Филипп Ванденберг - Свиток фараона
Эль-Навави, согласно кивнув Мустафе, сказал:
— Европейцы принимают нас всех за необразованных погонщиков верблюдов, пастухов, уличных торговцев и чистильщиков сапог — людей третьего класса. Да что там, даже четвертого… Они считают, что мы слишком глупы, чтобы сохранить наследие предков. Все европейцы, приезжающие в нашу страну вот уже более сотни лет, убеждены, что им нужно изменить наш восточный характер. И что самое плохое — многие из нас верят им, отвергают лучшие качества мусульман и берут худшее от европейцев. И ничего не поменяется даже при лорде Китченере. Он был и остается христианским псом, колонистом, несмотря на то что сам часто говорил: «Я — один из вас!» Он был и остается британцем, а все британцы — наши враги… Ты вообще меня слушаешь?
Он посмотрел на Мустафу, который прилег на заправленную гостиничную кровать, завел руки за голову и уставился в потолок. Он действительно не слушал, но это нельзя было расценивать как невежливость, и уж тем более как равнодушие. Нет. Все, о чем говорил суб-мудир, тысячи раз обсуждалось на тайных сходках националистов. И все это одобряли.
— Я тут как раз думал, — произнес Мустафа, не сводя глаз с потолка, который был украшен по краю массивной лепниной, — над тем, где может быть наше слабое место. Я хочу сказать, что леди Доусон приехала не за каким-то черным камнем. Она, как и мы, ищет обломок, который может стать ключом для большого открытия. Так вот, я спрашиваю тебя, Ибрагим, откуда это известно леди?
— Вопрос справедливый, — ответил эль-Навави. — Наверное, она удивительно хорошо проинформирована, и, может быть, у нее есть связи с археологами, причем не только с английскими!
— Что вообще известно об этой даме?
— Она англичанка, поэтому ей необязательно иметь постоянную прописку. Кроме того, как ты знаешь, она живет на корабле. Поэтому на нее не распространяются никакие египетские законы и предписания. Собственно говоря, ты сам должен больше о ней знать.
Ага неохотно проворчал что-то и после паузы дал понять: он знает не больше того, что ему рассказала сама леди Доусон. Это может быть как правдой, так и вымыслом. А в сложившейся ситуации скорее нужно считать всю информацию сомнительной. Но на праздниках, куда ее приглашали, она производила хорошее впечатление.
— Однако, — добавил Аят, — возможно, я был ослеплен ее красотой. Ведь известно, что за прекрасной маской часто скрывается настоящий дьявол.
Пока Мустафа говорил, выражение его лица странным образом менялось, оно становилось мечтательным. Вертикальные морщины, которые придавали его лицу властный вид, казалось, в одно мгновение разгладились, а черные брови, обычно висевшие низко над глазами, лихо выгнулись дугами.
— Могу я позволить задать вопрос, как считаешь? — поинтересовался эль-Навави, от которого не укрылись перемены Мустафы.
Мустафа пошевелил губами, и эта его привычка подтвердила, что он несколько смущен.
— Мне кажется, леди — мастерица сочинять сказки, — сказал он. — Она это делает лучше, чем кто бы то ни было на восточном базаре. В любом случае в ту историю с мужем, который умер во время свадебного путешествия, я вообще не поверил.
Поиски Нагиба эк-Кассара оказались сложнее, чем ожидалось. Эк-Кассар изучал археологию пятнадцатый или шестнадцатый семестр, ему было минимум тридцать лет. Молодой человек не воспринимал учебу серьезно, но это не было связано с его незаинтересованностью в профессии, а больше с несбыточностью его намерений: он не имел ни единого шанса получить должность в Египте. Поэтому Нагиб учился кое-как и перебивался случайными заработками, в которых был неразборчив. В одном кафе на Фридрихштрассе он иногда подрабатывал партнером по танцам для дам степенного возраста. Он был стройным, высоким, а его карие глаза приводили в восторг многих состоятельных вдовушек. За один танец Нагиб получал пять пфеннигов. Нередко ему совали листок с адресом и обещанием, что он останется доволен.
Но в вышеупомянутом кафе эк-Кассара не было, а какая-то белокурая матрона в теле, сидевшая за окошком кассы девятнадцатого века и продававшая билеты на танцы, на поставленный вопрос отреагировала нервно и неохотно, обругав Нагиба. Она сообщила, что он — прохвост, который думает, будто хитрее всех, так что пусть хозяйничает в собственном кармане. Поэтому он и получил от этой дамы запрет появляться в заведении. Дама также не знала, имелось ли у Нагиба постоянное жилье, ее это не интересовало. Она вежливо, но настойчиво выпроводила Аята и эль-Навави.
Оба мужчины как раз подошли к тяжелой вращающейся двери из красного дерева, как тут Мустафу кто-то дернул за рукав и спросил, сколько тот заплатит за то, что он расскажет, где живет Нагиб. На молодом человеке был элегантный костюм с коротким приталенным жилетом, воротник и манжеты были сделаны из белого картона с льняными вставками, а глаза парня подведены тенями.
Его звали Вилли, так он сам сказал. Он хорошо знал Нагиба. Ага сунул наемному танцору в нагрудный карман пиджака банкноту в пять марок. Парень отвел их в угол у двери и объяснил, что Нагиба эк-Кассара можно встретить у цирка Буша, это всего в одной станции отсюда, если ехать по городской железной дороге в направлении Александерплац. По его словам, Нагиб временно работал там ассистентом у одного пожирателя огня и заклинателя змей. И уже вслед мужчинам парень бросил:
— Если вы его там не найдете, отправляйтесь в ресторан «Ашингер» или «Георген-Экке» на Фридрихштрассе.
Цирк Буша был берлинским заведением и находился в большом доме на берегу Шпрее. Чтобы попасть внутрь на вечернее представление, нужно было самому обладать недюжинным талантом. За королевские чаевые девушка-билетер в красной шапочке согласилась проводить друзей к Али-паше — таким звучным именем обладал пожиратель огня.
Артистом оказался коренной житель Берлина с экзотическим именем Калинке, бабушка которого была итальянкой. Первым делом он незамедлительно осведомился у посетителей, не из полиции ли они. Все, кто до сих пор интересовался Нагибом, были из полиции. Али-паша как раз разучивал перед своим жилым вагончиком новый номер, и мужчины ему явно Мешали. Вокруг пахло керосином, который Али-паша заливал в себя, а потом различными способами извергал наружу огненными фонтанами. В этом артисту помогала изящная девочка с длинными черными волосами. На ней были широкие серые мужские штаны и красная блуза. Девочку звали Эмма. Как объяснил пожиратель огня, именно она заняла место Нагиба. Нагиб часто являлся на работу пьяный, а кроме того, у Эммы красивые ножки.
По дороге в «Ашингер» эль-Навави обратил внимание на то, что, обращаясь за помощью к такому человеку, как Нагиб эк-Кассар, они очень сильно рискуют, вряд ли стоило вводить его в курс дела. Это заявление было вполне резонно, поэтому они решили посвятить Нагиба в происходящее лишь настолько, насколько они в этом нуждались.
Нагиб сидел в «Ашингере» за кружкой пива «Шультхайс», жевал булочку и смотрел остекленевшими глазами перед собой. В заведении не было ни портьер, ни скатертей, зато царили суета и шум.
Нагиб был так пьян, что прошло некоторое время, прежде чем Аят и эль-Навави смогли растолковать, кто они такие. А когда он понял наконец, о чем идет речь, то предложил обоим прийти к нему завтра, лучше в первой половине дня, когда он еще, вероятно, будет трезв. Причину визита Аят и эль-Навави не открыли.
Когда Аят и эль-Навави на следующее утро появились в «Ашингере», Нагиб выглядел несколько трезвее. Как бы там ни было, парень их сразу узнал и мог выполнить их требование: перевести текст на каменном обломке, который остался в гостиничном номере. Вопрос, зачем двое мужчин прибыли в Берлин, откуда взялся этот черный камень и не связан ли он с недавним ограблением музея в Люстгартене, Аят предупредил одной коричневой банкнотой, которую он сунул Нагибу со словами:
— Лучше не задавать лишних вопросов, но речь идет о нашем общем секретном деле.
Аят и эль-Навави решили привести Нагиба в свой пансион на Кенигсграбен, запастись несколькими бутылками «Шультхайса» и запереться в комнате, пока задание не будет выполнено. Эк-Кассар согласился. Он сразу распознал на камне демотическое письмо и выразил сомнение, сказав:
— Можно ли вообще расшифровывать обрывки слов без какой-либо связи друг с другом?
Сомнения подтвердились. Когда Аят зашел к Нагибу около полудня, все бутылки оказались пусты, но на бумаге еще не было ни строчки. Тем не менее Нагиб сообщил, что немедленно начнет работу, если ему принесут еще несколько бутылок «Шультхайса».
Когда во второй половине дня Аят и эль-Навави открыли комнату, эк-Кассар лежал на кровати и спал. Ага так возмутила эта картина, что он со злостью набросился на спящего, обзывая его пьяницей, который попирает законы ислама и предает общее дело. Нагиб эк-Кассар кричал, как будто его резали, и был не в состоянии толком ничего объяснить. Но затем эль-Навави внимательнее присмотрелся к отчаянным жестам Нагиба и подошел к столу, на котором лежал черный камень.
