Ольга Михайлова - Молох морали
Пробудился он от толчка брата — тот успел одеться и торопил его уйти. За окном рассеивался утренний туман, на набережной Монастырки глухо ударил колокол. Голова Леонида болела, от запаха нечистых простынь и мышиного помета подташнивало, он тоже поспешно натянул штаны и рубаху, чертыхнулся, заметив, что жилет и пиджак упали со стула и основательно помялись. Братья вышли на порог и с наслаждением вдохнули свежий весенний воздух.
Тут в глазах Осоргина потемнело: из тихого переулка на набережную вышли братья Нальяновы.
Оба были в длинных кашемировых пальто от Чарльза Редферна, горло обоих было замотано на французский манер шёлковыми шарфами, на головах красовались дорогие шляпы моднейшего фасона. Осоргин растерялся и его ошарашенный вид невольно остановил взгляд Нальяновых. Осоргин понял, что его узнал не только Юлиан, но и младший Валериан, мельком видевший его на вокзале. Однако братья, смерив их странно серьёзными взглядами, даже не переглянулись, молча продолжая свой путь. Не помня себя и не совсем понимая, что делает, Леонид потянул брата следом и остановился только в начале набережной, где Нальяновы вошли в резные ворота храма, ни разу не обернувшись и не заметив провожавшего их Осоргина.
Теперь Леонид остановился, опомнившись. Чего его понесло за ними? В витраже витрины он оглядел силуэты — свой и брата — и снова поморщился: вид был непрезентабельный, особенно сравнительно с Нальяновыми. При одной мысли, что братцы могли понять, откуда они вышли, у Осоргина свело зубы, хотя, если бы его попросили объяснить, с чего — не сумел бы ответить.
Почти в это же время с другой стороны Шпалерной, не заметив Осоргиных, вышел Андрей Дибич. Он пошёл мимо храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Освещённые изнутри свечным пламенем окна храма в утреннем сумраке на миг показались ему островками уюта. Служба только началась, и Дибич решил зайти. В полупустом храме неожиданно напрягся и вздрогнул. У правого притвора в нише, опустив голову в пол, но временами поднимая чело и размашисто крестясь, на коленях стоял Юлиан Нальянов. Рядом стоял и Валериан, неподвижно глядя остановившимся взглядом в глубины алтаря. «Холодный идол морали» не выглядел ни страстным монахом Мурильо, ни святым Эль Греко, скорее, в его лице проступило что-то расхристанно-русское, чего Дибич раньше в Нальянове не замечал. Было заметно, что службу Юлиан знал, как афонский монах, но лицо его было пугающе-неживым, скорбным и словно мраморным.
Дибич поторопился выйти из храма.
Глава 8. Дела Третьего Отделения
Чтобы стать циником, нужно быть умным.
Чтобы не стать им, нужно быть мудрым.
Ф. ХорстНальяновы после службы оба зашли в тётушкин особняк на Шпалерной. На церковной службе они никогда не говорили о делах, но сразу по возвращении Юлиан знаком пригласил брата разделить с ним трапезу, сжевал гренок и деловито осведомился:
— Ты Осоргиных по дороге видел?
— В печерниковском притоне? Конечно. Заведение — хуже нужника.
— Мм-м-да. Ты навёл справки?
— Пока узнал немного. — Валериан, который сегодня отоспался и выглядел намного бодрее, не отказался от кофе и намазал гренок мёдом. — Леонид Осоргин, тридцати шести лет, коллежский секретарь из канцелярии Управления градоначальника, помолвлен с Елизаветой Шевандиной, девицей двадцати восьми лет. Его брат Сергей, двадцати шести лет, служит в департаменте железных дорог, не на хорошем счету, но и увольнение ему не грозит. Тут, отметь — устроен по протекции Даниила Дибича.
— Что об остальных?
— Ванда Галчинская и Мария Тузикова — студентки Женских курсов, обучаются стенографии, Деветилевич и Левашов — просто светские хлыщи, их и Харитонова ты и сам знаешь, Елена Климентьева, племянница князя Белецкого… — Валериан улыбнулся, заметив, что брат с любопытством подался вперёд, — девица неглупая и привлекательная, поведения, судя по всему, безупречного. По крайней мере, ничего дурного про неё вызнать не удалось, — он усмехнулся, заметив на лице брата разочарованное выражение, — а что Дибич? Вы встречались?
— Да, и насколько я понял, никакой родственной близости и взаимной симпатии между Осоргиными и Дибичем нет. Дибич презирает братьев, они, судя по всему, считают его «кутилой-белоподкладочником», однако, это не мешает им пользоваться протекцией своих богатых родственников. А по гнили в Датском королевстве — ты что-нибудь узнал?
— Дрентельну сообщил, и фальшивые даты мы расписали. Все агенты предупреждены. Твоё же дело — вся эта компания — Сергей Осоргин и Ванда Галчинская. Кто такой Француз — вот что тебе вызнать надо.
Юлиан покачал головой.
— В кругах, где вращаются Осоргины, такие как я — изгои. Тем более старший Осоргин видел меня в поезде в купе первого класса, а на похоронах — с отцом. Не настолько же он дурак, чтобы два и два не сложить. А что до Галчинской… извини. Отец хотел воспитать из нас верных слуг империи, готовых защищать её до смерти. До смерти я защищать её готов. Но не до сифилиса, Валье. Проваленный нос — это мерзость. Кроме того, будет очень трудно уверить отца, что я подхватил люэс на службе империи.
— Неужели всё так ужасно? — Брат Юлиана спокойно глотнул из чашки пахнущий имбирём и аравийским ветром кофе, сладостный и возвышающий, как право первой ночи. — Девица мне тоже показалась экзотичной, но неужто настолько?
— Рискнуть проверить? — ехидно спросил Юлиан, на что Валериан просто вздохнул и развёл руками.
Допив кофе, Валериан откинулся на стуле.
— Тут есть одна возможность, — минуту спустя заметил он. — Георгий Ростоцкий, ему семьдесят стукнуло, он юбилей отмечает сначала дома в пятницу, а на субботу и воскресение его гости поедут в Павловск, на дачу генеральскую. Сказал, что там будут «очаровательные сестры Шевандины», Осоргины, Харитонов, Деветилевич и Левашов, а также подружка одной из сестёр — Елена Климентьева.
— Пёстрая компания подберётся.
— Да. Я извинился, сказал, дел невпроворот, но обронил — как бы случайно, что ты, может, придёшь.
— Мне нравится, как свободно ты распоряжаешься с моим временем, Валье, — с едва уловимой ноткой язвительности заметил Юлиан. — Но всё это, увы, невозможно. Я, в общем-то, довольно артистичен, но у каждого артиста — своё амплуа. Я могу прикинуться парижским пшютом, английским коммивояжёром или русским барином, но притвориться бомбистом, говорю же, не получится.
— А никем и не надо прикидываться, — веско бросил Валериан. — Твоя задача — даже не столько выведать что-либо, а спровоцировать хоть что-то. Надо свести там как можно больше народу и столкнуть. В этом умении тебе — равных нет.
— Так не ты ли, братец, эту идейку Ростоцкому и подбросил-то, а? — чуть прищурив глаз, наклонился к брату Юлиан.
— А вот и не угадал, — заметил тот, вытирая губы салфеткой и бросая её на стол. — Я тут совершенно ни при чём. Идеальное стечение обстоятельств. Единственно, чего недостаёт, это как туда Ванду с подружкой отправить?
Валериан Нальянов слукавил, точнее, чего уж там, — бессовестно солгал брату Юлиану. Старик Ростоцкий, бывший подчинённым его отца, питал к обоим братьям Нальяновым уважение глубочайшее, и потому откликнулся на просьбу Валериана устроить празднование юбилея с той же готовностью, с какой всегда выполнял поручения Витольда Витольдовича, нисколько не сомневаясь, что эта просьба исходит от самого тайного советника.
Ещё на отпевании старик известил Шевандиных, Иллариона Харитонова, Аристарха Деветилевича и Павлушу Левашова, что приглашает их всех к себе в пятницу — в дом, а потом на выходные в Павловск — отметить его семидесятилетие.
— Как же, идеальное, — не похоже было, чтобы Юлиан поверил брату. — Ты или темнишь, или недоговариваешь. За каким чёртом ты всё это затеваешь? Выйди на своего иуду и разговори. Что тебе в этом Французе?
Валериан минуту сидел молча, глядя в пол, потом всё же проговорил.
— Ладно, не шуми, Жюль. В конце января людьми Дрентельна была взята типография «Чёрного Передела». Наборщик Жарков был на следующий день освобождён и через знакомых рабочих предлагал свои услуги для устройства новой типографии. По сведениям Тюфяка, который их и сдал, они сочли, что именно Жарков предал типографию и приговорили его. Он был убит на льду Невы агентами Исполнительного Комитета. Судя по всему, один отвлёк Жаркова, второй сзади ударил его гирей по затылку, а тот, что шёл рядом, вонзил ему в сердце нож, потом оба положили на убитом приготовленную прокламацию и пошли дальше. Тюфяк слышал разговор, что это дело рук некоего Француза. А тут Якимова твоя это имя и проронила. Но напрямую вопрос не задашь. Никаких французов там нет, но это может быть прозвище кого-то, бывавшего во Франции. Тюфяк не знает такого, он, сам понимаешь, тоже по тонкому льду ходит. Лучший путь — Галчинская. Кроме того, младший Осоргин ничего про записку Якимовой не знает, он настороже не будет.
