Роберт ван Гулик - Убийство по-китайски: Смертоносные гвозди
В библиотеке становилось жарко; закончив письмо, я вышел из дома в сад и направился в самый дальний уголок, к павильону, стоящему под сенью банановых деревьев. Мне не хотелось идти спать — меня тревожили некоторые семейные неурядицы, связанные с появлением в доме моей третьей жены. Это прелестнейшая женщина, к тому же великолепно образованная, и я не могу понять, почему ее так невзлюбили мои старшие жены и почему после каждой ночи, проведенной мной с нею, в доме вспыхивают ссоры. Эту ночь я пообещал себе провести в покоях первой жены, и, должен признаться, я не спешил войти в дом.
Встреча в садовом павильоне
Я сидел в бамбуковом кресле и, лениво обмахиваясь веером, предавался созерцанию природы в серебряном лунном свете. Вдруг я услышал, как открываются ворота в сад. Я выбежал из павильона, и вообразите же мое радостное изумление, когда я увидел перед собой старшего брата!
— Как ты здесь оказался?! — воскликнул я. — И почему ты не написал мне заранее, что собираешься на Юг?
— Мне неожиданно пришлось уехать, — ответил брат, — и первой моей мыслью было приехать к тебе. Ты извинишь меня за столь поздний визит?
Я порывисто схватил его за руку, и мы вошли в павильон. Я заметил, что его рукав был влажен. Я усадил брата в кресло и сел на стул напротив него; только сейчас я увидел, как изменился мой брат со времен нашей последней встречи — он похудел и осунулся, лицо его, казалось, потемнело, а глаза слегка слезились.
— Может быть, дело в обманчивом свете луны, — мягко сказал я, — но ты выглядишь нездоровым. Нелегок, верно, был путь из Бэйчжоу?
— Да, нелегок. Я надеялся быть здесь еще четыре дня назад, но задержался из-за тумана. — Он заметил пятно засохшей грязи у себя на одежде, соскреб его и продолжал: — Ты знаешь, я в последнее время чувствую себя не очень хорошо. Меня часто беспокоят боли — вот в этом месте, — и он коснулся макушки. — Тяжесть спускается сверху и давит на глаза. Иногда на меня находят приступы непонятной дрожи…
— Но наш теплый климат поможет тебе! — вскричал я. — И ты завтра же должен показаться моему лекарю! Но сейчас — расскажи мне все ваши новости. Как идут дела в Бэйчжоу?
Брат стал в подробностях рассказывать мне о своей работе. Служба у правителя нравилась ему, и дела его шли прекрасно; но едва разговор коснулся его личной жизни, брат помрачнел. Он рассказал, что его старшая жена в последнее время странно изменилась, и изменились их отношения. Я понял, что его приезд как-то связан с этим. Вдруг у него болезненно задергались плечи; рассказ, очевидно, причинял ему настоящую боль. Я не решился расспрашивать его дальше и перевел разговор на другую тему, сказав, что занимаюсь биографией судьи Ди и как раз сегодня написал ему об этом письмо.
— У нас в чайных домах, — сказал мой брат, — рассказывают легенду о том, как судья Ди, находясь на службе в Бэйчжоу, разрешил там три загадки. Трудно определить, где в этой истории правда, а где вымысел, слишком долго ее рассказывали и пересказывали.
— Послушай, — взволнованно сказал я, — сейчас всего лишь половина первого. Если это не утомит тебя, не мог бы ты рассказать мне эту легенду?
Лицо брата на миг перекосилось от боли, и я тут же принес ему извинения за мою неуместную просьбу. Но он жестом оборвал меня и сказал:
— Нет, лучше все же услышать эту историю. Не отнесись я сам в свое время к ней так легкомысленно, все было бы иначе…
Его голос на секунду прервался, и он сжал руками голову; но справившись с приступом боли, он продолжал:
— Ты, конечно, знаешь, что после победы над татарами границы нашей Империи расширялись к северу. Бэйчжоу, ныне густонаселенный и процветающий торговый район, был в то время полудикой, заброшенной местностью. Там жили остатки татарского народа. Несколько севернее, на границе, стояла армия Непобедимого Генералиссимуса Вэня, целью которой было защищать Империю от возможных вторжений.
Брат сделал паузу. Через несколько секунд он продолжил свой рассказ. Он говорил до самого утра. Это была поистине страшная повесть, и лишь под утро брат закончил ее и сказал, что пора ему уходить. Его дом, в котором он жил до отъезда на службу в Бэйчжоу, находился через улицу от моего. Я хотел проводить брата, но он пробормотал, что доберется сам. С трудом я разобрал его слова: он еле говорил, голос его прерывался — было видно, что его одолевает страшный озноб. Тем не менее он был решителен и настаивал, чтобы я отпустил его одного; я проводил брата до ворот, и мы расстались.
Спать мне совершенно не хотелось. Я вошел в библиотеку и принялся записывать историю, которую услышал только что от брата. С первыми лучами солнца я отложил кисточку, вышел из библиотеки на веранду и лег спать на бамбуковое ложе.
Проснулся я около полудня. В доме готовились к обеду; позвав слугу, я приказал принести еду на веранду. Я уже предвкушал, как в ответ на гневные расспросы старшей жены расскажу ей о неожиданном ночном визите брата. После этого я уйду из дома и приду к брату, и мы сможем поговорить по душам, и я наконец узнаю, из-за чего он так скоропалительно покинул Бэйчжоу. Кроме того, мне хотелось прояснить некоторые детали истории о судье Ди, которые казались мне не очень понятными.
Мои мысли неожиданно прервали. Вошел дворецкий и доложил, что прибыл гонец из Бэйчжоу. Дворецкий передал мне письмо от правителя области Бэйчжоу, в котором тот с сожалением сообщал о скоропостижной кончине моего брата.
Судья Ди, в толстой шубе и меховой шапке, сидел, вжавшись в кресло, в своем кабинете. Напротив него на низких табуреточках сидели двое немолодых людей — его помощников. По помещению гулял ледяной сквозняк, и судья, несмотря на теплую одежду, мерз.
— Дует из всех щелей, — сказал судья, обращаясь к помощникам.
— Ветер идет из пустыни на севере, ваша честь, — отвечал один из них. — Я велю слуге подбавить угля в печь.
С этими словами он поднялся и, шаркая, направился к двери.
— Ну, а тебя, Дао Гань, — обратился судья ко второму, — я вижу, северный климат совершенно не беспокоит?
Дао Гань, худой человек в пятнистом кафтане, втянул руки глубже в рукава и улыбнулся.
— А я, ваша честь, ко всему привык. И к холоду, и к жаре. Где мне только побывать не пришлось! К тому же у меня татарский кафтан, а он греет лучше всяких мехов!
Судья Ди подумал, что в жизни не видел более жалкого одеяния, чем пятнистый кафтан Дао Ганя. Впрочем, Дао Гань всегда отличался некоторой скупостью.
Когда-то он начинал как бродячий жулик в Ханьюане; девять лет назад судья Ди вытащил его из одной переделки, уговорил бросить прежнее ремесло и поступить к нему на службу. Впоследствии судье не раз пригождались знания, приобретенные Дао Ганем за время его бурной деятельности: Дао Гань прекрасно знал преступный мир, мог проникать в психологию преступников и предугадывать их действия.
Вернулся первый помощник судьи, десятник Хун. За ним шел слуга с ведром, полным угля. Хун взял ведро, бросил уголь в печь и сел на свою табуретку.
— Не в ветре дело, ваша честь, — сказал он, — а просто кабинет слишком большой. Тридцать цзиней, подумать только! Такого у нас еще никогда не было!
Судья оглядел деревянные колонны, поддерживающие почерневший от времени свод потолка, и окна, заклеенные промасленной бумагой.
— Так ведь здесь еще три года назад была ставка Генералиссимуса Северной Армии. А военные любят простор.
— Ну, сейчас у Генералиссимуса простора хватает, — заметил Дао Гань, — в его распоряжении — целая снежная пустыня!
— По-моему, — откликнулся десятник Хун, — столичная канцелярия несколько отстает от жизни. Когда они отправляли вас сюда, ваша честь, они, должно быть, думали, что граница все еще в Бэйчжоу.
— Пожалуй, ты прав. — Судья Ди улыбнулся. — Когда начальник канцелярии передавал мне бумаги, он был очень вежлив, хоть и несколько рассеян. Он сказал, что надеется, что на земле варваров меня ждут такие же успехи, как и в Ланьфане. Но от Бэйчжоу до границы с варварами — три сотни миль, да еще стотысячная армия на охране.
Десятник Хун дернул сам себя за клочковатую бороду, встал и пошел в дальний угол комнаты за чаем.
Хун Лян всю жизнь прислуживал в семье Ди и ходил за судьей, когда тот был еще маленьким ребенком.
Двенадцать лет назад, когда судья Ди получил первое назначение на должность уездного начальника, Хун, к тому времени уже пожилой человек, настоял, чтобы ему позволили сопровождать своего воспитанника. Судья Ди сделал его десятником, и, таким образом, Хун получил официальную должность при судье. Он был беззаветно предан и самому судье Ди, и всей его семье; судья знал, что может во всем положиться на Хуна: старик всегда готов исполнить любое поручение или помочь советом.
