Борис Акунин - Любовник смерти
— Всего? — Самшитов пощёлкал счетами, показал. — Вот: вместе с ефимком семьдесят два рубля пятьдесят копеек.
Сенька аж охрип:
— Ладно, давай.
Попугай встрепенулся:
— Давай! Давай! Давай!
Хозяин монетки сгрёб куда-то под прилавок, звякнул замком кассы. Зашуршали кредитки — заслушаешься. Это ж надо, какие деньжищи!
Из глубины лавки снова пропел бабский голос:
— Ашотик-джан, чай кушать будешь?
— Сейчас, душенька, — обернулся ювелир. — Только клиента отпущу.
Из-за занавески вышла хозяйка, с подносом. На подносе чай в серебряном подстаканнике, блюдечко со сластями — важно. Тётка была видная, толстая, много больше своего мухортика, с усами под носом, а ручищи с сахарную голову.
Вот она, загадка, и разъяснилась. С такой бабой никакого подмастерья не нужно.
— Тут ещё вот чего… — покашлял Скорик и руки с прутом показал. — Мне бы того, распутаться… Пацаны пошутили…
Баба посмотрела на скованные руки — слова не сказала, пошла себе обратно за занавеску.
Ювелир же взялся за прут своими сухими лапками и вдруг — Сенька обомлел — растянул железное кольцо. Не до конца, но все же запястья вытащить хватило. Ай да Ашотик!
Пока Скорик вольными руками рассовывал по карманам бумажки с гривенниками, Самшитов всё на прут глядел. Покапал на него из какого-то пузырька, поскрёб. Повернул концом, стекляшку наставил — и ну давай лысину платочком тереть.
— Откуда это у вас? — спрашивает, и голос дрожит.
Так тебе и расскажи. Сенька “откуда-откуда, дала одна паскуда” не стал ему говорить, потому что хороший человек и выручил.
Сказал вежливо:
— Откуда надо.
И хотел уж идти. Нужно было подумать, что с нежданным богатством делать.
Но тут хозяин возьми и брякни:
— Сколько вы за это хотите?
Шутник! За железный мусор? Однако голос у Самшитова дрожал нешутейно.
— Невероятно! — забормотал он, надраивая прут мокрой тряпочкой. — Я, конечно, читал про талерный пруток, но не думал, что сохранился второй такой… И клеймо Яузского двора!
Сенька глядел, как чёрный прут из-под тряпочки вылазит белым, блестящим.
— Чего? — спросил.
Ювелир смотрел на него, будто что-то прикидывал.
— Хотите… два веса? Как за талер, а?
— Чего?
— Даже три, — быстро поправился Самшитов. Положил прут на весы. — Здесь без малого пять фунтов серебра. Пускай будет ровно пять. — Защёлкал костяшками на счетах. — Это сто пятнадцать рублей двадцать копеек. А я вам дам втрое, триста сорок шесть рублей. Даже триста пятьдесят. Нет, даже четыреста! Целых четыреста рублей, а? Что скажете?
Сенька сказал:
— Чего?
— В лавке я столько денег не держу, нужно в банк сходить. — Выбежал из-за прилавка, стал в глаза заглядывать. — Вы должны меня понять, с таким товаром много работы. Пока найдёшь правильного покупателя. Нумизматы — публика особенная.
— Чего?
— Нумизматы — это коллекционеры, которые собирают денежные знаки, — объяснил хозяин, но сильно понятней от этого не стало.
Сенька этих самых коллекционеров, что обожают деньги собирать, на своём веку много видал — того же дядьку Зот Ларионыча, к примеру.
— А сколько их, которым эти пруты нужны? — спросил Скорик, всё ещё подозревая подвох.
— В Москве, пожалуй, человек двадцать. В Питере вдвое. Если за границу отправить — там тоже многие купить захотят. — Тут носатый вдруг дёрнулся. — Вы сказали “пруты”? У вас что, ещё такие есть? И вы готовы продать?
— По четыре сотни? — спросил Сенька, сглотнув. Вспомнил, сколько там, в подземелье, этого хвороста навалено.
— Да-да. Сколько их у вас?
Скорик осторожно сказал:
— Штучек пять добыть можно бы.
— Пять талерных прутов?! Когда вы можете мне их принести?
Здесь нужно было солидность показать, не мельтешить. Трудное, мол, дело. Не всякий справится.
Помолчал и важно так:
— Часа через два, никак не ранее.
— Ниночка! — заорал ювелир жене. — Закрывай магазин! Я в банк!
Заморская птица крику обрадовалась, давай тоже базарить:
— Я в банк! Я в банк! Я в банк!
Под эти вопли Сенька и вышел.
Рукой об стенку опёрся — так шатало.
Ничего себе прутики, по четыреста рублей штука! Прямо сон какой-то.
* * *Перед тем как под землю лезть, в Хохловский заглянул. Посмотреть, не забидели ли Ташку те двое, ну и вообще — спасибо сказать.
Слава Богу, не тронули.
Ташка сидела там же, на кровати, волоса расчёсывала — ей скоро было на работу. Рожу уже размалевала: брови с ресницами чёрные, щеки красные, в ушах стеклянные серёжки.
— Этот, косоглазый, велел тебе кланяться, — рассказала Ташка, накручивая виски на палочку, чтоб кучерявились. — А красавчик сказал, что будет за тобой приглядывать.
Очень это Сеньке не понравилось. Как так “приглядывать”? Грозится, что ли? Ничего, теперь Скорика хрен достанешь, хрен найдёшь. Другая теперь у него жизнь пойдёт.
— Ты вот чего, — сказал он Ташке. — Ты брось это. Нечего тебе больше улицу утюжить. Заберу я тебя с Хитровки, вместе будем жить. У меня теперь денег знаешь сколько.
Ташка сначала обрадовалась, даже по комнате закружилась. Потом остановилась.
— А мамку?
— Ладно, — вздохнул Скорик, поглядев на пьяную бабу — поныне не проспалась. — Возьму и мамку.
Ташка ещё немножко потанцевала и говорит:
— Нет, нельзя её отсюда. Пускай помрёт спокойно. Ей уже недолго осталось. Вот помрёт, тогда заберёшь меня.
И ни в какую. Сенька ей все хрусты, что от ювелира получил, отдал. Чего жадничать? Скоро у него денег сколько хочешь будет.
Теперь нужно было в Ероху попасть, откуда к сокровищу лаз.
* * *Из дверей ночлежки как раз убитых выносили. Бросили на телегу два рогожных куля побольше, один поменьше и ещё один совсем маленький.
Народ стоял, глазел. Некоторые крестились.
Вышли трое: чиновник в очках, пристав Солнцев и ещё бородатый дядька с фотографическим ящиком на треноге.
Пристав с чиновником поручкался, фотографу просто кивнул.
— Иннокентий Романович, оперативную информацию прошу собщать мне незамедлительно, — наказал очкастый, усаживаясь в пролётку. — Без вашей хитровской агентуры не сдвинемся.
— Всенепременно, — кивнул пристав, тронув подкрученный усишко.
Пробор у него сиял — ослепнуть можно. Видный был мужчина, ничего не скажешь, хоть и гад смердячий — про то вся Хитровка знала.
— И постарайтесь как-нибудь репортёров того… поменьше распалять. Без живописных подробностей. И так звону будет… — Чиновник безнадёжно махнул рукой.
— Само собой. Не беспокойтесь, Христиан Карлович, — Солнцев вытер лоб белейшим платочком, снова надел фуражку.
Пролётка укатила.
— Будников! — позвал пристав. — Ерошенко! Где вы там?
Из тёмной ямы поднялись ещё двое: Будочник и хозяин ночлежки, знаменитый Афанасий Лукич Ерошенко. Большой человек, золотая голова. Сам из хитрованцев, начинал половым в трактире, после возрос до кабатчика, само собой и сламом приторговывал, а ныне почётный гражданин, кресты у него, медали, к губернатору-генералу христосоваться ездит. Ночлежек этих у него три, ещё винная торговля, лабазы. Одно слово — мильонщик.
— Скоро газетчики прирысят, — сказал им полковник, усмехаясь. — Всё рассказать, всюду пускать, место преступления показать. Да не вздумайте кровь замывать. А на вопросы про ход следствия не отвечать, ко мне отправляйте.
Скорик смотрел на пристава, диву давался. Вот ведь бесстыжий, гнида. Сам очкастому этому вон чего обещал, а сам вон что. И людей, что рядом стоят, ему не совестно. Хотя они для него, надо думать, и не люди совсем.
Пристава на Хитровке не уважали. Слова не держит, беспардонничает, жаден без меры. Прежние тоже были нумизматы, но Иннокентий Романыч всех переплюнул. Берёшь с притонов, где мамзельки, навар — бери, святое дело, но ещё не бывало такого, чтоб пристав сам лахудр пользовал, не брезговал. Выбирал, конечное дело, какие подороже, десятирублевых, и чтоб девушке за труды заплатить или там подарок сделать — никогда. Ещё и псов своих легавых угощал. Хуже не было для лахудры, чтоб в Третий Мясницкий на “разговение” попасть. Возьмут ни за что, посадят в “курятник” и кобелят все кому не лень. Ходили “деды” к Будочнику, просили, не дозволит ли господина полковника порезать или каменюку на него обронить, не до смерти, конечно, а чтоб в разум вошёл. Будочник не дал. Потерпите, сказал. Их высокоблагородие недавно появился и недолго у нас продержится. Высоко метит, карьеру делает.
Делать нечего — терпели.
Солнцев сказал Ерошенке:
— С вас, Афанасий Лукич, штраф. Извольте мне тысячонку представить за непорядок в заведении. У нас с вами уговор.
Ерошенко ничего — степенно поклонился.
— И с тебя штраф, Будников. Я в твои дела не лезу, но за Хитровку ты передо мной в ответе. В три дня мне убийцу не найдёшь — двести рублей заплатишь.
