Калифорния на Амуре - "Анонимус"

– Предрассудки, конечно, – проговорил Прокунин, перехватив взгляд Загорского, – но народу нравится. К тому же я полагаю, что все, что удерживает массы от восстаний и безобразий, полезно. А религия, безусловно, вносит в народ некоторый гармонический элемент.

Несколько лебезящий перед Прокуниным хозяин трактира быстро уставил стол едой и закусками. Тут были баранья нога, севрюжина с хреном, блины с паюсной икрой и много других неожиданных для такой глухомани деликатесов.

– Это у вас в Желтуге приняты такие завтраки? – Загорский с некоторым изумлением озирал возникшее перед ними великолепие.

– Не совсем, – весело отвечал Прокунин, – хотелось просто пустить пыль вам в глаза.

– Вам это удалось, – заметил надворный советник.

– Впрочем, так тут обычно не завтракают, а ужинают, – уточнил староста, откупоривая бутылку шампанского и разливая золотой пенящийся напиток в изящные стеклянные бокалы. – И то не все, а лишь те, кому повезло найти богатое месторождение. Работа тут тяжелая, жизнь неуютная, и люди прожигают эту жизнь, как только можно и нельзя. Ну, с прибытием!

Они подняли бокалы и немедленно выпили.

– Кстати, о жизни, – сказал Загорский, беря себе на тарелку блин. – Что касается русских штатов Желтуги, тут все более или менее понятно. Но как организована жизнь в китайском поселении?

Прокунин только рукой махнул: там свое отдельное мироустройство. Правление республики в него не входит, разве только нужно решить вопросы, связанные с общей жизнью Желтуги. Да и разобраться в этих китайских хитростях крайне мудрено. Впрочем, когда господин Загорский станет командующим, он сможет на вполне законных основаниях изучить китайскую жизнь в республике. Тем более, что китайский язык он знает.

Надворный советник кивнул и больше уже не возвращался к этому вопросу.

Когда, позавтракав, они вернулись к зданию управления, Загорский почему-то попросил Ганцзалина внутрь не заходить, а погулять поблизости.

– Опять погулять, – пробурчал недовольный помощник. И, не удержавшись, воткнул-таки шпильку: – Чего мне гулять, все тигры все равно уже сбежали, других тут нет.

Загорский, пропустив Прокунина вперед, молча закрыл дверь перед Ганцзалином, оставив его на улице. Тот, разумеется, не понял, чего вдруг господин проявил такую избыточную суровость и даже непримиримость. Однако суровость тут была совершенно не при чем. Нестор Васильевич просто не желал, чтобы китайский староста раньше времени увидел Ганцзалина, да еще в компании с самим надворным советником, в его планы это совершенно не входило.

Китайского старосту звали Ван Юнь, или, попросту, Ваня. Это был невысокого роста человек в теплой телогрейке, с лицом настолько желтым, что уже почти коричневым, с черными жесткими волосами, которые вылезли на свет Божий, когда он почтительно стащил с головы свой заячий треух и глазками-щелками, от избытка хитрости такими узенькими, что невозможно было разглядеть, какого они цвета.

– Вот, Ваня, познакомься, – сказал Прокунин, – это господин Загорский, говорит и пишет на твоем родном наречии, как на своем.

И с интересом посмотрел на Нестора Васильевича, ожидая, по всей видимости, как тот поведет себя дальше, и не ударит ли Загорский в грязь лицом перед китайским старостой?

Загорский не ударил.

– Добрый день, господин Ван, – сказал надворный советник на языке родных осин. – Вы ведь понимаете русский язык, не так ли?

– Не так ли, не так ли, – с готовностью отвечал господин Ван, а потом угодливо закланялся, прижимая правую руку к груди, но не к левой стороне, где находится сердце у всех нормальных людей, а к центру, где оно размещается у китайцев.

Не углубляясь в светский разговор, Прокунин сразу протянул Вану письмо, уже вложенное в конверт. Вот это, сказал, надо доставить цицикарскому амбаню. Отряди человека, пусть отвезет. Ну, и подарок какой-никакой приложи – пушнины там, самородков несколько штук, все, как у вас положено. Потом счет пришлешь, правление все оплатит.

Китайский староста поклонился, но уходить отчего-то не спешил, топтался на месте, как китайский прищуренный конь, переводил глазки с Прокунина на Загорского и обратно.

– Ну, что стоишь, – спросил Николай Павлович нетерпеливо, – кого ждешь?

Ван Юнь снова поклонился и начал говорить. Говорил он бессвязно, и человек неопытный не сразу бы разобрался в нагромождении русских и китайских слов, которые выкатывались из него торопливо, как горошины. Однако Прокунин имел уже опыт разговоров с китайским старостой и сходу все понял. Китаец спрашивал, нужно ли ему вскрыть конверт, чтобы перевести письмо на китайский язык?

– Ничего вскрывать не требуется, – отвечал староста, – письмо уже переведено господином Загорским. Я же говорил, что китайский он знает преотлично.

Ван Юнь перевел свои глаза-щелочки на надворного советника и льстиво улыбнулся узкими губами. Загорскому показалось, что в глазах его мелькнул какой-то вопрос, который тот не решается высказать. Впрочем, староста тут же снова закланялся, глаз его не стало видно, и Нестор Васильевич подумал, что ему почудилось. С другой стороны, сомнение Ван Юня было вполне понятно: мало какой сын Поднебесной способен составить грамотное письмо по-китайски, не говоря уже про заморского черта.

Когда китайский староста покинул управление, Прокунин выдал Загорскому винчестер. Это была модифицированная модель 1866 года – скорострельное двенадцатизарядное ружье, способное делать до шестидесяти выстрелов в минуту.

Загорский осмотрел его и кивнул, довольный: как раз то, что надо для охоты на тигра.

Тут же, однако, выяснилась неожиданная для надворного советника вещь. Оказывается, вся их охотничья экспедиция будет состоять только из четырех человек: самого Прокунина, Загорского, сторожа Орокона и немолодого молчаливого приискателя, которого звали Семен Семеныч.

– Не маловато ли? – озабоченно спросил Нестор Васильевич. – Может быть, взять народу побольше?

Но Прокунин отмахнулся: с тигром воюют не количеством, а качеством. Орокон опытный охотник, с ним тигр не застанет их врасплох. Тут главное не толпа, которая попросту не сможет выследить зверя, а точный выстрел в нужный момент.

О важности точного выстрела говорил и сам Орокон, явившийся в управление сразу после ухода китайского старосты. Суть речений гольда сводилась к тому, что тигр – животное не только мощное, но и живучее, и надо сразу бить не абы куда, а именно в сердце.

– Тигр жопа стреляй – убегай мало-мало, – сурово объяснял охотник. – Сердце стреляй – убегай нет, очень хорошо.

Загорский молча кивнул, и они все втроем вышли на улицу, где в некотором отдалении топтался Ганцзалин. Нестор Васильевич подумал, что в свете вновь открывшихся обстоятельств неплохо бы взять помощника с собой, но потом решил, что это может быть воспринято Прокуниным как трусость и махнул рукой.

Ганцзалин, который от нечего делать изучил клетку, где раньше сидела Альма, находился в некотором возбуждении.

– Похоже, вы и правда не выпускали тигрицу, – сказал он хозяину.

– А ты, наглец, сомневался в моих словах? – нахмурился надворный советник.

Но Ганцзалин не обратил на грозный тон Загорского никакого внимания, но лишь сообщил, что на засове, которым закрывалась клетка, краска облуплена, причем облуплена очень странно – как будто по нему царапали острыми ножами. Вероятно, это сделал тот, кто выпустил тигрицу, вот только неясно, зачем.

– Воля ваша, очень странная история, – понизив голос, проговорил Ганцзалин.

Надворный советник только поморщился: сейчас есть дела поважнее, чем изучение тигриных клеток. После чего велел помощнику немедленно отправляться в китайское селение на разведку.

– А что именно разведать? – спросил оживившийся Ганцзалин.

Загорский коротко и тихо объяснил что-то помощнику, тот кивнул и растворился в воздухе. Нестор Васильевич тем временем вернулся к Орокону и Прокунину.

– Пешком будем охотиться? – осведомился он, кляня себя за то, что не вовремя вчера отправился в управление. Надворный советник охоты не любил, ему отвратительна была сама мысль об убийстве беззащитных животных.