Александр Бушков - Ковбой
Обзор книги Александр Бушков - Ковбой
Александр Александрович Бушков
Ковбой
Часть первая
Глава первая
ВЕЗУЧИЙ ГОСПОДИН ИНЖЕНЕР
Доктор Земмельгоф старался вовсю, хотя и без малейшей суетливости, с чисто немецкой неторопливой обстоятельностью. Он там и сям прижимал к спине Бестужева широкий костяной раструб стетоскопа, уже успевший нагреться от долгого соприкосновения с живым телом, выстукивал повыше поясницы и пониже шеи костяшками коротких сильных пальцев, мял спину и бока, щупал суставы, сгибал-разгибал руки, заставлял приседать, заглядывал в глаза, оттянув веки. Все эти манипуляции затянулись надолго, но в конце концов окончились. Отступив на шаг, доктор совершенно по-наполеоновски скрестил руки на груди и, поигрывая густыми седыми бровями, разглядывал Бестужева с непонятным выражением лица. Бестужев, опустив руки, в одних больничных кальсонах унылого неопределенного цвета, стоял перед ним, чувствуя себя рекрутом на приемной комиссии. С врачами в качестве пациента ему приходилось, слава богу, сталкиваться крайне редко, и он всегда испытывал к ним легкую робость.
В иных профессиональных занятиях многое зависит от внешности. Доктор Земмельгоф производил впечатление несокрушимой надежности: низенький, кряжистый, с седой шевелюрой, седыми же кустистыми усами, скупой в движениях и непререкаемый в тоне. Надень на него мундир и немецкую каску «пиккельхаубе» — классический строгий полковник…
— Ну что же, господа-гусары-вскачь… — протянул наконец доктор. — Должен с радостью констатировать, любезный мой, что с точки зрения медицины вы абсолютно здоровы. Ваше, так сказать, невольное купание прошло совершенно без последствий. Никаких изменений и остаточных явлений в легких, вы крепки, господа-гусары-вскачь, как молодой дубок… Отрадно, отрадно. Рад видеть в вашем лице прекрасный образчик германского юноши, выходящего невредимым из серьезных испытаний. Мы ведь все германцы, не правда ли? Идет ли речь о рейхе или австрийских землях?
— Разумеется, — кивнул Бестужев, едва не рявкнув вместо этого «Так точно!».
— Отлично, отлично… — приговаривал доктор, убирая стетоскоп в черный футляр. — Можно полюбопытствовать, откуда у вас вот это? — он коснулся пальцем шрама на левой руке Бестужева повыше локтя. — Сразу видно, господа-гусары-вскачь, что это давнее ранение винтовочной пулей, прошедшей через мякоть…
— Несчастный случай на медвежьей охоте, — мгновенно нашелся Бестужев. — Случайный выстрел из карабина.
— Вот-вот-вот… — покивал доктор. — Пуля была выпущена из нарезного оружия и имела соответствующий калибр…
«Да уж конечно», — подумал Бестужев. Его единственное ранение в Японскую войну было причинено как раз пулей из японской «Арисака»— но доктора не следовало посвящать в такие тонкости, потому что австрийскому инженеру попросту негде было бы обзавестись таким увечьем…
— И вы, конечно, были на военной службе? — спросил доктор. — Не вздумайте отпираться, господа-гусары-вскачь, военную выправку, дающую себя знать через годы, я не могу не усмотреть. Я сам, знаете ли, служил в молодости — королевская баварская армия, десятый пехотный полк принца Людвига. Не приходилось слышать? Славный полк, создан в шестьсот восемьдесят втором году. Да и здесь, господа-гусары-вскачь, в качестве военного врача участвовал в кубинской кампании и мексиканском рейде. Отмечен военной медалью, — добавил он с нескрываемой гордостью истого тевтона, прямо-таки преклонявшегося перед официальными знаками отличия. — Вы служили, я же вижу…
— Вы невероятно проницательны, герр доктор, — сказал Бестужев аккуратно подбирая слова. — Пехотный полк его величества кайзера и короля, службу закончил унтер-офицером.
Разоблачения он не боялся: доктор Земмель-гоф, во-первых, был германским баварцем, а во-вторых, жил на американской земле добрых четверть века, так что наверняка имел весьма слабое представление об австрийской армии, ну, а в крайнем случае всегда можно сослаться на тонкости армейской реорганизации, за которыми доктор вряд ли следит…
— Ну да, ну да, — кивал доктор. — Военная косточка и германская кровь… Вы, друг мой, наверняка благодаря этому и спаслись из столь ужасного испытания, поглотившего столько жизней… Можете одеваться, для медицины, подчеркиваю с радостью, вы более не представляете ни малейшего интереса — разве что как пример исконно тевтонского духа… У вас даже облик вызывает в памяти древних богатырей Тевтобургского леса, разбивших римские легионы…
«Приятно слышать», — подумал Бестужев. Натянул нижнюю рубашку столь унылого цвета, серо-лилово-белесого, накинул казенный больничный халат.
— Я отдам соответствующие распоряжения, — сказал доктор, убирая в черный пузатенький саквояж свои футляры. — Не вижу причин и далее удерживать вас на больничной койке, для молодого человека вашего склада это должно быть хуже тюремного заключения, понятное дело. Я пришлю фройляйн Марту, господа-гусары-вскачь… — он потянул носом воздух. — Ну конечно, вы опять курили в форточку, проказник… Ладно, ладно, после всего пережитого и счастливого спасения вам можно позволить этакие шалости, благо вы полностью здоровы… Всего наилучшего!
— Всего наилучшего, — вежливо раскланялся Бестужев.
Подхватив саквояж и черный цилиндр, доктор решительными шагами вышел из крохотной палаты, представленной в единоличное распоряжение Бестужева. Оставшись в одиночестве, Бестужев в который раз собрался нарушить строгие больничные регламенты — раскрыл тумбочку и потянулся за пачкой английских папирос, которыми его щедро снабдили моряки с судна «Карпатия». Прислушавшись к шагам в коридоре, торопливо захлопнул дверь, выпрямился и придал себе скучающий вид.
Как он и предполагал, в палату вошла фройляйн Марта — он уже научился узнавать шаги сей достопочтенной особы, более схожие с тяжелой поступью баварского гренадера. Телосложением и комплекцией солидная старая дева, по возрасту почти не уступавшая доктору Земмельгофу, тоже весьма напоминала бравого королевского гвардейца, была на голову повыше Бестужева и чуточку пошире в плечах.
В руках у нее поблескивал старательно начищенный небольшой мельхиоровый поднос, а на нем стоял стакан с белой жидкостью, каковой она поставила на тумбочку и сообщила:
— Ваше горячее молоко, мой мальчик. Герр доктор Земмельгоф ради подкрепления сил и ввиду вашего полного выздоровления распорядился на сей раз добавить не одну чайную ложечку коньяка, а две. Извольте, Лео…
По степени вызываемой ненависти на втором месте после разномастных революционеров у Бестужева пребывало горячее молоко. Пусть даже сдобренное коньяком — его в столь крохотных дозах все равно практически не ощущалось. По чести говоря, он предпочел бы обратную пропорцию жидкостей но об этом, несмотря на все послабления, не следовало здесь и мечтать.
— Итак, мой мальчик? — произнесла фройляйн Марта своим обычным тоном, удивительно сочетавшим ласковость и повелительность.
Спорить с ней было все равно, что безусому новобранцу перечить старослужащему унтеру. С тяжким мысленным вздохом Бестужев взял стакан и под материнским взором сиделки одолел его содержимое, разумеется, не ощутив двойной порции коньяка.
— Прекрасно, мой мальчик, — расплылась в улыбке строгая сиделка, — Отдыхайте пока, доктор отдал соответствующие распоряжения, так что вскоре вам предстоит нас покинуть…
Прежде чем покинуть палату, она легонько потянула носом воздух, глянула на закрытую форточку, погрозила Бестужеву пальцем с ласковой укоризной, но разноса не последовало — за это, видимо, следовало благодарить доктора Земмельгофа. Ободренный таким попустительством, Бестужев вновь достал папиросы и, пристроившись возле распахнутой форточки, принялся пускать туда дым.
Окно выходило на скучный пустой дворик, украшенный лишь какими-то сараями, по которому изредка проходили с крайне деловым американским видом больничные служители, а по другую его сторону, заслоняя от наблюдателя весь окружающий мир, высилось столь же скучное здание казенного облика — вероятнее всего, опять-таки принадлежавшее больнице. Волком хотелось выть от столь унылого пейзажа.
Бестужев аккуратно выпускал папиросный дым в форточку. Собственно говоря, не только никакой вовсе не Бестужев, но даже и не Иоганн Фихте. Незадачливому господину Фихте самым серьезнейшим образом не повезло — он, бедолага, навсегда исчез в ледяных волнах вслед за «Титаником», мрачная пучина безжалостно поглотила благонравного подданного Российской империи. Остался, изволите ли видеть, подданный кайзера и короля Франца-Иосифа, инженер-электротехник Леопольд Штепанек, плывший на «Титанике» тем же первым классом, что и невезучий Фихте…
