Александр Бушков - Ковбой
— Отлично! — завопил он. — Лили, ты тоже уставилась в ту сторону с невероятной надеждой на лице! Я сказал — с невероятной! Великолепно! Камера — стоп! Актеры остаются на площадке, убитые тоже, только старайтесь особенно не шевелиться, вам еще придется тут полежать… Перерывчик!
Он проворно вскочил со стула и двинулся прямиком к Голдману, еще издали улыбаясь самым приветливым образом и выделывая нечто вроде балетных па:
— Ну наконец-то! Как я рад вас видеть, Сэмюэль, вы себе не представляете! Не успеваю благодарить бога, что свел меня со столь выдающимся бизнесменом, будущим королем кинофабрик нашей великой страны…
Говорил он патетично, с преувеличенным почтением и вовсе уж запредельной вежливостью. Жизненный опыт подсказывал Бестужеву, что человек разговаривает таким тоном, когда намерен мгновением спустя нанести некий коварный словесный удар. Впрочем, от Роуза можно было невзначай дождаться и не одного словесного: он так крутил и вертел свой здоровенный жестяной рупор, что Голдман чуточку отступил.
Возможно, его жизненный опыт заставил прийти к тем же умозаключениям, что и Бестужев только что. Он подобрался, спросил настороженно:
— Все в порядке, Сол? Мейер прибежал взволнованный, сказал, что у вас возникли какие-то проблемы…
— Мейер, как всегда, преувеличивает, и значительно, — отозвался Сол тем же сладеньким голоском сценического злодея, припасшего в рукаве отравленный стилет. — Проблемы? Хо-хо, все не так мрачно… — он взял Голдмана за лацкан и продолжал тихо, доверительно, веско: — Проблемы… Все не так мрачно. Нет у нас проблем во множественном числе. У нас тут завелась одна-единственная, маленькая, крохотная проблемочка… но, к моему огорчению, весьма даже существенная…
— В чем…
Роуз прервал энергичным взмахом руки с рупором:
— Никаких слов, Сэмюэль, никаких монологов и диалогов! Давайте брать пример с кинематографа, который кто-то остроумный обозвал Великим Немым… Не надо ничего говорить. Сейчас вы собственными глазами увидите нашу махонькую, но прямо-таки роковую проблему… — он поднес рупор ко рту и заорал: — Все приготовились, снимаем следующую сцену! Благородный герой, ну-ка живенько, к тому месту, где еще озирается последний оставшийся в живых краснокожий… Краснокожий озирается! Герой, галопом марш! Я фигурально выразился, трусцой!
«Мертвые» индейцы моментально замерли, как мышки. Лили вновь начала яростно биться, тщетно пытаясь освободиться от пут и демонстрируя некоторые свои безусловно выдающиеся достоинства. Справа показался всадник и мелкой рысцой направился к поляне. Это и был благородный герой, одетый ковбоем, с револьвером на боку, в широкополом стетсоне — родной племянник Голдмана.
Бестужев поморщился, как от зубной боли: ни один опытный кавалерист не смог бы спокойно смотреть на этакое непотребство. Крайне походило на то, что Голдман-младший сел на коня впервые в жизни: он нелепо, позорно болтался в седле мешком, не попадая в ритм конскому аллюру, держался в седле, как собака на заборе, с испуганным лицом, временами определенно порываясь бросить поводья и ухватиться за конскую гриву, чтобы не свалиться под копыта. Сол безмолвствовал, с непроницаемым лицом взирая на это позорище. Бестужев заметил краем глаза, что оператор не вертит ручку камеры, а стоит, скрестив руки на груди, столь же холодно, как его патрон, взирая на приближавшегося всадника.
— Пора спешиваться! — закричал Сол. Незадачливый наездник натянул поводья слишком сильно, отчего конь едва не взмыл на дыбы — но как-то обошлось. Выпустив поводья, актер неуклюже сполз с седла, цепляясь за высокую луку — будто мешок роняли с телеги.
— Вы уже в кадре, милейший! Револьвер! Голдман-младший попытался схватиться за рукоять револьвера, промахнулся с первой попытки, кое-как уцапал, вытянул, держа оружие неуклюже, как монашка — винную бутылку. Выпалил себе под ноги — вновь ударила густая струя дыма от старомодного пороха. Краснокожий, опустив руку с томахауком, добросовестно, с самым идиотским видом пялился на все эти манипуляции. В реальной жизни примчавшийся на выручку плененной даме благородный герой, замешкайся он столь неуклюже, давно был бы сражен злодейским топориком или просто ударом кулака — не говоря уж о том, что у индейца хватило бы времени спастись бегством загодя…
Второй выстрел худо-бедно оказался произведен в направлении краснокожего — и тот, не дожидаясь указаний, в картинных корчах рухнув наземь, принялся кататься по траве.
— Достаточно! — закричал Сол. Встал с кресла, крадущейся походочкой приблизился к Голдману-старшему и вкрадчиво спросил: — Ну как, Сэмюэль, вы вникли в суть нашей махонькой проблемки? Как вам зрелище?
Не без конфуза Голдман пробормотал:
— Пожалуй что, у него не особенно получается…
— Ах, как вы дипломатичны, друг мой! — грянул Роуз. — «Не особенно»! У него вообще ничего не получается, и более того я оставил всякую надежду добиться хоть какого-то правдоподобия. Вы всерьез полагаете, будто зритель поверит, что это вот — благородный герой? Нет, вы так думаете? Нас освищут, потребуют назад деньги, и на следующий фильм уже не пойдут. А злоязычная пресса? А мое реноме? А будущее кинофабрики?
— Действительно, несколько неуклюже… — пробормотал Голдман.
— Сэмюэль, вы великий организатор и опытный воротила, — проникновенно сказал Сол. — Но кто бы мог подумать, что вы, именно вы вдруг начнете путать бизнес и чувства? Не надо, я все понимаю! Это похвальная еврейская черта — помочь молодому родственнику. Я сам еврей, если вы запамятовали, правда-правда, я все понимаю… Но, Сэмюэль, нельзя же ставить родственные чувства выше бизнеса! Абсурд! Юношу невозможно снимать в роли отважного всадника прерий!
— Но он как-никак два года играет в театре на Бродвее, и не похоже, чтобы им были недовольны…
— А кого он играет? — спросил Сол, гримасничая. — А? Кого он играет все эти два года? Роковых соблазнителей в мелодрамах, первого любовника в водевилях, и тому подобную публику. И только. Нет, я не спорю, он очень даже годится на помянутые мною амплуа… но я-то сейчас снимаю картину с благородным героем, который мастерски скачет на коне, искусно бросает лассо, великолепно манипулирует револьвером, подстреливая целое племя краснокожих зараз! Я должен доснять эту картину… и снять здесь еще три, все наперечет с благородным героем. Мелодрамы и водевили у нас на эту экспедицию как-то не запланированы. — Он отставил рупор, скрестил руки на груди и заговорил тихо, спокойно, обычным голосом, однако с железной непреклонностью. — Я не буду его снимать в означенной роли, для которой он совершенно не годится. Во-первых, у меня есть в данном виде искусства кое-какое имя, я снял семнадцать картин, и ни одна из них не была освистана. Во-вторых, все мои картины приносили прибыль. Теперь же… Я сказал, Сэмюэль! Уговаривать меня бес-по-лез-но!
Голдман и не пытался. Он произнес чуть ли не в ужасе:
— Но у нас же нет никого на замену… Придется ехать в Нью-Йорк и искать актера, а это отнимет уйму времени…
— Посмотрите на меня внимательно, Голдман. Что вы видите? Вы видите перед собою гениального творца, нет, серьезно! Вам бы давно следовало повысить мне жалованье… но об этом мы поговорим вечерком, а пока… посторонитесь-ка…
Он шагнул мимо Голдмана к Бестужеву, цепко ухватил его за рукав и уставился сомнамбулическим взглядом творца:
— Молодой человек, вы, я слышал, служили в кавалерии?
— Да… — растерянно ответил Бестужев.
— На коне вы ездите неплохо, я несколько раз видел… — Ну-ка, выхватите ваш револьвер и нальните! Вон в то дерево хотя бы.
— У меня там настоящие патроны…
— И наплевать! — заорал Роуз. — Огонь!
Повернувшись спиной к присутствующим — и, соответственно, лицом к указанному дереву, Бестужев выхватил револьвер и всадил пулю в ствол. Полетела кора, меж деревьев заметалось трескучее эхо.
— Вот он! — словно гоголевский Вий, воскликнул Сол, тыча в Бестужева указательным пальцем. — Вот вам натуральный благородный герой! А ну-ка, кто там, быстренько! Замените ему револьвер другим, с холостыми зарядами — и бегом на площадку! То есть в седло! Что стоите? А вы? Бутафорский револьвер сюда, быстро! Будем снимать!
— Позвольте… — в полной растерянности пробормотал Бестужев. — Я, собственно говоря… не актер…
— А мне плевать! — заорал Роуз так, что с дерева неподалеку вспорхнула стайка птичек, и разморенные солнцепеком зеваки поодаль встрепенулись. — А мне плевать, — повторил он тоном ниже. — Кто сказал, что нам нужен актер? Кто сказал, что публике нужен актер? Публика отдает деньги за то, чтобы наблюдать не актера, а симпатичного бравого парня, который метко стреляет, ловко скачет на коне и красивенько спасает прекрасную героиню от любых опасностей. Ясно вам, как вас, Михаил? И вы у меня будете играть, потому что ни у кого нет другого выхода. Не тащиться же в Нью-Йорк и не искать там подходящего парня, если он у меня под носом? Короче, Сэмюэль, — сказал он властно. — Я сейчас минутку отдохну от всех этих ударов судьбы, а вы быстренько объясните господину благородному герою, что он будет играть… Ясно?
