Александр Рыбалка - Как должна пахнуть Ева?
— Я племянник Вильгельма, из Германии. Хотел бы посмотреть, как добывается из цветов запах, — на своем довольно скверном французском произнес я.
— Пожалуйста, — хозяин мастерской сделал широкий жест.
Сейчас, как я понял, здесь происходило то, что называется «распускание в холоде». Десятки тысяч цветов лежали на широких столах, будучи обернуты в тонкую ткань, пропитанную маслом. Это был жасмин — запах жасмина самый стойкий, но и его труднее всего отнять, эту ароматную душу цветка. Жасмин пролежит так в холоде три-четыре дня, после чего цветы превратятся в свою бледную тень, отдав запах маслу. Их сменят свежие цветы, и так произойдет несколько раз, пока масло не пропитается достаточно запахом жасмина. После чего ткань положат под пресс, чтобы выжать это масло все, до капельки. Затем сольют в бутыли и плотно запечатают, чтобы не потерять запах: каждая его капля — это многочасовой труд десятков людей.
Я смотрел на манипуляции хозяина мастерской, как завороженный. Столько усилий — и для чего? Чтобы, будучи выпущенным на волю, как джин из бутылки, аромат испарился с тела какой-нибудь красавицы в течение пары часов, отправив в забвение труд лучших парфюмеров Франции.
Я чиню попавшие мне в руки старинные часы… за день, в худшем случае. После чего, уж поверьте мне, они будут идти еще сто лет. Я могу сам сделать неплохие карманные часы — меня они переживут, и детей моих, еще и внукам достанутся.
Но, как флакон является вместилищем духов, часы — это только вместилище для времени. А само время так же неуловимо, как и запах.
— Я слышал, что вашего дядю обокрали? — спросил меня хозяин мастерской, медленно выговаривая слова, чтобы я понял.
— Да, — ответил я.
«Уи», — единственное слово, которое я хорошо выговариваю по-французски.
— Какое несчастье, — сокрушенно качая головой, пособолезновал он.
— А кто мог это сделать? — задал я вопрос в лоб. — Кто-нибудь из местных?..
Мне не хотелось говорить: «из местных парфюмеров», так как это могло бы обидеть хозяина.
— Невозможно, — ответил он, — невозможно.
И вернулся к своей работе.
Попрощавшись, я вышел на улицу, а то у меня от резкого запаха жасмина уже начала кружиться голова. Кое-какие идеи у меня уже появились, и, чтобы их сконцентрировать, я заглянул в другую мастерскую, двери которой также были открыты.
Впрочем, как я уже начал понимать, не из гостеприимства, а просто потому, что при закрытых дверях в помещении невозможно было бы находиться — аромат производимых эссенций в такой концентрации мог сразить наповал.
Здесь почему-то занимались мацерацией роз — видимо поздних роз, потому что сезон для них уже отошел.
Понаблюдайте пока за процессом мацерации, а я спокойно подумаю.
На огне стоял большой котел, в котором кипел жир — говяжий, судя по запаху. В него подмастерья ссыпали лепестки роз, которые были разложены по всей мастерской небольшими легкими кучками. Я знал — через час, приблизительно, наступит момент, когда жир впитает в себя столько аромата розового масла, сколько сможет. Тогда котел снимут с огня, охладят, и бывший говяжий жир превратиться в розовую помаду. Конечно, для продажи в нее добавят красители, придадут товарный вид… Но истинная розовая помада — вот она. Тот жир, который сейчас кипит в этом адском котле.
Один из подмастерьев — очевидно, старший — посмотрел на меня с немым вопросом в глазах: дескать, что я здесь делаю.
— Я племянник Вильгельма…
Подмастерье так же молча, одним своим видом, выразил сочувствие мне и моему дяде — очевидно, весть об ограблении уже облетела весь город. Он секунду поколебался, наконец, взял стоящую на столе маленькую баночку и специальной лопаткой наложил в нее уже полуготовой розовой помады — говяжьего жира, пропитанного розовым запахом.
— Вот, возьмите на память для жены, — сказал он (а может, что-то подобное — у меня опять начала кружиться голова).
Зато идея пропитала мозг не хуже, чем запах пропитывает жир или масло: парфюмеры — люди благородные. Да и трудно не быть благородным, когда все время живешь среди цветов и ароматических масел (замечу, кстати, что благородство среди работников бойни или ассенизаторов встречается гораздо реже).
А это значит, что, вряд ли мысль обокрасть моего дядю пришла в голову парфюмера. И эссенции вряд ли можно вывезти из Грасса — отсюда вывозят уже готовую продукцию. И хозяевам мастерских они вряд ли понадобятся — здесь все делают сами, да и в каждой мастерской полно подмастерьев, завези краденые запахи, как укроешься от их бдительного ока, где гарантия, что кто-то не проболтается?
И еще — продукция каждой мастерской имеет свой, неповторимы «привкус» (так скажу я, потому что слова «призапах» нет — а жаль). Один мастер мацерирует апельсиновый цвет, например, в говяжьем жиру, другой, в свином, третий — в бараньем. А запах горящих под костром дров? А тот неуловимый (для простого носа, но отнюдь не для парфюмера) аромат, уже пропитавший мастерскую за десятилетия, и который, как клеймо, пометит производимую мастером эссенцию?
Но с другой стороны, кто, как не парфюмер, может представить себе ценность сгущенных ароматов?..
Возможно, это не профессиональный парфюмер? Любитель, намеревающийся сделаться профессионалом?
Во всяком случае, мне вряд ли стоит искать здесь, среди мастерских. И я отправился в жилую часть Грасса, в уме все время сохраняя воспоминание о запахе, который остался в дядином подвале после кражи. О запахе, который создался в результате смеси не духов, не масел — а самих запахов.
Я шел по Грассу, полузакрыв глаза, целиком доверившись своему обонянию. Довольно скоро блуждание утомило меня, и я зашел во встретившуюся мне часовую мастерскую (я это понял по висевшему над входом циферблату).
Это была обычная мастерская — довольно небогатая по внешнему виду, очевидно, работы у хозяина не так уж много. Сам хозяин, низенький лысоватый француз средних лет, довольно скучный на вид, сидел, развалившись на кресле — и ничего не делал.
Это довольно странно для часовщика — даже когда нет работы, мы всегда копаемся в каких-то старых механизмах, просто из любви к самому процессу измерения хода времени.
Перед местным часовщиком же лежали какие-то карманные часы, однако он не торопился залезть в них инструментом. Возможно, только что закончил работу?
Я представился придворным часовщиком князя Вальдецкого, (что, впрочем, было не так уж далеко от истины), решившим зайти к коллеге, раз уж я все равно оказался в Грассе.
Француз (его звали Поль) приветствовал меня вяло.
— У меня здесь не слишком много заказов, — сказал он. — Во время варки эссенций большинство пользуется песочными часами, или руководствуется собственным нюхом и интуицией. Простое время их не слишком интересует.
— Почему же песочными часами? — удивился я.
— Когда руки в масле, в жиру, брать ими карманные часы не слишком удобно. А часы настенные долго не выдерживают во влажной и жаркой атмосфере. Вот и мои часы почему-то встали, — он кивком головы указал на лежащие на столе часы, даже не сделав попытки взять их в руки.
Впрочем, сама ассоциация варки эссенций и остановки часов, показалась мне — не то, чтобы интересной, а подозрительной.
— Может быть, я посмотрю ваши часы — помогу коллеге? — предложил я.
— Пожалуйста, — равнодушно согласился часовщик.
Я взял часы в руки (это были обычные серебряные карманные часы, из недорогих), открыл заднюю крышку, прикрывавшую механизм…
Мне в нос так и шибанул тот же запах, который царил в подвале после ограбления. Я приблизил часы к глазам — для вида, а на самом деле — к носу. Конечно, этот тот же самый запах, ошибки быть не могло. С самими часами почти ничего не случилось — так, пустяк, погнулась одна из осей — вероятно, от удара.
— Вот здесь… — я не знал, как по-французски «ось», поэтому мне пришлось изображать все на пальцах. Изобразивши, спросил: — Так это ваши часы?
— Да, мои, — еще раз подтвердил Поль.
У меня уже не оставалось никакого сомнения, что произошло с часами. Очевидно, в подвале их выронили, потом подняли — часы стоят. Кто-то (а это мог быть только часовщик) открыл крышку, надеясь понять, насколько серьезно поврежден механизм. А когда крышка закрылась — почти герметический корпус часов сохранил в себе частичку окружавшей его атмосферы.
— Помочь вам починить часы? — предложил я.
— Спасибо, я сам.
Похоже, Поль был не слишком дружелюбен. Попрощавшись с местным часовщиком, я вернулся к дяде на виллу (полицейские уже покинули ее, и мы могли чувствовать себя посвободнее).
— Ну, Мартин, что-нибудь дали твои поиски? — поинтересовался дядя перед тем, как мы сели обедать.
— Я поговорил с местным часовщиком, Полем…
Я заметил, как дядя насторожился.
