У. Уилер - Браслет певицы
– Да, это усложняет задачу. Брюстер, конечно, невероятно подозрительная личность. Сейчас в его доме производится обыск, я присоединюсь к нему, как только мы закончим наш совет. Будем надеяться, обыск даст какие-то результаты. Полковник много путешествовал, а написание книги – прекрасная легенда для шпиона, – Суон покачал головой. – Кстати, дорогой Флитгейл, было бы вполне естественно, если бы вы поинтересовались деятельностью Брюстера в Обществе по изучению психических явлений. Как историк. Я передам вам рукопись его труда. Быть может, это поможет вам?
– Думаю, мой коллега Торсон вполне справится с оставшейся распаковкой, а я могу заняться этим прямо завтра, – с готовностью отозвался Гай.
– Прекрасно, сегодня вечером я пришлю вам рукопись.
– Да, а Урусов – русский. Сейчас отношения Великобритании и России обострились, и он вполне может представлять секретные интересы своей страны. Хотя… Но я не хотела бы, чтобы в таком серьёзном деле мои личные ощущения вмешивались в картину дела, – задумчиво продолжила Ива.
Суон посмотрел на неё с любопытством. Знала ли она, что «совершенно поразила воображение» русского князя? Наверняка чувствовала. Она всё же чрезвычайно деликатна к чужим чувствам, – заметил про себя Суон, ощущая и горечь, и бесконечное восхищение этой женщиной.
– Оставим Урусова, я тоже пока не могу сказать ничего конкретного. По-моему, самое время заняться Фицгилбертом, – сказал Суон.
– Да, но если он – шпион, то кто и зачем убил его? Ведь фон Мюкка не было тогда у Бёрлингтонов? – вмешался Гай.
– Вот это – самое тёмное место во всей истории. Я могу представить, что фон Мюкк убил Брюстера, хотя пока не знаю – почему. Но кто убил Фицгилберта?..
– Скажите, инспектор, вы успели встретиться с баронессой Фицгилберт? – оживилась Ива.
– Нет, не успел. Теперь я займусь этим незамедлительно. Правда, я даже не знаю, как и о чём мне говорить с ней, с чего начать, дело такое… деликатное. К тому же, завтра похороны.
– Послушайте, Суон, – сказала Ива, – оставьте это мне. Кажется, я знаю, о чём поговорить с баронессой. А вы займитесь безупречной службой её почившего супруга.
Глава 12. «…Сокрою все твои секреты…»
Похороны барона Фицгилберта были пышными, если не сказать – патетическими. Всё кладбище было заполнено людьми в форме военно-морского флота Его Величества и почтенными господами в штатском. Палили орудия, несли венки, произносились пафосные речи, превозносившие покойного как истинного сына отечества. Катафалк чинно подъехал к семейной усыпальнице Фицгилбертов – строению в неоготическом духе, под стеной которого был уже прокопан и уложен досками скрывавшийся во тьме склепа дромус, вдруг напомнивший Суону картинки из книги о Великих пирамидах в Гизе. На краю этой шахты, уходящей под величественный наземный храм, стояла вдова в своём аскетическом, суровом трауре. Рядом с ней стоял брат покойного и юноша с испуганным лицом – сын Фицгилберта, двадцатилетний Патрик. Чуть поодаль, под присмотром родственников и гувернанток, испуганно жались младшие дети: две отроковицы, судя по всему – двойняшки, и двое мальчиков, младшему из которых было на вид не более семи.
Церемония длилась невыносимо долго. По её окончании к вдове двинулась бесконечная вереница официальных лиц и сослуживцев умершего: первым подошёл сам Первый лорд Адмиралтейства, за ним двинулись чины помладше: вся верхушка Военно-морского флота Британии была в то утро на Хайгэйтском кладбище. После потянулись друзья. Среди них были и Бёрлингтоны, и семейство Болингброк, и все те, кто составлял цвет британской аристократии.
Суон и Ива не стали подходить к баронессе, но даже с того скромного места, которое они занимали поодаль от усыпальницы, было видно, что баронесса Фицгилберт держится на ногах лишь помощью деверя и сына. Её и без того некрасивое лицо было просто пугающе уродливым, движения были замедленными, почти сомнамбулическими. Вероятно, она вновь находилась под воздействием какого-то сильного успокоительного средства.
Расследование обстоятельств смерти барона ещё не было закончено, но Первый лорд Адмиралтейства настаивал на том, что откладывать похороны уже невозможно: дальнейшие отлагательства могли вызвать ненужные пересуды. Баронесса, которая за это время немного свыклась со своим горем, вновь опустилась в самую бездну отчаяния, и её состояние внушало опасения всем её близким.
Тем не менее, после похорон сослуживцы и избранные друзья были приглашены в дом Фицгилбертов для небольшого траурного ланча. Разумеется, ни инспектор Суон, ни Ива не были приглашены, и они ещё некоторое время наблюдали за печальной работой кладбищенских рабочих, приводящих усыпальницу в надлежащий вид, и художественно раскладывающих свежие венки на ступенях этого готического храма. А затем они неспешно двинулись по аллее среди многообразных усыпальниц и могил, представлявших печальную, и крайне поучительную ярмарку тщеславия живых, устроенную на костях умерших.
– Ну, инспектор, что дал обыск в доме Брюстера? – спросила Ива.
Суон посмотрел на неё страдальческим взглядом:
– Горы, монбланы и эвересты бумаг, черновиков, писем. Дневники, счета, финансовая переписка… Работы на неделю.
– Но что-нибудь уже можно сказать об общем характере его деятельности?
– Можно, отчасти. Полковник Брюстер был тот ещё фрукт. Сейчас люди из контрразведки засели за штудирование его записных книжек и дневников. Это должно заметно прояснить ситуацию, но уже теперь стало понятно, почему он заговорил с Урусовым о собственности российских подданных в Южной Африке, тогда, на приёме у Бёрлингтонов, после убийства Фицгилберта.
– Вот как? И почему же? – Ива с интересом посмотрела на Суона.
– Полковник был замешан в некрасивой истории. Пользуясь неразберихой военных действий, он присваивал собственность и ценности иностранных граждан в Южной Африке, а затем пускал, совершенно без стратегической нужды, свой полк в этот район, чтобы потом списать потери имущества на убытки при военных действиях. Конечно, в какой-то момент командование обратило внимание на эти фокусы Брюстера, но раздувать скандала не стали, его попросту тихо отправили в отставку. Наверняка он проделывал подобные вещи и в других местах своей службы.
– Это отвратительно, но как-то не сопрягается со шпионской деятельностью, – покачала головой Ива. – Насколько я понимаю, шпион, как жена Цезаря, должен быть вне подозрений…
– Это и так, и не так, дорогая Ива. С одной стороны – безупречная репутация может долго держать окружающих в заблуждении. Но с другой стороны, скандалы в одной какой-либо сфере деятельности прекрасно отвлекают внимание от других занятий человека. Вот, наш фон Мюкк сам по себе – образец добропорядочности. Но вялотекущий развод с Мелисандой и постоянные слухи о его патологической ревности прекрасно отвлекают внимание общества от его деятельности на благо германской разведки.
– А Фицгилберт? – Ива повела головой чуть назад, в сторону готической усыпальницы, уже почти скрытой деревьями от глаз собеседников.
– Фицгилберт… Чем больше все говорят о его безупречности, тем меньше мне это нравится. Вы можете себе представить человека, лишённого хотя бы одного, мало-мальски заслуживающего порицания, недостатка? Хоть какого-то изъяна натуры? Сегодня, слушая все эти надгробные речи, я чувствовал себя примерно так же, как на опере мадам Мелисанды. Декорации, оркестр, статисты, солисты, Первый лорд Адмиралтейства в качестве приглашённой примадонны…
Ива остановилась около одного из надгробий и стала, словно бессмысленно, разглядывать его, думая о чём-то своём. Памятник представлял собой фигуру женщины в траурном одеянии: женщина, опустившись на одно колено, заботливо укрывала краем своего плаща невысокий кустик цветущей акации. Мраморное лицо, поржавевшее от времени, выражало сосредоточенную печаль и какую-то самоотверженную, торжественную решимость. Текст эпитафии был почти скрыт упавшей листвой, но Ива осторожно наклонилась и тонкой рукой в перчатке расчистила каменную плиту так, что стала видна вся надпись.
– Прочтите, инспектор, – сказала она, выпрямляясь.
– «Твои дела не канут в Лету.
А я, у бездны на краю,
Сокрою все твои секреты,
Все твои тайны сохраню…
Любящая супруга, Джоанна Дарсфилд, леди Гротт».
Инспектор потёр подбородок в недоумении и пробормотал:
– Очень трогательно. Я, конечно, ничего не смыслю в поэзии, мисс Ива. Стишки, конечно, не то, чтобы особенно… А кто был этот Дарсфилд, лорд Гротт?
– Насколько я помню, этот джентльмен был членом тайного масонского общества «Рыцарей короля Артура». Это теперь наш король произносит публичные речи о своём масонстве, а в те времена, – Ива указала острием зонтика на цифру «1732», выбитую на плите, – это могло стоить карьеры и жизни не только самому Дарсфилду, но и всей его семье. А здесь верная Джоанна приносит своему покойному супругу клятву верности… Кстати, Дарсфилд был известен как крупный благотворитель и разумный государственный деятель. У него была безупречная репутация.
