Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе.
— После облобызаемся. Который из вас Ковтюх? Доложи обстановку, товарищ.
Председатель ревкома всё как есть ему обсказал. И чтоб показать, что елисаветбуржские тоже не лыком шиты, подал знак Шумейке, командиру красной гвардии.
— У нас свои войска есть. Почти пятьсот штыков. Принимай под свою команду, товарищ.
Шумейко, командир халтуринцев, подлетел орлом, даже по-старорежимному ладонь к папахе кинул.
— Куда грузиться?
Но хромовый с «Урицкого» поглядел на красногвардейцев, столпившихся за оградой, и ответил обидно:
— На кой мне ваши драпальщики. Хватит одного Ковтюха. Поедешь с нами.
От такого уважения председатель приосанился. Видно, и в Питере слыхали про Артема Ковтюха. Приятно.
— Что ж, я со всей охотой. Зададим немчуре!
Повел красном Ковтюха на паровоз. И правильно — где еще быть начальству, если не впереди?
Но сзади грохнуло что-то, жахнуло, и увидел товарищ Ковтюх, что локомотив отсоединяют от состава.
— Чего это?
— Не нужен нам бронепоезд. На одном паровозе покатим.
Хромовый (был он молодой, высокий, с небольшими усами) глядел в бинокль на город, до которого от станции было семь верст.
— На одном паровозе? Шутишь, товарищ. По немцу надо вдарить со всех пушек. Чтоб знали, гады, как советскую власть шрапнелями шугать!
А локомотив уж тронулся, разогнался.
Командир, всё не отрываясь от бинокля:
— Сдурел ты, товарищ Ковтюх? У меня две трехдюймовки, а у них вон на пригорке тяжелый дивизион. Вдарят — мокрое место от бронепоезда останется.
— И по нам вдарить могут? — спросил председатель нервно.
— Запросто. Теперь уже прямой наводкой.
— Куда ж мы едем? — вскинулся Ковтюх. — Давай задний ход! Германцы завтра сами из города уйдут!
— Нет. Тяжелые орудия нам позарез нужны. А снаряды того нужнее. Ты помолчи пока. И когда в город приедем, тоже молчи. Говорить я буду, а ты только кивай и брови супь.
Заспорил было председатель, да поздно. Паровоз уже сбрасывал скорость перед вокзалом.
— Рта не раскрывать, ясно? — сказал краском и показал Ковтюху крепкий кулак в черной перчатке.
Но председателю и самому расхотелось языком болтать.
На платформе было серым-зелено от германских шинелей.
Локомотив еще не остановился, а командир уже спрыгнул с подножки, сам пошел на немцев, еще издали громко и сердито залопотав на них не по-русски.
Товарищ Ковтюх догнал его и, как велено, сурово сдвинул брови, хоть сердце и опустилось в самые подметки.
С серо-зелеными командир потолковал минуту или, может, две — черт знает, о чем, но только выглядело это так, будто он на германцев наседает, а они оправдываются или даже винятся.
Наконец хромовый объяснил:
— Это нас встречают товарищи из солдатского комитета. Недоразумение у них случилось. Офицер из штаба корпуса под дулом револьвера заставил артиллеристов огонь открыть. Извиняются они. А чтоб мы на них зла не держали, оставляют нам все орудия со снарядами. Им дома пушки не понадобятся. Но винтовки с пулеметами они не отдадут, потому что в Германии тоже революция и своя контра имеется. Как, товарищ председатель, устраивает твой ревком такая компенсация или нет?
Что такое «компенсация», Ковтюх знал неотчетливо, однако важно, будто с неохотой, кивнул.
Немцы обрадовались. Давай его по плечам хлопать, руку жать. «Камарад, камарад». Позвали выпить-закусить — это было и без перевода понятно: по кадыку себя щелкали, в рот кулаком пихали, подмигивали.
— Пить мы с ними не будем, но и обижать нельзя, — сказал красном. — Бумагу только подпишем, что перемирие восстановлено — и назад.
Пошли от вонзала большой компанией. Ковтюха под локти, по-товарищески, взяли два камрада, которые знали по-нашему.
Он их с опаской спросил:
— А офицер, который из штаба, сызнова бузу не затеет?
Они засмеялись.
Пойдем, говорят, покажем тебе кой-чего. Погуторили немецкие товарищи между собой, и все повернули во двор бывшей гимназии, где у фрицев комендатура и гарнизонная тюрьма. Покричали что-то.
И выволокли из подвала сильно побитого человека в немецкой офицерской шинели с сорванными погонами.
— Вот он, — объяснили Ковтюху, — этот глупый оберст-лейтенант, то есть подполковник. Революционный суд ему говорил пиф-паф за провокацион. Пиф-паф будет вечер, но можно прямо сейчас. Хотите смотреть?
Что ж, товарищ Ковтюх охотно посмотрел бы.
— Поглядим, как немцы свою контру кончают? — спросил он краскома.
Командир бронепоезда с большим интересом рассматривал белонемецкого подполковника — прямо глазами впился. И было на что. Хорошо отмордовали камрады контрика. Стоять он не мог, висел на руках у конвоиров. Морда вся сине-черная, глазенапы заплыли, и непонятно даже, в соображении он или сомлел.
По двору метался, причитал, хватал конвоиров за плечи пожилой, долговязый, в овчинной жилетке. Наверно, родственник. Это почти всегда, когда человека к стенке выводишь, просочится какой-нибудь родитель или супруга и начнут плакать, на коленках ползать. Как будто расстрельная команда помилует.
Но краском не захотел смотреть, как гада в расход выводят. Сказал что-то по-немецки, головой помотал.
— Некогда нам, — объяснил Ковтюху. — Возвращаться надо. — И еще прибавил, непонятно: — Вот оно как в жизни-то бывает…
Выпить-закусить с камрадами так-таки не дал. Подписали протокол о сдаче города и пушек, поручкались с немецкими комитетчиками, потом сразу назад, на вокзал.
Только сейчас, когда всё закончилось, Ковтюха отпустило, а то на нерве был. Захотелось разговора. Он уж и про то, и про это, а краском молчок. Шагает быстро своими длинными ногами, еле поспеешь. И хмурый, думает о чем-то.
— Ты хоть скажи, товарищ, как твоя фамилия? — спросил Ковтюх. — Мне же донесение писать. И на ячейке отчитываться.
Это хромовый услыхал.
— Фамилия у меня, товарищ, неприличная. — И усмехнулся.
— Какая? — Ковтюх заинтересовался. — Вроде как у товарища Какашкина из продразверстотдела?
Засмеялся командир, сверкнув молодыми зубами.
— Примерно. Можешь так меня и звать.
Они уже по привокзальной площади шли. Там дымила ротная кухня, веселый повар в фартуке только что зарезал цыплят, начал щипать, во все стороны летели перья. Вокруг стояли обыватели. Всегда приятно поглазеть, как жрачку готовят, даже если не для тебя.
— Romanoff! — крикнул кто-то.
Товарищ Какашкин резко повернулся.
Это повар-хохмач приставил ощипанному цыпленку вторую голову. Вроде как они целуются, что ли.
— …Und Hohenzollern! Ein Bruderschaftküß.[80]
Немцы залились, а русским невдомек. Двухглавый орел, что ли?
Тогда повар объяснил:
— Das ist Kaiser Wilhelm. Und das ist Tzar Nikolashka!
А-а, вон оно чего. Два императора это. Один, Николашка, уже с того света, ихнего Вильгельма целует, к себе в гости зовет.
Товарищ Какашкин даже не улыбнулся, а вот Ковтюх в охотку поржал.
Смехота же!
1
Отдел генерал-квартирмейстера при Генштабе, среди прочего ведавший и военной контрразведкой.
2
Прогуливаться (нем.)
3
Большого генштаба (нем.)
4
Прачечная (нем.)
5
Простыня (нем.)
6
Экономия электричества (нем.)
7
Тревога! (нем.)
8
Болван (нем.)
9
Натурально (нем.)
10
Разумеется (фр.)
11
Что? (фр.)
12
Увы, дружок, внешность обманчива (фр.)
13
Что и требовалось доказать (фр.)
14
Честная игра (англ.)
15
Ну что ж, хорошо (нем.)
16
Гастрит (нем.)
17
Язва (нем.)
18
Идиот! Пусти! (нем.)
19
Нет! Он вас застрелит! (нем.)
20
Так не пойдет! Слишком опасно! (нем.)
21
