* * *В тот самый миг, когда Рената, наконец, решилась ковырнуть вилкой подостывшее сотэ, двери с грохотом распахнулись и в столовую ворвался очкастый профессор. Он и всегда-то был не без придури — то пиджак криво застегнут, то шнурки развязаны, — а нынче вообще был похож на пугало: бороденка растрепана, галстук съехал на бок, глаза выпучены, из-под полы свисает подтяжка. Видно, стряслось нечто из ряда вон выходящее. Рената моментально забыла о неприятностях и с любопытством уставилась на ученое чучело.
Свитчайлд по-балетному развел руками и крикнул:
— Эврика, господа! Тайна Изумрудного Раджи разгадана!
— Oh no, — простонала миссис Труффо. — Not again![17]
— Да ведь теперь все встает на свои места! — сбивчиво принялся объяснять профессор. — Ведь я же бывал во дворце, как мне только раньше не пришло в голову! Я все думал-думал, ходил вокруг да около — не складывается! Еще в Адене получил телеграмму от своего знакомого из французского министерства внутренних дел — он подтвердил мои предположения, а я все равно не мог взять в толк, при чем тут глаз и, главное, кто бы это мог быть. То есть, в общем, уже понятно кто, но как? Каким образом? И сейчас вдруг осенило! — Он подбежал к окну. Раздуваемая ветром занавеска окутала его белым саваном — профессор нетерпеливо отстранил ее рукой. — Я завязывал галстук, стоя в своей каюте у окна. Смотрю — волны. Гребень за гребнем, до горизонта. И вдруг меня ка-ак стукнет! И все сложилось — и про платок, и про сына! Чисто канцелярская работа. Порыться в списках Эколь Маритим, и отыщется!
— Ничего не понимаю, — проворчал Барбос. — Бред. Маритим какой-то…
— Ой нет, тут что-то очень-очень интересное! — воскликнула Рената. Я обожаю разгадывать тайны. Только, профессор, миленький, так не пойдет. Сядьте за стол, выпейте вина, отдышитесь и расскажите все по порядку спокойно, толково. И главное — с самого начала, а не с конца. Ведь вы такой прекрасный рассказчик. Но сначала пусть кто-нибудь принесет мне шаль, как бы меня не продуло этим сквозняком.
— Давайте я закрою окна с наветренной стороны, и сквозняк сразу прекратится, — предложил Свитчайлд. — Вы правы, мадам, лучше я расскажу все по порядку.
— Нет, закрывать не надо, будет душно. Ну же, господа, — голос Ренаты капризно завибрировал. — Кто принесет из каюты мою шаль? Вот ключ. Мсье баронет!
Рыжий псих, конечно, и с места не тронулся. Зато вскочил Ренье.
— Профессор, умоляю, без меня не начинайте! — попросил он. — Я сейчас вернусь.
— And I'll go get my knitting,[18] — вздохнула докторша.
Она вернулась первой и ловко зашуршала спицами. Мужу махнула рукой: мол, можно не переводить.
А Свитчайлд готовился к триумфу. Он, кажется, решил воспользоваться советом Ренаты и готовился изложить свои открытия с максимальной эффектностью.
За столом воцарилась полнейшая тишина, все смотрели на оратора, следя за каждым его жестом.
Свитчайлд пригубил красного вина, прошелся по салону взад и вперед. Потом картинно замер и вполоборота к слушателям начал:
— Я уже рассказывал вам о том незабываемом дне, когда раджа Багдассар пригласил меня в свой брахмапурский дворец. Это было четверть века назад, но я все помню отчетливо, до малейших деталей. Первое, что меня поразило, — вид дворца. Зная, что Багдассар — один из богатейших людей в мире, я ожидал увидеть восточную роскошь и размах. Ничуть не бывало! Дворцовые постройки были довольно скромны, без каких-либо орнаментальных изысков. И я подумал, что страсть к драгоценным камням, передающаяся в этом роде по наследству, от отца к сыну, вытеснила все иные тщеславные устремления. К чему тратить деньги на мраморные стены, если можно приобрести еще один сапфир или алмаз? Брахмапурский дворец, приземистый и неказистый, по сути дела, был все тем же глиняным ларцом, внутри которого хранился волшебный сгусток неописуемого сияния. Никакой мрамор и алебастр все равно не могли бы соперничать с ослепительным светом камней. Профессор еще отпил вина, изображая задумчивость.
Появился запыхавшийся Ренье, почтительно накинул Ренате на плечи шаль и остался стоять рядом.
— Какой мрамор и алебастр? — шепотом спросил он.
— Это про брахмапурский дворец, не мешайте слушать, — нетерпеливо дернула подбородком Рената.
— Внутреннее убранство дворца тоже было весьма простым, — продолжал свой рассказ Свитчайлд. — На протяжении веков залы и комнаты неоднократно меняли обличье, и с исторической точки зрения интересным мне показался только верхний ярус дворца, представляющий собой четыре зала, каждый из которых обращен к одной из сторон света. Когда-то залы были открытыми галереями, но в прошлом столетии их застеклили. Тогда же стены были украшены весьма любопытными фресками, изображающими горы, что со всех сторон окружают долину. Пейзаж воспроизведен с поразительной реалистичностью — кажется, что горы отражены в зеркале. С философской точки зрения такая зеркальность должна символизировать двоичность всего сущего и…
Где-то совсем близко тревожно зазвенел судовой колокол, донеслись крики, отчаянно завизжала женщина.
— Господи, пожарная тревога! — вскричал лейтенант, бросаясь к двери. — Этого еще не хватало!
Все гурьбой кинулись следом.
— What's happening? — тщетно вопрошала перепуганная миссис Труффо. — Are we boarded by pirates?[19]
Рената секунду посидела с разинутым ртом, потом истошно взвизгнула. Цепко схватила за фалду комиссара и не дала ему выбежать за остальными.
— Мсье Гош, не бросайте меня! — взмолилась она. — Я знаю, что такое пожар на корабле, я читала! Сейчас все бросятся к шлюпкам, начнут давить друг друга, а я слабая беременная женщина, меня непременно ототрут! Обещайте, что позаботитесь обо мне!
— Какие еще шлюпки? — встревоженно пробурчал дед. — Что за чушь вы несете! Мне говорили, что на «Левиафане» идеальная противопожарная защита, даже свой брандмейстер есть. Да не тряситесь вы, все будет хорошо. — Он попробовал высвободиться, но Рената держала фалду мертвой хваткой. Ее зубы выбивали дробь.
— Пусти-ка меня, девочка, — ласково сказал Барбос. — Я никуда не уйду. Только выгляну в окошко на палубу.
Нет, пальцы Ренаты не разжались.
Однако комиссар оказался прав. Через какие-нибудь две-три минуты в коридоре раздались неторопливые шаги, гул голосов, и один за другим стали возвращаться виндзорцы.
Они еще не отошли от испуга, и оттого много смеялись и говорили громче обычного.
