Ева и её братья - Барбаш Елена
Вот и сейчас – Николай только посмотрел на неё, потом на танки и сказал:
– Верю.
Солнце уже почти зашло за горизонт, и колонна двинулась в обратный путь.
Николай не хотел упускать последние закатные кадры и сел в джип. Звал Еву с собой, обещал по ходу фотосессию на фоне умопомрачительного пейзажа. Ева фотографироваться любила, но что-то её остановило. В результате рядом с Николаем приземлилась бойкая английская коллега. А Еву ноги сами понесли к автобусу, где, как она видела, задние сиденья пустовали. Там она и прилегла. Автобус был тяжёлый, бронированный и хорошо амортизировал неровности дороги. Ева задремала.
Заходящее солнце окрасило пустыню тёплыми тонами, застрекотали цикады, зной постепенно стал отступать. По готовящейся к ночи земле двигалась кавалькада, которую открывали и замыкали два танка. Вдруг раздался пронзительный свист, и затем где-то впереди, где ехали джипы – оглушительный взрыв. Тяжеленный автобус, в котором ехала Ева, сильно тряхнуло, и он резко остановился. Еву подбросило, она вскочила, ей не хватало дыхания. Она бросилась к окну, но ничего не было видно, тогда она рванулась к двери, но её заблокировал водитель.
– Открой! – крикнула Ева.
– Нельзя, – закричал в ответ водитель.
Ева перегнулась через поручень, отделявший водителя от салона, и быстро нажала кнопку, открывающую дверь. Водитель не успел её остановить, и она выскочила из автобуса.
Зрелище, представшее перед ней, было ужасно. Первый джип взорвался и горел. То, что осталось от джипа, в котором ехал Николай, – искорёженная груда металла с продолжающими бессмысленно крутиться колёсами, – завалилось на бок. Клубы вонючего дыма мешали разглядеть, что́ произошло с людьми. Танки вертели башнями, выискивая источник опасности, готовые его поразить.
Николая выбросило с заднего сиденья и, казалось, придавило ему ноги. Но когда Ева подбежала ближе, задыхаясь в едкой чёрной гари, она поняла, что ног у Коли больше нет. Он лежал, истекая кровью, но был ещё жив. Не понимая, что́ делает и почему, Ева села на землю и положила его голову себе на колени. Он был без сознания, но ещё дышал. Ева не слышала криков, раздающихся вокруг, гулкая тишина опустилась на неё, она не могла оторвать глаза от лица Николая, понимая краем сознания, что видит его в последний раз.
Ева почувствовала легкую судорогу, прошедшую по Колиному телу. Она поняла: всё кончено. Закрыла ему глаза. И продолжала сидеть на земле, держа на коленях тело мёртвого друга. Вернее, то, что осталось от его тела. На какое-то время она впала в забытьё. Мимо неё с криками пробегали люди, где-то раздалась автоматная очередь. Она всё слышала, но сознание перестало это фиксировать. Ева была в глубоком шоке.
Непонятно, сколько времени она так просидела. Когда её подняли и увели в автобус, была уже глубокая ночь. Ева не помнила потом, как её доставили в госпиталь, как делали ей уколы. Очнулась она уже утром в палате под капельницей.
Сначала Ева не поняла, где находится. Но по мере того как она просыпалась, реальность наваливалась на неё, перехватывая дыханье, прижимая к подушке. Не открывать глаза, вернуться туда, в ватный сон. Дверь палаты отворилась, и вошёл доктор в белом халате с человеком в штатском, как потом оказалось, российским консулом.
Доктор осмотрел Еву, померил давление, позвал медсестру, и ей вкатили ещё дозу успокаивающего. Она благодарно провалилась в спасительное забытьё.
На третий день Еву наконец-таки выпустили из госпиталя. Ей надо было бы присутствовать на пресс-конференции премьера Ольмерта.
Коллеги подходили к ней, заглядывали в лицо, приносили соболезнования по поводу гибели Николая – или радовались, что ей так повезло, и хотели с ней выпить за её второе рождение. Она почти не реагировала на происходящее, едва слыша обращённые к ней слова, функционировала машинально. Все вопросы, которые она собиралась задать, были заданы её коллегами, она просто писала на диктофон, чтобы расшифровать позже.
Ей рассказали, что один из маленьких безумных полевых командиров, каких в «Хезболле» и около огромное количество, несмотря на режим прекращения огня, введённый ООН, решил всё-таки напоследок шмальнуть по ненавистным израильтянам, совершенно не ведая, что палит он по международным журналистам, просто не разглядев надписи «PRESS» на бортах транспорта. Шмальнул он из того, что было под рукой. Из РПГ-28. Весь его небольшой отряд положили на месте.
Кажется, журналист, который ей об этом рассказывал, улыбался. Безопасная обстановка разговора провоцировала снисходительное отношение к экзотическим безумствам исламистов. С самого начала существования Израиля весь этот кавардак на Ближнем Востоке, эти маленькие смешные войнушки казались остальному миру игрой в казаки-разбойники. Все же не Третья мировая. А зря! Потому что хотя Израиль страна маленькая и на отшибе, все происходящие в ней события – экзистенциальные. Можно по-разному к этому относиться. Можно, как по-настоящему религиозные евреи, считать, что они – передовой отряд человечества. А можно – как Ева, которая была уверена, что они у Господа нашего на роли мальчиков для битья. Лишь игнорировать то, что там происходит, нельзя. Иначе одиннадцатые сентября будут повторяться, а ИГИЛы – множиться. Без конца.
В разговоре с весёлым журналистом Ева машинально отметила, что выстрелы были произведены из РПГ [12]. Но отреагировала как-то вяло. На автомате она добралась до аэропорта Бен-Гуриона. Прошла многочисленные проверки безопасности и упала в аэрофлотовское кресло. В голове стучало: второе рождение, второе рождение. Закрытый гроб с телом Николая летел этим же рейсом.
Ева думала, зачем она уже четырежды осталась жива, когда самое время ей было умереть. Первый раз её спасла из огня бабушка, второй – тётя Даша вызвала неотложку, третий – Коля в Чечне. А теперь – этот странный солдат, то ли посланник, то ли морок. Ведь собиралась же сесть с Колей в джип и забацать себе фотосессию: закатные фото, грива, отливающая медью, – всё как она любила! Саше бы понравилось. И зачем теперь это всё?
При мысли о Саше в груди заныло. Представив, как придётся писать о бронебойной силе РПГ, Ева вдруг поняла, что правильные печатные слова найти ей будет сложно.
Еву начало знобить ещё в аэропорту, и она почувствовала, что заболевает, у нее начался жар. А тут ещё самолёт попал в зону турбулентности и проваливался раз за разом метров на пятьсот вниз. Ева сразу вспомнила про ту женщину, которая спаслась из башен-близнецов, но вскоре была взорвана в самолёте, летевшем в Доминикану, – она рассказывала о ней Саше на их первом интервью.
Ева уже не понимала, где реальность, а где только её лихорадочное сознание.
– Это такой у Тебя юмор? – обратилась она к Богу напрямую.
Ей показалось, что на этот раз Бог ей ответил, но Ева даже не удивилась. Видно, температура подскочила не на шутку.
– Конечно, – сказал он, – вы же обо Мне вспоминаете только в зоне турбулентности.
Ева краем сознания вспомнила, что это анекдот. А ещё мелькнуло: «Надо же – обидчивый».
«И зачем все эти ритуальные танцы – знаки, видения, предупреждение про автобус? Чтобы сейчас не скучно было помереть в коллективе?» – довольно отстранённо подумала Ева.
– Счёт не идёт на тела, – как-то двусмысленно ответил Бог, но на этот раз женским голосом.
К Еве подошла стюардесса и тем же голосом потребовала пристегнуться. Ева вынырнула и попросила аспирин, но стюардесса уже отошла, покачиваясь и хватаясь за кресла.
Ева периодически отключалась, не переставая дрожать, но при очередной воздушной яме внутри что-то резко взрывалось и выбрасывало её из забытья. Она пыталась вернуться в ту сложно наведённую иллюзию, которую прервала стюардесса. Очень хотелось понять наконец, зачем вот это вот всё, и прояснить отношения с Создателем.
