Александр Бушков - Ковбой
— А этот городок далеко от Вашингтона? — небрежно спросил Бестужев.
— Не особенно, миль шестьдесят. Бестужев моментально перевел это в более привычные версты — что-то около сотни, гораздо ближе, чем от Нью-Йорка…
— А зачем вам?
— Собирался навестить знакомого в Вашингтоне, — сказал Бестужев. — Хочется посмотреть, как он устроился.
— Ну вот и навестите, когда будет свободная минутка. Шестьдесят миль — тьфу, чепуха!
— И вы получается, не поездом отправляетесь…
— А разве я не говорил? — Голдман хихикнул. — Отправляемся, словно переселенцы в старину: целым караваном конных повозок. В основном грузовых: аппаратура, пленка, еще всякое оборудование. Конечно, так будет чуточку дольше, чем на поезде, но не в пример надежнее. В прошлом году мы сдуру отправили груз в Пенсильванию железной дорогой, и что получилось? Ящики с киноаппаратами, хотя на них имелась масса предостерегающих надписей, разгрузили, швыряя с высоты, словно чугунные болванки, так что аппараты пришли в полную негодность. Нам объяснили, что грузчики, видите ли, не умели читать и перепутали ящики. С кинопленкой получилось и того хлеще: кто-то в пути аккуратненько вскрыл ящики, откупорил коробки, потом так же аккуратно привел все в порядок. Пленки погибло на пятьсот долларов, она, чтобы вы знали, портится бесповоротно, если попадает под свет до того, как проявлена. Никакая это, как вы понимаете, не случайность, а умышленное вредительство. Мы не смогли работать, пришлось возвращаться и закупать все заново… И ничего не удалось бы доказать! Теперь мы умнее и повезем все на повозках. Не думаю, чтобы они собрали банду и напали на нас по дороге — есть, знаете ли, пределы, как-никак тут не Дикий Запад… Работы там примерно на месяц — а потом, если все пройдет благополучно и будут необходимые деньги, переедем в Калифорнию. Если вы нам подойдете, мы и там не намерены отказываться от ваших услуг. Пока мы не набрали достаточно сил и не заставили с собой считаться, нас, чует мой нюх, попытаются достать и на противоположном конце страны… Теперь вы сами видите, дорогой, что я предлагаю вам абсолютно честную работу — и отнюдь не временную. Будет расти дело, будете процветать и вы. Я уже сейчас готов платить вам сорок долларов в неделю, верно, Мейер?
— Сорок долларов, — кивнул Мейер. Бестужев представления не имел, предлагают ли ему солидное жалованье, соответствующее должности и нелегкой работе, или, пользуясь его неопытностью, пытаются на нем, как бы это выразиться, разумно сэкономить. На всякий случай он откровенно поморщился — в конце концов, еврей он сейчас или нет?
— Пятьдесят, торопливо сказал Голдман. — Пятьдесят в неделю. Клянусь будущей кинофабрикой, это очень даже неплохие деньги. Если наше сотрудничество будет успешным, вам будет обеспечена и прибавка, и премиальные. Когда-нибудь мы, я верю, развернемся на полную… И вы будете во всем этом участвовать, а!
Бестужев думал о своем. Точно так же и Хейворту вдалеке от своих родных мест, где у него, как здесь выражаются, «все схвачено», будет трудновато и вести поиски, и устроить очередную пакость, эта неизвестная Бестужеву Вирджиния и для Хейворта, надо полагать, терра инкогнита. Продажных полицейских в чужих местах, где ты никого не знаешь, нужно еще найти, а это не столь уж легкое дело даже для миллионщика. Нельзя же вот так просто приехать в незнакомый город и спросить: «А где у вас тут продажные полицейские? Где тут можно раздобыть продажного судью?» Он вовсе не связан по рукам и ногам жесткими сроками, главное — доставить бумаги домой в целости и сохранности. Даже полезно для дела будет исчезнуть из поля зрения ищеек неведомо куда, чем больше времени пройдет в бесплодных поисках, тем больше ищейки расхолаживаются, и могучая машина сыска начинает вертеться вхолостую…
— Пятьдесят долларов и полный, так, сказать, пансион, — сказал напряженно наблюдавший за ним Голдман. — Еда, выпивка, жилье — все это за наш с Мейером счет. — Королевские условия, право, где вы такие еще найдете… Ну, что вы наконец, скажете?
Бестужев поднял голову и сказал с расстановкой:
— Я согласен, господа…
Часть вторая
РАЙСКИЙ УГОЛОК
Глава первая
ПРОВИНЦИЯ КАК ОНА ЕСТЬ
Бестужев привычно покачивался в непривычном седле мексиканского, как ему объяснили, образца — с высокими деревянными луками, щедро украшенном серебряными звездочками и бляшками, тисненой кожей. Гнедой жеребец по кличке Пако как раз и принадлежал какому-то заезжему мексиканцу, продавшему коня перед тем, как отправиться на поиски фортуны в Нью-Йорк, а потом уж доставшемуся и Бестужеву во временное владение. Конек был уже в солидном возрасте, смирный, не составил бы хлопот и более неопытному наезднику.
Трудновато сейчас было бы даже тем, кто Бестужева хорошо знал, опознать его в этом неторопливо двигавшемся всаднике насквозь американского облика (правда, свойственного далеко не всем американцам, а лишь обитателям иных областей и обладателям известных профессий). На нем красовались высокие сапоги со шпорами, прочные несносимые штаны из синей парусины со множеством медных заклепок, клетчатая простецкая рубаха и новехонькая широкополая шляпа, именовавшаяся «шестигаллонный стетсон». Вылитый американский ковбой, то есть «коровий парень» — так называли конных пастухов, людей, надо отметить, скучных и неинтересных, поскольку были они вовсе не романтическими героями, а обычными трудягами, работавшими от зари до зари. Вот только в свое время господа романисты именно их взяли на роль романтических героев, вместо нелегкого пастушьего труда носившихся взад-вперед с револьверами на поясе, спасавших красоток, побеждавших всевозможных злыдней, а то и клады находивших. Ну, а впоследствии, с рождением кинематографа, этот почти что новорожденный вид искусства отвел ковбоям те же романтические функции, благо протестовать никто не мог…
И у Бестужева сейчас совершенно открыто висел на поясе трофейный револьвер-кольт в открытой кобуре — законы этих мест, как писаные, так и неписаные, не запрещали подобного национального обычая. Тем более что револьвер он носил не из романтических побуждений, а по долгу нынешней службы.
Хотя он прожил здесь всего-навсего четыре дня, уже как-то плохо верилось, что где-то вдали реально существует огромный город Нью-Йорк с его сотнями тысяч обитателей, муравьиной суетой на улицах и зданиями исполинской высоты. Вокруг располагалась совсем другая реальность: малолюдная, неторопливая провинция, стэйт Вирджиния, этакое сонное царство из сказки и великолепного балета на музыку Петра Ильича Чайковского. Невысокие домишки из струганых досок, старинные, обветшавшие кирпичные и каменные особняки, здания приспособленные для жаркого климата, ничуть не напоминавшего нью-йоркский — разбросанные далеко друг от друга. Улицы немощеные, пыльные, кое-где невозбранно валялись в патриархальной простоте не только собаки, но и свиньи, которых никто не гнал. Обликом и внешним видом обитателей городишко ничуть не напоминал захолустные российские местечки, но Бестужеву не раз казалось, что он волшебным образом перенесся именно что в захолустный уездный русский городок, откуда до Москвы три года скачи, не доскачешь. Дух, если подумать, был тем же — сонная истома, никто никуда не спешит, никаких признаков хваленой американской деловитости, никто сломя голову не несется «делать деньги», не лезет вон из кожи… Разве что пьяных не видно — а в помянутом уездном городишке непременно болтались бы там и сям начавшие веселье еще с позавчера характерные экземпляры…
Он проехал мимо длиннющей тенистой веранды, на которой вольготно расположились в самых непринужденных позах с дюжину горожан мужского пола — каковые, пребывая в сонном оцепенении подремывали, не считая тех, кто бесцельно стругал палочки перочинными ножиками. Это была вполне почтенная категория здешних обывателей — местные лодыри. Завидев их, Бестужев какое-то время не мог избавиться от впечатления, что оказался прямехонько в одном из романов Марка Туэйна, где именно такие типусы красочно описывались. За несколько десятков лет далеко не все, описанное знаменитым литератором, кануло в небытие…
Встрепенувшись, Бестужев проворно сорвал с головы шляпу и церемонно раскланялся — вдоль домов, клумб и пустырей шествовали две дамы в легких муслиновых платьях, пожилая и помоложе. Согласно южному этикету воспитанный белый мужчина при виде дамы обязан был обнажить голову.
Он не был им представлен — и наверняка никогда не будет — но политес следовало соблюдать. Дамы удостоили его едва заметным церемонным наклонением головы и величаво последовали дальше. Бестужев уже освоился здесь настолько, что знал: это хозяйка огромной каменной усадьбы на близлежащем холме и ее юная племянница. Когда-то это было семейство самых старых родов и богатейших помещиков в округе — но после гражданских междоусобиц потомки прежнего владельца сохранили лишь сдававшийся в аренду жалкий клочок земли, по-русски говоря, перебивались с хлеба на квас, однако сохранили нешуточное величие и чопорность, в точности как иные российские разорившиеся помещики. Чем больше он присматривался и мотал на ус, тем чаще думал, что Американский Юг, если разобраться, во многом чертовски похож на Россию, чего о северных городах никак не скажешь…
