А. Веста - Звезда волхвов
— Содомитов я не защищаю, — со строгостью в голосе ответил владыка, — но всякий согрешивший, будь то священник или мирянин, имеет возможность покаяться и встать на путь исправления.
Пресс-конференция явно затягивалась. Владыка поглядывал на часы, его уже наверняка ожидали в соборе.
Коротко ответив на вопросы о «Роднике», он пожелал журналистам более строго дозировать и фильтровать информацию и поменьше «лить воды».
Его лукавая шутка была встречена аплодисментами.
Глава 16
Гора нерукосечная
В глубоких колодцах вода холодна,
И чем холоднее, тем чище она.
И. БунинВокруг монастыря бродили грозовые тучи, обещая потоп и бурю. Над дальними лугами бесшумно разливались и гасли молнии. Глухо рокотал далекий гром. Во время литургии владыка был непривычно рассеян. Дрожащими пальцами он взял маленькое «копьецо» и перевернул большую просфору печатью вниз. Эта просфора звалась Агнец. Некогда, в священной древности, Первосвященник Соломонова храма опрокидывал навзничь приготовленного к жертве агнца и вынимал священную жертву.
— Един от воинов копием ребра Его прободе… — прошептал владыка и вонзил копьецо в бок просфоры, с ужасом чувствуя, что его пальцы скользят вдоль мокрых от крови ребер Агнца.
С замершим сердцем владыка вынул часть просфоры и опустил ее в потир с церковным вином. Терпкий запах свежей крови залил алтарь. Громовый удар сотряс стены, мгновенно стемнело, словно храм снаружи накрыли темным покровом, и он, почти неверующий, вдруг по-детски испугался небесного гнева, ощутив себя маленьким и голым под копьем небесного судии.
Превозмогая сердцебиение, владыка сумел завершить службу. Колени подламывало от резкой слабости, и в перерывах между выходами к пастве Тит дважды капал ему валокордин и отирал лицо душистым уксусом. После службы владыке внезапно стало легче, и он быстро вернулся к своим неотступным заботам. Они даже радовали его, как радует выздоравливающего возвращение в привычный мир. Помогая владыке привести в порядок облачение, Тит нашептал тайную новость: один рясофор, из недавно прибывших, пребывает в крайне тяжком состоянии духа, ввиду чего просит отца Нектария исповедать его.
* * *Чуткая интуиция владыки Валерия, за которую его считали прозорливцем, не подвела и на этот раз.
— Что нового? — спросил он у настоятеля, едва тот, крестясь, вышел сквозь низкую арку, ведущую из покоев в трапезную. От Тита владыка Валерий знал, что настоятель больше двух часов беседовал с послушником, с тем самым, о котором говорил Тит.
— Послушник Иоиль просит перевести его в другую обитель, — буднично ответил настоятель.
— Что за притча?
— Я не могу разглашать тайну исповеди.
— Хорошо, тогда я сам его исповедую. Пусть Тит принесет его дело. А вы, ваше Высокопреподобие, пришлите-ка его ко мне после вечерней.
Поздним вечером келейник привел послушника Иоиля в покои владыки. Взглянув на будущего инока, владыка понял, что «битва будет долгой». Такой тип монаха «высокого устроения» был хорошо известен владыке Валерию. Слишком часто эти несгибаемые бойцы на священной войне, рыцари Христовой Любви, мешали владыке в его начинаниях. В монастыри этих людей приводит непримиримый конфликт с миром, но и здесь они не находят покоя, мечутся, как стрекоза в муравейнике, все рвутся куда-то, жаждут чудес, ищут подвигов и исповеднических мук.
Теперь он со скрытой неприязнью рассматривал пришедшего. Красивое правильное лицо, отточенное долгим постом, было сурово и бледно. На запавших щеках едва пробивалась молодая каштановая бородка, а в глазах мешались мятежный пламень и мука, словно через минуту его бросят в ров к голодным львам. Такие лики зреют в роду не одно столетие, и терпеливое время, как скульптор, медленно убирает лишнее, оттачивает черты, смело набрасывает новизну и, угадав идею, после строго следует ей.
Из «дела» Иоиля явствовало, что он оставил занятие художника и ни разу не заявлял о своем желании заниматься живописью. Послушание он проходил на самых тяжелых и непочетных работах, был «золотарем», это что-то вроде монастырской гауптвахты, потом поступил под начало келаря. В последнее время он носил воду для пекарни, а также читал «часы» и «жития» во время братской трапезы.
— Христос незримо предстоит среди нас, — мягко начал владыка и пригласил монаха к маленькой кафедре, на которой лежали крест и Евангелие. Исповедь послушника испугала и одновременно обрадовала владыку.
— Ночью я совершил отпевание, это все, что я мог для нее сделать, — закончил Иоиль свой рассказ о мертвой девушке, найденной в колодце.
— А если это самоубийство?
— Нет, я уверен, что нет…
— Почему сразу не доложил настоятелю?
— В монастыре перед праздником много посторонних, надо было скорее укрыть тело. Мой разум помутился, я плохо помню, что делал… — отвечал Иоиль, не поднимая глаз, словно глаза могли открыть более глубокую тайну, чем та, в которой он только что исповедался. — Когда я совершал отпевание, то увидел далекий свет, потом раздался шум обвала. Я пошел туда и увидел в штольне милиционера, он был оглушен случайно выпавшим камнем. Я оттащил его поближе к выходу, на свежий воздух. После я перенес покойницу в другой конец подземелья.
— Ты поступил правильно. Значит, милиционер ничего не видел?
— Нет.
— Знаю я, что ты принял на себя тяжесть одинокого борения с бесами. Немудрено, что душа твоя мятется и болит. Ты ведь за всю братию пострадал, за други своя!
Владыка накрыл голову Иоиля епитрахилью и прочел разрешающую от грехов молитву.
— Только не надо тебе отсюда бежать, от себя не сбежишь, — продолжил владыка. — Ты из-за девицы этой решил уйти или чем другим нехороша стала обитель?
Иоиль мрачно полыхнул очами. Нет, недаром этот золотарь, с первых минут раздражал владыку. С терпением чистил отхожее место за братьями и паломниками, а духом не смирился.
— Тяжело мне здесь, — через силу признался Иоиль.
— Тяжесть на твоем пути благотворна, — миролюбиво заметил владыка Валерий, заканчивая разговор, словно все еще боялся, что из уст монаха изойдет новая тайна. — Прежние-то монахи на себя пудовые вериги возлагали, чтобы самую память о сладости мирской изжить. Ты ведь недавно в монастыре, так откуда узнал о подземелье? Да еще изучил так подробно, что даже милиция тебя не поймала? — Владыка пробовал шутить, чувствуя, что выдает свой интерес.
— Случайно, ваше Преосвященство…
— Рассказывай все.
— Я учился в академии живописи и одновременно подрабатывал реставрацией. В музейной мастерской мне поручили очистить икону из Свято-Покровского монастыря. Образ Святого Досифея оказался в плачевном состоянии. Из-за свечной копоти изображение читалось с трудом. Я промыл живопись: на иконе был написан старец в святительской митре, но когда я попытался снять поврежденную пленку, то обнаружил другое изображение…
— Какое же?
— «Гора нерукосечная»… Это очень редкий извод, он не входит в богородичный канон. Образ Богоматери был написан в виде высокой горы, в Ее руках — красная лестница и золотая книга. Все изображение вписано в звезду о восьми углах, как Купина Неопалимая. В правый угол доски был врезан серебряный ковчежец-мощевик в виде крупной звезды. Я вскрыл его и нашел вощеный листок. На нем — план подземелий Свято-Покровского монастыря. Я тогда ничего не знал о монастыре в Сосенцах.
— Где карта?
— Пропала. Но у художников особая зрительная память. Я запомнил почти все. Потому и попросился в Сосенскую обитель. Вроде как знак получил.
— Сейчас ты нарисуешь карту, как помнишь, и место укажешь, где девица схоронена. А я благословлю твой скорейший постриг, довольно ты в рясофорах отходил.
— Спаси Бог! — Послушник вновь встал на колени. — Только недостоин я… Душа болит…
— Не тебе решать, кто достоин, а кто нет.
В комнате прозвенел удар. Тит уронил серебряное блюдо с сахарницей и, низко поклонившись, принялся горстями собирать сахар обратно в жестяную коробку. Эта коробка имела особый секрет «от мышей» и запиралась на миниатюрную щеколду.
Глядя на веснушчатые руки келейника с короткими обгрызанными ногтями, владыка внезапно понял, как скорее и надежнее изолировать будущего монаха. В создавшихся обстоятельствах рискованно переводить его в другой монастырь. Нелегко будет подобрать ему место и в отдаленном скиту, но можно на время перевести его в «печору» и получить время для передышки.
— Готов ли ты принять на себя подвиг? — спросил он у Иоиля. — Я говорю о тяжести затвора? Это древний подвиг отцов-пустынников. Я знаю, ты был живописцем, — поднажал владыка Валерий. — А значит, служил соблазну. Сказано святыми отцами, если из окна твоей кельи открывается чудесный вид, прекраснейшая перспектива, то загороди его иконой. Во тьме подземелья ослепнут твои очи, зато откроются иные — духовные. Зерно помещают в глубину и мрак, чтобы оно воскресло, дабы среди тьмы, холода и тлена родился ослепительный свет новой жизни. «Аще зерно падши в землю не умрет, то будет одно, а если умрет, то принесет много плода…» Ты будешь этим зерном!
