Элизабет Редферн - Музыка сфер
Улики, которым полагалось храниться на Ломбард-стрит, были уничтожены, и теперь, спасибо Кроуфорду, он знал почему. Но кто-то забыл уничтожить документ, который Джонатан сейчас держал в руке.
Он искал убийцу и теперь обрел имя.
Часть вторая
12 июня — 15 июня 1795
XII
Очень часто мы неверно распоряжаемся тем, к чему нас влечет природа. Например, больные томятся по напиткам и еде, которые для них губительны.
РЕНЕ ДЕКАРТ. «Размышления о Первой философии (1641)Гай де Монпелье обрушил пальцы на клавиши клавесина, положив конец чудесным каденциям, заполнявшим комнату. Он сказал тихо:
— Я хорошо себя чувствую, Ротье. Посмотрите на меня. Видите, я здоров.
Говоря это, он беспокойно ерзал, царапая паркет ножками стула. Его бледная кожа лоснилась от пота.
Пьер Ротье нерешительно стоял в дверях. Полагая, что Гай отдыхает у себя в комнате, он писал внизу в кабинете, прежде чем верхом вернуться в свои комнаты в Холборне. Но звуки клавесина заманили его в музыкальный салон. В руке он держал не совсем просохшее письмо.
— Я рад, — сказал он. — Но час поздний, Гай. Вам нужен отдых.
— Отдых, отдых. Скоро ничего не останется, кроме отдыха. — Голос молодого человека пронизала горечь, и Ротье с сжавшимся сердцем заметил у него в глазах отблеск его страшного недуга.
Гай внезапно вернулся к клавесину и сыграл ослепительное арпеджо в противосложении. Его запястья в кружеве манжет взлетали в магическом контрапункте над слоновой костью клавиш. Затем он снова резко оборвал мелодию.
— У вас встревоженный вид, Доктор Корвус, Доктор Ворон. Бедный ворон, уродливей всех птиц, черный шпион Юпитера… Вот как вас называет моя сестра. Вы не знали? Августа жестока, не правда ли, к тем, кто ее любит.
Тяжелое лицо Ротье осталось непроницаемым. Он ничего не сказал, но пальцы, державшие письмо, судорожно стиснулись.
— Быть может, Ротье, мы не заслуживаем таких мук, вы и я, — продолжал Гай. Он встал и направился к доктору. Его нестерпимо блестящие глаза вперялись в лист, который держал Ротье. — Но что вы писали? Письмо моей сестре?
— Нет, ничего подобного.
Гай улыбнулся медлительной улыбкой.
— Я думаю, вы лжете. Я думаю, это письмо к ней. Неужели вы не знаете, что она посмеется над ним, как смеется над вами? Покажет его Карлайну, когда он придет к ней ночью. А вы слышали их вместе, доктор? Вы слышали мою сестру, когда она взывает к нему в своей муке, в своем экстазе?
— Я пишу о звездах, — резко перебил Ротье. — И ни о чем другом.
— Ну так покажите мне! — Шагнув вперед, Гай вырвал письмо. И прочел вслух имена звезд: Хара, Алькафаза, Алифа, Мирфак и еще, и еще, знакомая литания, с таким тщанием выписанная столбец за столбцом на белесом пергаменте. Но пока он читал, его напряженное лицо омрачила тень.
— Некоторые ваши цифры неверны. Посмотрите сюда, на Алифу. Вы обозначили ее как звезду третьей величины, тогда как в наибольшей своей яркости она выше четвертой не поднимается.
Ротье торопливо протянул руку за листом.
— Вы правы. Элементарная ошибка. Утром я все это проверю.
Секунду Гай удерживал лист, но затем его пальцы расслабились, и он позволил Ротье забрать его. И вновь усталость словно бы взяла над ним верх.
— Все звезды там, — сказал он тихим голосом почти самому себе. — Все за исключением пропавшей. Я обещал ей, что найду ее, и потерпел неудачу. Селена… — Он рухнул на стул у клавесина, и Ротье шагнул к нему.
— Гай, вы должны забыть. Вы должны перешагнуть через свои воспоминания о Париже.
Гай поднял исказившееся лицо.
— Но я не могу забыть тюрьму, — прошептал он. — Иногда мне кажется, я должен был бы убить ее в ту ночь, когда посетил ее там. Мне следовало бы наложить руки на ее тонкую шею и убить ее. Это было бы милосерднее.
— Ш-ш-ш! Вы терзаете себя. Все позади…
— Я не могу забыть…
— Погодите тут.
Ротье выбежал из комнаты, а Гай поник на стуле, сжимая и разжимая кулаки. Ротье вернулся почти сразу же, держа небольшой коричневый флакон с лекарством и рюмку, в которую отлил дозу густой жидкости. И следил, как Гай ее выпил.
— Вы должны помнить, — сказал он, — что Селена теперь просто название исчезнувшей звезды. Атой не существовало. Никогда.
Гай кивнул.
— Только звезда. А когда я найду ее, то смогу обрести покой… — Он посмотрел на свои скрюченные пальцы, потом внезапно поднял голову. — Ротье…
— Что?
Гай облизнул пересохшие губы.
— Иногда боль становится почти нестерпимой. Мне нужно знать, станет ли она еще хуже?
Лицо Ротье побелело.
— Я этого не допущу, — сказал он.
— Обещаете?
— Обещаю. — Ротье ласково положил ладонь на плечо молодого человека.
— А теперь вы отдохнете, Гай? Послушаетесь меня?
— Да. — Гай медленно наклонил голову.
Гай слушал, как шаги доктора замирали, удаляясь по коридору, а тогда подошел к окну и прижал лоб к холодному стеклу, готовясь поддаться такому знакомому воздействию датуры. Словно хитрые пальцы посылали тепло в его кровь, и оно разливалось по кровеносным сосудам ко всем нервным окончаниям в его теле. Неужели доктор не понимает, что лекарство это вызывает в нем желание действовать, а не спать? Неужели Ротье не знает, что оно переполняет его рассудок буйными фантазиями и жестокими видениями? Как человек может отдыхать, как может спать, если кровь темно бьется в его чреслах, если сон приносит только мучительные образы, и рыжеволосая колдунья, суккуб с нежной белой кожей, предлагает себя ему, пытает его своей красотой? СЕЛЕНА…
Он открыл глаза, и посмотрел в ночь, и попытался вообразить мирный покой места, где родился. Он попытался вспомнить названия ослепительных звезд, слагавшихся в купол над Клермон-л’Эро, но не сумел. Бесполезно! Он был способен думать лишь о том, как искал ее всю ту бесконечную ночь уже почти три года и нашел ее.
В ту ночь смерть бушевала в Париже на улицах и в темницах — смерть и хуже того. Ему сказали, что ее увезли в одну из самых безнадежных тюрем Парижа, в Сальпетриер. Он бросился туда с леденящим ужасом в сердце, так как знал, что в других тюрьмах многие заключенные были уже мертвы, вытащенные из темниц и умерщвленные чернью, которая правила столицей в те ужасные сентябрьские дни и ночи, пока пушки прусской армии на расстоянии менее часа пути грохотали в воздухе, как приглушенный гром.
Однако в Сальпетриер тюремщики предпочли не выдавать своих узниц черни, а оставили их для собственной забавы.
В обмен на золото они отвели Гая к ее темнице. Гай хотел помочь ей спастись, но ее тюремщики полагали, что он подобно другим пришел посмотреть. Сперва он не поверил, что перед ним она, потому что она посмотрела на него с грязной соломы на полу темницы и посмеялась над ним. Ее рыжие волосы падали ей на лицо, обнаженные груди были подставлены тусклым лучам тюремных фонарей, а рот распух от поцелуев ее тюремщиков.
А они столпились вокруг нее, эти животные, так ревниво оберегавшие ее от смерти, и ждали каждый своей очереди. Сначала Гай жаждал проломить путь к ним сквозь прутья решетки и убить их, и вдруг он понял. Она знала, что происходит. Она этого хотела. Она дразнила их, она обращала против них свою красоту, поворачивалась, показывая им свои белоснежные груди, свои длинные рыжие волосы. А затем она поманила одного из них к себе с улыбкой, и Гай, пришедший, чтобы каким-то образом освободить ее из ужаса этого места ценой собственной жизни, если понадобится, еле сумел сдержать тошноту, увидев то, что увидел.
Порой он думал, что тогда-то его и поразил недуг, это странное когтящее возбуждение в затылке, которое погружало его душу во тьму. Миновало почти три года, но, Боже, он все еще слышал ее стоны наслаждения, куда бы ни шел. Он пересек комнату к сонетке у двери и яростно ее задергал. Несколько минут спустя на лестнице послышались тяжелые шаги, и в дверях возник Ральф, кучер. Ральф был угрюмым, могучим и являл собой поистине жуткое зрелище — половину его лица рассекал уродливый шрам, оставленный ножом. Гай сделал ему знак войти и спросил резко:
— Доктор уже ушел?
— Он ушел, сударь, да. — Ральф был расстроен, неуверен.
— Тогда заложи карету.
Теперь в глазах Ральфа возник подлинный страх.
— Сударь, я не могу. В прошлый раз они взяли с меня клятву никогда больше…
Гай не спускал с него глаз.
— Закладывай карету. Не то я открою Августе твой секретец, и ты вылетишь на улицу. Понял?
— Сударь… — Ральф с мольбой воздел огромные заскорузлые руки.
— И никто больше тебя не наймет, — сокрушающе продолжал Гай, — никогда, узнай они… — Ральф беспомощно уронил руки, понурил голову, и Гай понял, что победа осталась за ним. — Я скоро спущусь, — докончил он, подходя к двери и распахивая ее. — Не заставляй меня ждать.
