Далия Трускиновская - Государевы конюхи
Не все москвички знали тайну этой плавной походки. Не все умели плыть лебедем, так, чтобы казалось, будто девица стоит смирно, вовсе не перебирая ногами, а некая сила несет ее над землей. Та, что уверенно позвала за собой Деревнина, тайной владела, и он пошел следом, как очарованный. За ним поспешил юный красавчик, глядя на хозяйку с восхищением.
Она шла, чуть наклонив голову, избегая мужских взглядов, сложив на груди руки, чтобы все видели шитые цветными шелками зарукавья и пышные складки белых рукавов. Синяя однорядка была так скроена, чтобы в меру облегать ее стан, не вызывая притом упреков в нескромности. Длинные рукава однорядки были откинуты назад и связаны узлом. Узел этот приходился куда как ниже пояса, но шелковая кисть косника висела, почти не колыхаясь, еще ниже узла — такую прекрасную черную косу отрастила красавица.
Деревнин шел да шел, сам себе не веря — неужто он этой молодице приглянулся? Прошел всю Никольскую, вышел на Лубянку, наконец свернул вслед за ней в Варсонофьевский переулок. Даже малость запыхался — он редко ходил пешком, а необходимую хорошему стряпчему дородность уже нажил. Там, в Варсонофьевском, его нагнал красавчик.
— Погоди-ка, — шепнул он. — Хозяйка через сад войдет, а мы — с крыльца…
Деревнин не понял, к чему такие сложности, однако послушался. Он перешел неширокий двор, поднялся на крыльцо, красавчик отворил дверь и впустил его в сени. Там встретила комнатная женщина, поклонилась и повела дальше — в пустую горницу. Деревнин встревоженно оглядывался по сторонам. Господи, куда ж это его занесло?! Дом был небогатый, обставлен на старый лад, пол покрыт рогожей, вдоль стен стояли неширокие лавки, тоже крытые рогожками, а не суконными расшитыми полавочниками, которым полагалось бы свисать до пола. Хорошо хоть, на узком длинном столе была скатерть, хотя и грубого полотна.
Найдя взглядом образ Богородицы в киоте, Деревнин перекрестился. Он не знал, чего ждать. Чернокосая красавица — явно не девка с Неглинки, не выскочит в одной рубахе распояской. Вдруг сделалось стыдно — на него Богородица глядит, а он о скоромном размышляет! Да еще на трезвую голову! Ладно бы после нескольких кубков романеи или хорошего ставленого меда…
Скрипнула половица — Деревнин обернулся.
Вошли чинной поступью четыре женщины, все разом поклонились. Когда же выпрямились, Деревнин сильно удивился — первая из них была в годах, лицо имела строгое, вид ее вовсе не располагал к шалостям. Заманившей его сюда красавицы среди них не обнаружилось.
— А ведь ты меня, батюшка мой, не признал, — сказала старшая из женщин. — Ты у нас по делу недавно бывал, мы — Хотетовские. Сядь, сделай милость.
Деревнин чуть не сел мимо лавки. Менее всего он ожидал, чтобы смиренная и безмолвная жена Хотетовского вызвала его на свидание! Да и вела себя при этом так же уверенно, как муженек, бывший воевода.
Две женщины стали накрывать угощение на углу стола, одна была одета попроще, другая — побогаче.
— Домой к нам гостей звать нельзя, мой Родион Яковлевич гневен. Так я тебя, батюшка Гаврила Михайлович, к куме позвала. От дома близко, кума моя Марья всегда помочь готова. Коли что — ты это знай.
Деревнин молчал. Кума Марья — та из женщин у стола, что помоложе и понаряднее, — поклонилась ему.
— Спасибо, светы мои, а теперь ступайте, — вроде и ласково сказала Анна Семеновна Хотетовская, однако ж это было повеление, и женщины послушались беспрекословно.
Деревнин насупился — окончательно понял, что ее смирение было показным. А он-то грешным делом позавидовал тогда Хотетовскому — ишь, женка не перечит, слово мужа для нее святыня! А эта женка тайно в дом к куме гостей заманивает!
Вышли из горницы две женщины, остались Хотетовская и еще одна, одетая по-девичьи, чье лицо было прикрыто фатой. Но Деревнин и так понял — любимая комнатная девка беглой боярыни Троекуровой Лукерья.
А чернокосая обольстительница куда-то пропала…
— Для чего же ты меня, матушка моя, позвала? Да еще этак вот?.. — спросил подьячий.
— Хотела тебя тайно от мужа видеть. К нему теперь — не подступись, поверил злым языкам. А я доподлинно знаю, что Агафьюшка с полюбовником не бежала… Лукерья, не реви, слезами делу не поможешь!
Девка, всхлипнув, отвернулась к стене.
— Откуда ж ты это можешь знать?
— Я много чего знаю, да молчу. При муже говорить о таких делах невместно, да уши-то у меня есть, мхом не заросли, — грубовато отвечала Анна Семеновна. — И есть добрые люди, что тоже до правды докопаться хотят…
— Кто же та добрая душа?
— Девка, что тебя сюда привела, не простого роду-племени. Она сказала мне такое, о чем немногие знают. И потому я ей поверила.
— И что же она сказала?
— Когда дитя из троекуровских хором пропало, ты, Гаврила Михайлович, уж верно, прознал, что Троекуров был во вражде с князьями Обнорскими. И что по розыску вышло?
— Там и розыск не надобен. Обнорские в опалу угодили, всех раскидали по дальним обителям, грехи замаливать. Они на Москве еще не скоро появятся — если их в дальних краях не сгноят.
— Ох, батька мой, тех грехов и целой обителью не замолить.
— Что ж то были за грехи? — забеспокоившись, спросил Деревнин. Вспомнилось, как о давней вражде толковал старец Акила. Неужто был прав?
— Слух был пущен, будто государь гневом на них опалился за чернокнижие, только позорить древний род не пожелал. А мне иное известно. Княжич Савва с сестрой своей сошелся и блудно жил. А старый князь не умел его унять. За то Обнорских, не подымая шума, и покарали.
— Откуда ты, матушка, это можешь знать?
— Когда был розыск, комнатные девки и бабы многое рассказали, и за то иных, постригши в инокини, оставили жить на Москве. Отыскать их несложно. Да я не о бабах, я об ином. Княжич, Савва Обнорский, завел себе таких приспешников, что от них вся Стромынка стоном стонала. Атаманом ватаги налетчиков сделался… Ты, батюшка мой, спроси в Разбойном приказе дела о стромынских налетчиках. Что-то дадут, что-то утаят.
— Отчего вдруг утаят? — Деревнин был вконец ошарашен всем происходящим.
— А оттого, что делили Стромынку две ватаги — Обнорского и атамана Юрашки Белого. И Обнорский, тайно вступив в сговор с Разбойным приказом, выследил Юрашку и выдал его ватагу посланным стрельцам. И за то Разбойный приказ его не трогал, государю-то о поимке доложили, похвалу государеву получили, чего им еще надобно?
Тут уж можно было только вытаращиться на женщину, приоткрыв от изумления рот. Дело было даже не в сведениях, а в том, как жена Хотетовского их преподносила — уверенно и даже несколько насмешливо. Отродясь Деревнин не слышал, чтоб бабы так говаривали. А при муже-то какова — смиренница, воды не замутит!..
С большим трудом до него доходило, что жена воеводы, поставленного государем в небольшом городке-остроге, не может быть иной — она, коли любит мужа, должна на людях внушать почтение к нему, сама же — знать все, что происходит в городишке, и знать не по-бабьи…
— Бог с ним, с Разбойным приказом, — наконец выговорил подьячий. — Ты мне лучше, матушка, растолкуй, как ты догадалась, что твоя племянница не сбежала с приказчиком. Только не толкуй вдругорядь, что ты ее не так воспитывала, чтобы от мужа бегать!
Анна Семеновна тихо засмеялась.
— Я-то ее так воспитывала, чтобы себе цену знала и на все наветы умела ответить. Коли баба за себя не постоит — на родню надежды мало. А она у нас тихоня, скромница, не смогла себя защитить. Она бы живая из мужнего дома не ушла… да ты не о том спрашивал, батюшка, и я тебе отвечу. Савва Обнорский, из дальней обители бежав, в Москве объявился, и то, что в дому Троекуровых сотворилось, — его рук дело!
— Почем ты знаешь?
— А знаю! Он вокруг троекуровского двора крутился, подручных своих подсылал. Что он затеял — не знаю, а статочно — троекуровский род извести под корень. Может, и в дворне у него уж свой человек завелся. Как завелся в Разбойном приказе…
Деревнин хотел было возразить, но вдруг вспомнил Стеньку с его мешком гречи. Коли треклятый ярыжка прав, то получается складно: в троекуровский дом попал загадочный молодой инок, и на следующее утро дитя сбросили в сад из окна терема или, что вернее, с высокого гульбища. Хотелось бы еще додуматься, где дитя было до того, пропало ведь за несколько дней до страшной находки.
— Поди сюда, Лукерья! — позвал он девку. — Ну-ка, говори, не брал ли боярин в дворню нового человека?
Лукерья подошла, опустив голову, да и рухнула перед подьячим на колени.
— Батюшка Гаврила Михайлович! Новых людей давно уж не было, да только разве ж я все знаю?! Одно знаю — не виновата моя голубушка Агафья Андреевна, а ее злые люди оговорили да извели!
— Будет тебе причитать! Так уж сразу и извели! — прикрикнул на девку Деревнин. — Как это ты можешь про новых людей в дворне не знать? Ты ж в троекуровском тереме, поди, с детских лет живешь!
