Присцилла Ройал - Тиран духа
Исабель снова закрыла глаза, потом закусила губу.
— Я знала, что проклята. Я знала, каждый встречный взвалит на меня вину за то, что произошло. И что меня повесят. Я буду болтаться на веревке, пока мой язык не вывалится и не станет таким же черным, как кровь этого человека. Пока моя шея не переломится пополам.
— Но…
— Нет! — взвизгнула Исабель. — Милорды, прошу вас, я этого не делала!
— Но ведь это был сон! — воскликнула Элинор, протягивая руку и хватая женщину за плечо.
Почувствовав прикосновение, Исабель, словно проснувшись, заморгала.
— Вот видишь? Я тогда уже знала, что никто не поймет. Мне неоткуда ждать помощи, нет. — Она рассмеялась, и резкий звук, как лезвие меча, пронзил воздух. — После того сна я несколько дней пролежала в постели. Я не могла думать ни о чем, кроме боли от погубленного девичества и поруганной чести. Скоро у меня началась лихорадка, причину которой никто не мог понять. Наверное, жар был испытанием адским огнем за мои плотские грехи, но, несмотря на вечные муки, мне все равно хотелось умереть. Когда лихорадка меня оставила и я, наконец, поднялась с постели, на место боли пришел стыд. Мне расхотелось говорить. Если в этом состояло удовольствие, которое, по общепринятому мнению, я должна была испытать от слияния семени Генри с моим, тогда я понимаю, почему многие женщины вроде тебя выбирают монастырь.
От потрясения, вызванного всем увиденным и услышанным, голова у Элинор еще шла кругом.
— Генри должен был жениться на тебе, — сказала она, не подумав. — Стоило тебе захотеть, как законный брак смыл бы весь позор.
Сказала и в ту же секунду пожалела о сказанном. Уж лучше было молчать.
— Он бы, конечно, женился, но если подумать, Элинор: ты сама бы пошла замуж за такого человека? — она стерла рукой соленый пот, заливавший ей глаза. — Вряд ли. Ты бы молилась день и ночь — и все было бы мало, — лишь бы не запрокидываться на спину по его приказу.
Элинор попыталась взять себя в руки.
— Итак, ты не захотела выходить замуж за человека, который тебя изнасиловал, — за того, кто когда-то был тебе слишком братом, чтобы стать мужем, и на кого потом ты не могла смотреть без отвращения, после того, что он с тобой сделал. Да, я могу понять тебя.
Исабель дернула плечом.
— Как это мило с твоей стороны, — сказала она довольно язвительно.
— Чего я не пойму, так это почему ты решила обмануть сэра Джеффри, внушив ему, что ребенок — его. Если ты не хотела выходить замуж за Генри, потому что он был тебе все равно что брат, как ты могла лечь в постель с тем, кто был тебе вместо отца?
— Честное слово, Элинор, я не желала ему зла. Ты должна мне поверить. Сэр Джеффри — добрый человек. Меня, сироту, он принял в свою семью, и его первая жена заменила мне мать, которую я потеряла от страшной болезни. Клянусь, я люблю всю их семью, и земли, принадлежавшие мне, я передала Лейвенхэмам от чистого сердца. — Исабель говорила нерешительно, обдумывая каждое слово. — С другой стороны, я не думала, что придется много времени проводить в постели. Я наслушалась разговоров о его немощи и шуток насчет того, как он беспомощно терся то об одну служанку, то о другую после того, как леди, его жена, умерла. Не знаю, годы ли, горе ли иссушило его мужскую силу, только я понадеялась, что он поверит в свое отцовство и женится на мне из благодарности за единственную ночь возвращенной молодости. Я думала, что после одной-другой неудачи в постели он вряд ли станет настаивать на правах супруга, но ребенок должен был подарить ему частичку счастья. Я же смогу остаться в семье, где я выросла, но буду избавлена от грубых приставаний Генри…
— Но ты потеряла ребенка…
— …к большому горю и для милорда, и для себя. Пусть это был ребенок Генри, но он был тем единственным даром, который я могла предложить мужу в благодарность за защиту. Как бы странно это ни звучало даже для меня самой, но я любила младенца, который рос внутри меня. В конце концов я стала думать о нем как о своем ребенке, а не о ребенке Генри.
— Но ведь ты получила тот целомудренный брак, на который надеялась.
— Да, ночи сэра Джеффри, когда он успешно возделывал ниву, в прошлом.
Невидящими глазами она уставилась прямо перед собой. Потом, резко повернувшись к настоятельнице, вдруг ударила себя кулаком в грудь:
— У пахаря сломался плуг, и его пашня так и простоит свой век пустая.
Тут нечего было гадать. Исабель и была той пашней, которая жаждала быть засеянной, и вопль ее был воплем отчаяния. Сколь мучительна жизнь человека, терзаемого столь противоречивыми желаниями, подумала Элинор. Ей вспомнилось, как за день до того Исабель за столом заигрывала с ее братом, а теперь она же признавалась в том, что добровольно вышла замуж за человека, страдающего бессилием. Она испытывала отвращение к Генри за то, что он с ней сделал, но не питала ненависти к ребенку, а теперешнее бесплодие было ей ненавистно. Она нашла способ заключить безопасный брак, не осененный любовью, и в то же время хотела чем-то вознаградить сэра Джеффри за то, что он женился на ней. Элинор покачала головой. Мир определенно не состоит только из черного и белого, как учат нас, и правильные решения даются с трудом.
Неожиданно ей пришло в голову еще одно обстоятельство, еще больше запутывающее этот и без того запутанный клубок.
— Ты что, не понимала, что любой подобный брак с отцом признают недействительным, если выяснится, что ты имела сношения с сыном?
Она выжидательно смотрела на Исабель. И реакция не заставила себя долго ждать.
Исабель бросилась к ночной посудине, и ее вырвало прокисшим вином. Между приступами она судорожно ловила ртом воздух.
Элинор протерла бледное лицо жены сэра Джеффри влажной тряпицей, которую нашла возле таза с водой, стоявшего у кровати. Хотя об убийстве до сих пор не было произнесено ни слова, Элинор понимала, что Исабель вряд ли сможет еще что-то сказать. Пьяная женщина и так уже поведала немало. Единственное, что занимало теперь Элинор, это понимает ли Исабель, что только что сама навлекла на себя подозрение в убийстве Генри. Что, если мучивший ее кошмар сбылся?
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Тело убитого, накрытое простыней, лежало на деревянной скамье в алтарной части замковой часовни. Томас оглянулся по сторонам, втайне надеясь, что кто-то придет и отменит поручение или, по крайней мере, составит ему компанию. Но он, увы, был тут совсем один.
Какое-то мгновение он помедлил возле трупа, потом стянул простыню, и взгляду открылось тело того, кто совсем недавно был чьим-то сыном, чьим-то братом и — кто знает? — чьим-то любовником.
Хотя в часовне стоял пронзительный холод, от тела шел явный запах разложения. Тошнотворный сладковатый дух испорченного мяса отделялся от бледной кожи трупа и бил прямо в ноздри. Томас закашлялся. Ему захотелось сблевать, но он не позволил себе этой слабости.
— Смелее! — подбодрил он себя. — Хотя ты и принял монашеский обет, ты ведь не перестал быть тем мужчиной, каким был раньше.
Он пожал плечами.
— Хотя тому мужчине, которым ты был раньше, вряд ли такое пришлось бы по вкусу.
Томас улыбнулся собственной слабой попытке вернуть присутствие духа.
Тело лежало на спине. Томас вдохнул поглубже и, наклонившись, принялся его осматривать. На лице видны были отметины. Возможно, царапины. Томас насчитал три, возможно четыре, неровные линии вдоль левой щеки. Кроме того, на левую же сторону лица пришлась довольно глубокая рана. Из нее, похоже, вовсю хлестала кровь, но она вряд ли могла быть смертельной — разве что если бы воспалилась. Разрез выглядел на удивление ровным. Острый нож?
Он осторожно повернул тело.
— Вот здесь, чуть ниже подмышки, убийца вонзил нож в левый бок Генри, — вслух произнес он. Голос, отразившись от грубо закругленного свода часовни, вернулся к нему гулким эхом. — Короткий надрез на лице от уха до подбородка. А потом удар в левый бок? Возможно ли, чтобы нападавших было двое? Один напал сзади, приставив к его горлу нож и ранив во время борьбы. Тогда второй атаковал Генри спереди, нанеся удар под левую руку?
Томас в задумчивости сдвинул брови. Если бы нападавший сзади застал Генри врасплох, убийца легко мог перерезать ему горло. В этом случае во второй ране не было бы нужды. Если бы Генри понял опасность и успел вырваться уже после того как получил легкую рану в лицо, то почему тогда он не позвал на помощь? Из комнат, выходящих в коридор, барон, священник и Томас могли броситься к нему на выручку и спугнули бы убийц раньше, чем те смогли нанести роковой удар: ведь Генри продолжал бы защищаться. Ни та, ни другая последовательность событий не объясняла двух ран. В чем же дело?
С другой стороны, рана в боку тоже выглядела довольно странной. Если Генри стоял, повернувшись лицом к убийце, тот, конечно, поразил бы его прямо в сердце. Он как-то повернулся? Томас попробовал покрутиться в разные стороны. Ни одно из движений не соответствовало вполне удару.
