Николай Норд - Яичко Гитлера
У Николая непроизвольно открылся рот — несмотря на свое пасмурное состояние, Николай был ошеломлен, увидев малыша. У Васильевых был ребенок, и они ему ничего не сказали! Но как же беременность? Он никогда не видел Киру с животом!
Николай взял ребенка и с ужасом посмотрел на Киру. Ребенок был мертв! Это оно ощутил по холодности и одеревенелости его тельца. В это время тот открыл голубые глазки и заплакал, смешно сморщив личико.
— Покачай его, пожалуйста, может, заснет! — продолжала с восторгом наставлять Николая Кира.
Николай подумал, что от горестной напряженности последних дней у него у самого поехала крыша. Вспомнив, как когда-то он убаюкивал своего грудного сынишку, он прижал холодного малыша к груди, слегка покачивая его и напевая мотив убаюкивающей песенки. И только сейчас до него дошло, что это все же не настоящий мальчик, а кукла, искусно изготовленная из какого-то мягкого и гибкого пластика, максимально копирующего цвет кожи и упругость живого младенца. В этот момент из куклы брызнуло прямо в лицо Николаю. От неожиданности он чуть было не выпустил пупса из рук.
— Ну вот, обделался, маленький безобразник, описал дядю Колю. Пойдем в ванную, пойдем, мой дорогой, пойдем мой маленький! — взяла Кира у Николая пупса под мышки и понесла его на вытянутых руках. Уже выходя из комнаты, сказала ему: — А ты пока сними пиджак, пусть обсохнет, да тоже — сходи, умойся.
Николай провел рукой по мокрому подбородку и приблизил ее к носу — ничего особенного, вода как вода. Он вытер лицо и руки платком и вышел следом за Кирой, снял в гостиной пиджак и повесил его на спинку стула. Увидел, как Кира, кутая пупса в полотенце, вернулась в детскую, прошел в ванную и на всякий случай умылся. Потом вернулся на свое место.
Вскоре вернулась Кира, она выглядела счастливой и умиротворенной.
— Уложила, наконец, спать мальчика, — сказала она, сев напротив Николая. — Знаешь, Коля, все вроде бы у нас с Вовой хорошо, но иногда мне почему-то кажется, что Сашенька наш не настоящий, — сказала Кира, исподлобья глядя на него и готовая вот-вот взорваться.
Николай попытался безмятежно улыбнуться, но это не обмануло Киру.
— Это моя жизнь, Коля, и она разбита на куски. А теперь, вот, и твоя тоже, и я тебя понимаю… — Кира улыбнулась кривой грустной усмешкой. — Поймешь ли ты меня? Тебе Вова что-нибудь рассказывал, что у нас произошло в Ленинграде?
— Так, в общих чертах.
— А что конкретно?
У Николая и так было настроение хуже некуда, ко всему прочему, сегодня он коснулся некоего тайного, безумного и гнетущего куска жизни Васильевых и не хотел лезть в темные дебри чужих судеб. Но он понимал, что сегодня все сплелось в какой-то адский клубок: Кира устала от своей страшной тайны, устала от затворничества, ей жаль Николая, и ей надо выговориться без контроля со стороны мужа, и только поэтому он поддержал тему:
— Ну, что ты была самая красивая на курсе, что Володя долго тебя добивался, что ему пришлось постепенно отшить всех твоих поклонников…
— Отшить? — это мягко сказано! Вообще-то я к Володе изначально была равнодушна — ну парень и парень, ни плохой, ни хороший. Таких много. Но ты же знаешь, я была детдомовка, мне всегда не хватало простого человеческого тепла. А Вова был со мной так терпелив, так за мной ухаживал, сносил все мои колкости, даже издевки. Он меня покорил этим своим терпением, вниманием, подарками, любовью. В конце концов, я уступила, и мы поженились, тем более что, несмотря на массу поклонников, я всегда оставалась одна, в пустоте. Уж и не знаю, как этого Володя добивался, но не успевал кто-то попытаться сблизиться со мной, как через день-другой его, как ветром сдувало. В общем, сыграли мы в студенческой столовой свадьбу и сразу переехали с ним из общаги, где мы жили порознь в разных комнатках, на съемную квартиру и зажили неплохо. В смысле материально. Такая жизнь для нас, студентов, была довольно дорогой, уж и не знаю, откуда Вова деньги брал, но он никогда нигде не подрабатывал.
— Да это странно, — согласился Николай, вступивший в беседу лишь для успокоения женщины, — у матери он денег не просил, да и ко мне за помощью не обращался. Но не воровал же!
— Вова говорил, что какой-то родственник в Ленинграде ему помогает, но я его ни разу не видела, а он не знакомил. Впрочем, мне это было неинтересно, да и не в этом дело. Понимаешь, жили мы так, жили, и я вдруг влюбилась. По-настоящему. В одного артиста из Ленкома, фамилию не скажу, даже имя, но оно было тогда на слуху, и ты его знаешь, по крайней мере, по фильмам. Ты не слышал эту историю?
— Нет — ничего…
— И ты меня не будешь упрекать?
— А кто я такой, собственно говоря?
Кира часто задышала.
— Давай, выпьем еще, может, я успею тебе все рассказать до прихода Володи, пока в настроении. Потом, наверное, уже не захочу этого никогда.
— Может, Кира, не надо? — спросил Николай, беспокоясь, что с собеседницей случится истерика или припадок из-за тяжелых воспоминаний.
— Надо! — упрямо, как капризный ребенок выпалила Кира. — Тогда ты поймешь, что не один ты такой несчастный. Кто-то, может, и больше страдает!
— Хорошо, — согласился Николай, только можно мне сделать один срочный, приватный звонок? Это по поводу Ксении.
— Ну, конечно! Звони.
Николай прошел в другую комнату, набрал номер телефона, положил трубку назад и стал вслух имитировать телефонный разговор. Сам же в это время нашел в домашней аптечке геронтол — лекарство, которое он лично заказывал для Ксении через одного своего бывшего соперника на ринге из Америки. Ныне этот парень был успешным профессионалом, и с ним у Николая завязалась искренняя дружба, несмотря на поражение американца. Это лекарство снимало стресс, и Николай подумал, что сейчас надо держать его поблизости. Он положил пластиковую баночку в карман и вернулся к столу.
— Есть какие-то новости? — спросила его Кира.
— Пока ничего обнадеживающего.
— Ты меня извини за те слова, ну, ты понимаешь, о чем я. Я вовсе не хотела тебя обидеть, — помолчав, сказала Кира и улыбнулась кривой и грустной усмешкой. — Давай забудем. Лучше наливай, мне потом легче будет рассказывать.
Николай наполнил на четверть бокалы коньяком. Выпили. Потом Кира, продышавшись, заговорила вновь:
— В общем, влюбилась я по уши, но, как всегда, когда-то тайное становится явным. Нет, Володя не то что пальцем меня за это тронул, но даже не упрекал. А мне, веришь, хотелось, чтобы он избил меня до полусмерти, мне было бы легче от него уйти. Я знаю, он плакал во время моих ночных отлучек, это было утром видно по его опухшим глазам, но считал, что я просто перебешусь, и все вернется на место, пойдет по-старому. И тогда мне пришлось уйти к любимому совсем.
В его комнатушке в коммуналке была голимая нищета, кроме кровати, стола, пары стульев и гитары, больше ничего не было. Получал он неплохо, но любил щегольнуть по ресторанам, сводить туда гуртом друзей, и мы перебивались с хлеба на воду на мою стипендию. Сегодня у него могла быть пачка денег, за снятый с ним фильм, а через неделю — ветер в карманах гулял. Но я была так счастлива! Наверное, я тогда просто сошла с ума. Однако были минуты, когда я трезвела от этой мучительной своей страсти, и тогда мне было жаль Вову. В те дни я не знала, что он с переломанными ногами, едва живой, лежал в больнице. Ведь он, оказывается, с моста прыгнул. Ты меня осуждаешь? — вдруг с вызовом спросила Кира, ища в лице Николая оправдания самой себе.
Николай опустил голову, и теперь он выглядел совсем убитым. Вечер совсем не заладился. И хоть он в своем сердце и понимал Киру, но Вовка был его другом, что он мог ответить этой женщине? Он сидел, опустив руки на колени и склонив над ними голову, словно распутывал невидимый узел.
Минуты шли, а Николай молчал, росло и напряжение, вызванное его молчанием. Соответственно этому и Кира постепенно менялась в лице. Теперь она смотрела на собеседника настороженно, затаив дыхание и думала, что собеседник вот-вот взорвется, грохнет кулаком по столу и рявкнет: «Хватит!» Но ей, наверное, уже трудно было остановиться, и Кира продолжила:
— Ты не подумай, Коля, будто я какая-то последняя сволочь, я потом, как все узнала, пошла к Вове в больницу. Может, он тебе и говорил, будто меня там не было, но это не совсем так — я просто в палату зайти так и не решилась. Отдам гостинчик сестричке, чтобы передала ему и уйду. И так было несколько раз — просто я боялась подать ему надежду, а, значит, и причинить новые страдания. И только через полгода после этого случая осмелилась придти к нему домой, когда он уже выздоравливал и даже сам с тросточкой начал ходить. Но теперь я за разводом пришла.
А он, ты знаешь, как-то неожиданно согласился, но только попросил встречи с моим парнем. Вова сказал, что хочет посмотреть на человека, которому он вручает меня — достоин ли он его счастья, того счастья, которое принадлежало по праву ему. Он так и сказал. Еще сказал, чтобы я не беспокоилась за него, мол, он тоже обзавелся подружкой. Вова попросил встречи в каком-нибудь кафе или ресторане — пара на пару. Мол, замиримся, отметим расставание шампанским, чтоб без обид было, и разойдемся, как в море корабли. Я тогда слушала его и не верила своим ушам. И, вообще, он удивил меня каким-то холодным спокойствием, какой-то странной, летучей улыбчивостью, какой-то отстраненностью от всего и вся.
