Филипп Ванденберг - Свиток фараона
— Не осталось никаких следов. Ни единого.
— Да что вы говорите! Это всего лишь вопрос времени! Вы вообще подумали, что собираетесь делать со своей добычей? Вы считаете, что сможете найти покупателя на товар с душком?
Келлерманн опустился в кресло напротив и уверенно кивнул.
— Конечно! И это будете вы!
— Я?! — Леди Доусон так громко вскрикнула, что Келлерманн испугался. Потом она пренебрежительно рассмеялась. — Даже не думайте об этом, герр Келлерманн!
Но тот коварно улыбнулся и почти вплотную придвинулся к леди.
— Либо все, либо ничего.
— Значит, вы собираетесь меня шантажировать. Ну хорошо. Сколько вы хотите?
— Я думаю, тысяч пять.
— Вы с ума сошли, Келлерманн. Пять тысяч!
— Пять тысяч — и ни одной маркой меньше. Вы можете еще раз все хорошенько взвесить. Могут появиться и другие заинтересованные люди. Вот мой адрес. Дайте знать, если примете какое-нибудь решение.
Леди Доусон поднялась. Ее глаза злобно горели, когда она вырвала из рук Келлерманна предложенную визитку. Через несколько секунд, не сказав больше ни слова, она исчезла.
Ограбление музея недолго волновало жителей Берлина. В народе были популярны другие темы. Например, катастрофа «Титаника», на котором погибло полторы тысячи пассажиров. Но потом, в субботу, 11 мая, случай получил неожиданное продолжение.
В берлинской газете появилась статья, в которой сообщалось:
«Ограбление музея раскрыто. Грабитель покончил жизнь самоубийством. В Берлине в пятницу вечером в пансион на Алътен Якобштрассе вызвали полицию. В съемной квартире на первом этаже был найден труп человека без определенных занятий — Герберта К. Он покончил с собой выстрелом в голову из пистолета. При обыске в квартире полиция нашла предметы искусства, украденные на прошлой неделе из музея в Люстгартене. Все предметы, кроме незначительного экспоната, были возвращены музею. Грабитель, мужчина без определенного места жительства, совершив свой противозаконный поступок, очевидно, не предполагал, что сокровища искусства невозможно продать на черном рынке, и, разочаровавшись, наложил на себя руки».
Маленький пансион в районе Кенигсграбен, что напротив торгового дома «Титц», производил гнетущее впечатление. Ночью сюда доносился шум с вокзала на Александерплац и особенно мешал постояльцам, проживающим в комнатах с окнами во двор. Сейчас в таких комнатах, на четвертом этаже, поселились два египтянина, которые, надо сказать, не привлекали внимания, потому что в доме жили лишь иностранцы, в основном коммивояжеры и коммерсанты из Южной Европы.
Мужчины заперлись в мрачной комнате № 43 с круглым столом в углу. Сидя в слегка потертых креслах, они неотрывно смотрели сияющими глазами на нечто черное, шириной с ладонь и длиной в локоть.
— Если хочешь узнать, где мед, нужно идти за пчелами, — произнес Мустафа-ага Аят и закатил глаза.
— Но зачем было нужно сразу стрелять в этого парня? — задумчиво спросил эль-Навави.
Мустафа возмутился, но при этом постарался говорить как можно тише:
— Он шантажировал нас, а с вымогателями разговор должен быть коротким. Кстати, прими мои комплименты, ты хорошо выполнил работу. Я просмотрел все газеты: ни малейшего подозрения. Все считают, что это самоубийство. Да здравствует Египет!
— Да здравствует Египет! — глухо повторил эль-Навави и после небольшой паузы добавил: — И наше славное прошлое.
Тем временем Аят вытащил рулон упаковочной бумаги и развернул его на столе. На бумаге было нарисовано нечто, похожее на контур овечьей шкуры, только меньше. Ага положил на бумагу черный камень и попытался подогнать его под очертания, вертя, как часть головоломки. Это получилось без особого труда, и Аят приглушенно вскрикнул от радости:
— Несомненно, он подходит!
— Ты уверен? — Ибрагим эль-Навави скептически взглянул на камень.
— Вот, сам посмотри! — Ага придвинул бумагу с камнем ближе к эль-Навави и указал на места скола. Они проходили неравномерно, но совпадали с нарисованной линией. — Подходит, как борода к Пророку.
Эль-Навави с интересом взглянул на рисунок, потом откинулся на спинку кресла и, вздохнув, проговорил:
— Хотел бы я, чтобы ты оказался прав и этот проклятый камень привел нас к цели.
— К цели? — переспросил Мустафа-ага Аят, тщательно раскуривая сигарету. — Нам нужно радоваться, если эта операция немного приблизит нас к цели. О самой цели речь пока не идет.
— Ты можешь расшифровать надписи на камне? Я хочу сказать, ты вообще понимаешь, стоит ли эта штука таких затрат?
— Конечно нет! — рассерженно ответил Мустафа-ага. — Если бы я мог, то не ставил бы штемпеля и печати в паспорта других людей. Я знаю только, что это — демотическое письмо, что оно старше, чем коптское, и что этот камень из Рашида в западной части дельты Нила.
— А как он попал в Берлин?
— Иншаллах. Это долгая история. Она началась более ста лет назад, еще во времена Наполеона. Высадившись в Египте, он приказал возвести в Рашиде крепость. Во время строительных работ французы наткнулись на камень из черного базальта размером с автомобильное колесо. На этой пластине было увековечено послание жрецов из Мемфиса. Содержание не играло особой роли, важно было, что один и тот же текст был написан в трех вариантах: иероглифами, демотическим письмом и по-гречески. По этому камню двадцать лет спустя смогли расшифровать иероглифы.
— И что теперь делать с этим камнем?
— Ждать!.. На месте, гдё был найден этот камень, рылись многие археологи: французы, итальянцы, англичане, наконец, немцы. Они надеялись на значительные находки — золото, драгоценные камни и дорогие скульптуры. Надежда — это канат, на котором пляшут сотни глупцов.
— Значит, они ничего не нашли.
— Ничего, кроме нескольких фрагментов текста, которые разрешили оставить археологам на память. Насколько можно было понять текст на камнях, речь шла, как и в случае с камнем из Рашида, о наследии жрецов Мемфиса. Этих камней сотни, но еще никто не додумался, что эти фрагменты в один прекрасный день будут иметь такое значение. Остальную историю ты знаешь.
— Ты имеешь в виду дело с Кемалем?
— Да, именно это.
— А этот Кемаль действительно пастух?
— Он выпасает своих коз в этой местности вот уже семь лет. Однажды он хотел воткнуть свой пастуший посох в землю, как это обычно делают пастухи, но у него не получилось. Он раскопал землю и увидел, что палка наткнулась на маленькую черную ломкую пластину из камня, у которой было отколото три или четыре края. Немногим позже Кемаль пришел ко мне, чтобы продать этот камень. Я высмеял его, сказал, чтоб он сделал из него порог в своем доме, ибо такое продать нельзя. Тут он заплакал, и я дал ему из сострадания десять пиастров. С тех пор этот камень лежал на подоконнике в моем кабинете. Там бы он лежал и сегодня, если бы эта ищейка Карлайл не спросил, что значат все эти письмена на камне. Тогда я рассказал ему историю про Кемаля и десять пиастров. Мы оба посмеялись. Англичанин спросил меня, может ли он взять этот камень с собой. Он надумал показать его кому-то. Я не имел ничего против. Спустя несколько дней он снова прибежал ко мне и взволнованно начал спрашивать о Кемале и о том месте, где этот камень нашли. Говорил, что там нужно искать остальные обломки. Я призвал Карлайла к ответу, ведь он должен был рассказать мне, что случилось. Но он вел себя загадочно и хотел обмануть меня, как ребенка. Он решил сам все провернуть, без Мустафы. Я отобрал у него камень и попросил своего каирского друга перевести текст, и вот что тот сообщил.
Ага вытащил из нагрудного кармана бумагу и разгладил ее на столе:
— «…все золото», — прочитал суб-мудир. — Именно то, что нам нужно.
— И я его найду. — Мустафа ударил себя кулаком в грудь. Потом он завернул камень в коричневую бумагу и пробормотал что-то о неверных собаках-христианах и о гордости за сынов Египта. После этого Мустафа спрятал пакет в чемодан, запер его на ключ и, положив в платяной шкаф, сказал:
— Теперь очередь Нагиба эк-Кассара.
— Можно ли вообще доверять эк-Кассару? — осторожно поинтересовался эль-Навави.
— Могу дать на отсечение руку, — ответил Аят. — Он старый спутник Сайфулы и уже очень давно в нашем деле. Что мы без него будем делать? Он единственный, кто изучал древнюю культуру нашей страны и может помочь нам в этом деле. Большинство экспертов — безбожные иностранцы, которые интересуются только тем, как ловчее вывезти из страны наше славное достояние. Они забирают себе все: наших богов, наши обелиски, даже мозаичные полы, по которым ходили наши предки. Когда-нибудь они вывезут и наши пирамиды, чтобы выстроить их заново в Берлине, Париже или Лондоне.
Эль-Навави, согласно кивнув Мустафе, сказал:
