Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег
— Откуда ты это взял? — спросил я Станислава.
— По-моему, — заключил Ксешинский, — он чувствует свою полную безнаказанность.
Что же? На это мне нечего было возразить.
— И это все что, ты нам можешь сказать?
— И за это, мошенник, ты тысячу рублей запросил? — взорвался Заречный.
— Могу еще кое-что добавить, — лукаво заулыбался Станислав.
— И что же?
— Однажды у него галстук чуть развязался — это мне Матвей рассказал — и он на шее у него увидел красный след от петли. Похоже, что его однажды уже хотели повесить, — Станислав мне подмигнул.
Вот это уже казалось странным и выбивало меня из колеи. Неужто и в Ордене «Золотого Скипетра» появился висельник?!
А я-то виселицу с часов Виталия на счет Воротникова отнес, подумал, что он таким образом мошенника обозначил. А, оказывается, оно иначе выходит.
— А сам я, — продолжил Ксешинский, — видел его однажды в обществе одной очаровательной дамы. С первого взгляда заметно — аристократка. Богата несметно, в бархате вся и в кружевах, брильянтами так и сверкает! Прогуливались они по Английской набережной, — добавил он.
— А звал он ее как, не расслышал? — спросил я в надежде.
— Расслышал, — сказал Станислав. — Лидией Львовной.
— И что, хороша? — поинтересовался я. — Блондинка или брюнетка?
— Не то слово как хороша, — мечтательно произнес Ксешинский. — Блондинка, — добавил он. — Белокурый ангел!
Вот это уже что-то да значило. Если это женщина светская, то не так уж и трудно ее будет вычислить!
На этом мы расстались с Ксешинским, которого я велел отпустить своему золотому дракону.
В этот же день я в сопровождении Кинрю выехал в Санкт-Петербург. Однако у нас возникли непредвиденные сложности на московской заставе. В этом особом помещении для полицейской и таможенной службы въезжающим и выезжающим полагалось зарегистрироваться, пошлину заплатить, подорожный налог, ну и прочие мероприятия в этом же роде уладить. Вот тут-то и оказалось, что Яков Андреевич Кольцов разыскивается московской полицией по подозрению в убийстве.
Мало того, что я с жертвой после крупного выигрыша конфиденцировал в коридоре, так меня, как оказалось, еще и заметила-таки хозяйка его квартиры, подойдя не вовремя к окну полюбоваться рассветом.
Вот и пришлось уговаривать полицейского, высокого хрупкого юношу в мундире, который ему совершенно не шел, отправить письмо с запросом к московскому обер-полицмейстеру генерал-майору Шульгину, так как иногда по роду своей деятельности мне доводилось с ним встречаться. Я считал, что только он может разрешить все возникшие в этом деле недоразумения.
В итоге письмо было отправлено с эстафетой, а нам с Кинрю оставалось ждать. Ответ пришел только через два дня, однако с положительным результатом. Юноша в шинели смог нас со спокойной совестью отпустить на все четыре стороны. Хотя я и заметил, что он был разочарован. Судя по всему, это было его первое дело, которое он намеревался в три дня блестяще раскрыть.
До северной столицы нам удалось добраться без происшествий. На некоторое время убийца по какой-то причине решил-таки оставить меня в покое. Мне не терпелось вернуться в родные стены, несмотря на то, что я толком так ничего и не выяснил, если не считать одной особенной приметы преступника да женского имени.
Однако уже то, что Мира не гуляла по парку, показалось мне подозрительным. Пасмурная погода только усиливала это впечатление.
— Кинрю, тебе не кажется странным, что Мира не вышла нас встречать, как обычно? — встревожился я.
— Но мы же не предупредили ее о своем приезде, — резонно заметил он.
— Да, но… — я замялся с ответом. — Она же…
Индианка, наделенная особым даром предвидения, всегда чувствовала, когда я возвращался. Теперь я не сомневался, что что-то произошло. Что-то такое, что заставило ее не выйти из дома, что-то серьезное и, скорее всего, печальное.
Однако я не высказал свои опасения вслух.
— Скорее всего, ты прав, Кинрю, — проговорил я как можно спокойнее, стараясь взять себя в руки.
Колонный портик особняка казался сегодня мне мрачным видением, восставшим из кровавых времен античного Рима.
Мы молча переступили порог, Кинрю шел позади меня и нес чемоданы. Никто из прислуги не появился в опустевшей прихожей.
— Да что же такое происходит?! — воскликнул я. Все мои старания успокоиться сошли на нет. Мне снова стало муторно на душе.
— Мира! — позвал Кинрю.
Я прислушался, ожидая ответа, но никто не отозвался.
— Мира! — повторил я вслед за японцем. Наконец-то со стороны людской послышались легкие шаги. Я узнал Мирину походку, и мне стало легче на сердце.
— Яков Андреевич! — индианка бросилась мне навстречу.
— Мира, милая, что случилось?
Она прижалась к моей груди и прошептала:
— Беда!
— Какая? — спросил я, похолодев. Неужели предатель и до родного гнезда добрался?
— Катюша! — Мира заплакала. — По-моему, она при смерти.
— Глупая, — попытался я улыбнуться. — Ну с чего ты это взяла? — Однако я был уверен, что индианка права, и Черный человек добрался-таки до своей новой жертвы.
Мира, словно облаком, была окутана шелковым белым сари. В руках она держала древнюю книгу. Это были четыре тома Вед — гимнов, жертв и магических заклинаний, сложившихся в Индии в первом тысячелетии до нашей эры.
— Это не беременность, — горько сказала Мира. — Я пробовала молиться, — индианка кивнула на фолиант у себя в руках. — Но ничего не помогает. Катя обречена, — промолвила она еле слышно.
— Нижи-митама, — проговорил Кинрю. Я сначала не понял, что он хотел сказать, но догадался чуть позже. Белый цвет в синтоистской школе символизировал скорое продвижение вперед. И Мира, сама того не осознавая, почувствовала, что гибель девушки знаменует собой новый этап в этой некрасивой истории.
— Где она? — осведомился я у Саши, которая незаметно вошла в прихожую.
— В спальне, на втором этаже, — ответила горничная. — Ей выделили отдельную комнату, — всхлипывая проговорила она.
— Я хочу с ней поговорить, — обратился я к Мире. — Очень тебя прошу, проводи меня к ней как можно скорее.
— Обещайте не утомлять ее, — попросила Мира. — Это для нее смерти подобно.
— Даю тебе ma parole d' honneur, — ответил я. — Что с ней произошло?
— Я не знаю, — развела индианка руками. — Но, по-моему, это из-за конфет, — сказала она.
— Каких еще конфет? — я смутно помнил разговор накануне отъезда. — Так это — ее поклонник?
— Я не уверена, — устало сказала Мира. — Но карты говорят, что он дьявол, — возбужденно добавила она. Ее волосы, не убранные в прическу, растрепались, глаза загорелись недобрым блеском. Я невольно сравнил ее с ведьмой из сказки.
— Это сказано слишком громко, — усмехнулся Кинрю.
— Возможно, — моя индианка не стала возражать.
Все вчетвером мы поднялись по лестнице в комнату горничной. В ней царил полумрак, шторы на окнах были завешаны. Теплилась лишь одна свеча, и та — перед образами. На шелковом белье в огромной постели под пологом угасала несчастная девушка в измятой рубашке. В медном тазу у кровати алела кровь.
Я деловито осведомился:
— За доктором-то послали?
Саша, высокая девушка с длинной толстой косой цвета спелой ржи, сказала:
— А как же?
— Когда? — Я осведомился у Миры.
— Утром еще, — вздохнула она. — Я отправила человека за Луневым. С минуты на минуту ждем, — добавила она.
Я только удивлялся ее великодушию и удивительной прозорливости. Кому как не мне было знать, что они с Алешкой практически не выносили друг друга. Однако она ценила его талант целителя и пригласила его, не посчитавшись с собственными чувствами. В моей индианке совсем не было эгоизма.
«Редкое качество в наши дни!» — отметил я про себя.
Катеньке опять стало хуже, она приоткрыла слезящиеся глаза и приподнялась на постели. Ее вырвало кровью, она вскрикнула и упала на кровать.
— Бедная моя, — прошептала Мира и обтерла ей лоб прохладным намоченным полотенцем.
Волосы Катюши, словно прелая солома, разметались по подушке, вокруг глаз появились темные глубокие круги, и все нежные черты ее заострились.
— За священником бы послать, — сказала Саша.
Я кивнул, и она ушла передать распоряжение кому-нибудь из людской.
— Как долго это продолжается? — поинтересовался я.
— Да недели три уже, — виновато сказала Мира. Она корила себя за то, что вовремя не придала значения первым симптомам. — Я думала, что девушка скоро станет матерью, — объяснила она. — Мне казалось бестактным расспрашивать ее об этом.
— А где конфеты? — осведомился я.
— В секретере, на нижней полочке, — сказала Мира.
Я подошел к нему и нашел в указанном месте почти что пустую бонбоньерку.
— Я умираю, Яков Андреевич? — подала голос еле живая Катюша. Я и не представлял, что она все еще была в сознании. Дышала Катюша тяжело, словно только что проделала тяжелую физическую работу.
