Валерио Манфреди - Оракул мертвых
Так, значит, пропасть бесконечна?
Он еще немного приблизился к проходу, пытаясь покончить с этим зловещим призраком, и прокричал что было силы:
— Нет!
Но голос его не зазвучал, а умер внутри, отнимая у старика жизненные силы. Он почувствовал, как у него подгибаются ноги, ощутил бесконечный леденящий холод, непобедимую тяжесть. Отверстие, как черная дыра, поглощало какую угодно энергию.
Но разве он мог отступить? Какой смысл тогда в его жизни? Разве он не потратил столько лет на доказательство гипотезы, над которой столько раз смеялись? В конце концов, он ведь еще не покинул реальный мир, хоть и чувствует, как с каждым мгновением его все больше и больше наполняет новое, таинственное знание, неведомая уверенность. Он пойдет вперед, в одной руке, вытянутой перед собой, держа лампу, а второй прижимая к груди свое сокровище. Ему нужно преодолеть лишь глубокую тишину и плотный мрак.
Он двинулся вперед, думая обнаружить в конце пути перед собой стену, но ошибся. Его худая рука протянулась в ничто, свет лампы в одно мгновение превратился всего лишь в точку, и в тот самый момент он обрел уверенность в том, что долгими годами лишь предвосхищал, и почувствовал, как кровь покидает его вены.
Он в ужасе сделал шаг назад и, стеная, попытался отыскать выход в галерею, приведшую его к порогу бездны. Так он добрался до начала лестницы. Сосуд стал невыносимо тяжелым, но профессор не желал выпускать его из рук, он скорее готов был умереть, прижимая свое сокровище к груди. Пусть его найдут в таком положении, и он обретет в смерти свою единственную, последнюю славу. Лампа постепенно светила все ярче, по мере того как он удалялся от ужасного места, но сердце в груди его билось все слабее и медленнее.
Профессор сделал еще несколько спотыкающихся шагов назад, и стена, находившаяся перед ним, растаяла в свете лампы. Задыхаясь, он дотащился до верхней комнаты. С огромным трудом он закрыл вход, снова поставив камень на место. Старик опять присыпал его землей, а потом взял с пола сосуд и добрался вместе с ним до домика.
Теперь он не мог больше смотреть на драгоценный предмет. Лихорадочно обернув его покрывалом, он взял лист бумаги, перо и из последних сил начал писать. Закончив свою работу, он положил письмо в конверт, написал на нем адрес, запечатал. Он чувствовал приближение смерти.
* * *Ари медленно потягивал турецкий кофе и курил, стряхивая пепел на объедки ужина, все еще лежавшие перед ним на тарелке. Сделав глоток, он всякий раз бросал взгляд на улицу. Последние посетители покидали заведение, хозяин наводил порядок.
Время от времени он подходил к окну и говорил:
— Быть может, этой ночью будет дождь.
Переворачивая стулья, он ставил их на столы и возил тряпкой по полу. Зазвонил телефон, хозяин, отставив швабру в сторону, пошел отвечать. Он потемнел в лице и замер, пораженный, с трубкой в руке, глядя на курящего Ари. Потом пробормотал:
— Ари, иди сюда… О Господи, Пресвятая Дева, иди сюда… это тебя…
Ари подскочил к нему и взял трубку: на том конце провода раздавались предсмертный хрип, мольбы, прерываемые плачем, — почти неузнаваемый голос профессора Арватиса. Выбросив окурок, обжигавший пальцы, Ари бросился к машине и на полной скорости устремился к домику для археологов, где все еще горел свет. Он въехал во двор, колеса забуксовали по гравию. Он вышел, не глуша мотора. Вынув из багажника кирку, Ари подошел к приоткрытой двери, готовый защищаться. Открыв дверь пинком, он увидел перед собой профессора: тот лежал, свернувшись, в углу комнаты, рядом со столиком, на котором стоял телефон. Трубка болталась возле его головы.
Лицо прорезали глубокие морщины, старик был смертельно бледен, тело сотрясала безостановочная дрожь; руками он прижимал к груди бесформенный куль, а ноги вытянул на полу, словно их парализовало; глаза, застланные слезами, едва заметно двигались, коротко мигали, будто рассудок, охваченный паникой, не мог направить взгляд в нужную сторону.
Ари выронил кирку и встал на колени рядом с профессором.
— Боже мой, что произошло… Кто это сделал с вами? — Он протянул руки к свертку: — Дайте его мне… позвольте… я сейчас отвезу вас в больницу в Превезе… скорее, Господи, скорее.
Но Арватис только еще сильнее сжал руками свой куль:
— Нет. Нет.
— Но ведь вам плохо! Дева Мария, поедемте, во имя Господа…
Арватис прикрыл глаза.
— Ари, послушай, делай то, что я тебе скажу, понимаешь? Отвези меня в Афины, сейчас же, немедленно.
— В Афины? О нет, даже и не думайте об этом, если б вы только могли себя видеть… Я отвезу вас в больницу, как можно скорее… Давайте помогите мне.
Взгляд старого профессора внезапно стал жестким, пронзительным, а голос — властным:
— Ари, ты непременно должен сделать то, что я тебе велю. Возьми письмо, что лежит на столе, и отвези меня в Афины, по адресу, написанному на конверте… Ари, у меня никого нет на свете, даже друзей. То, что я открыл, убивает меня… быть может, оно убьет и многих других сегодня же ночью, понимаешь? Я должен встретиться с одним человеком, сообщить ему о результатах моих исследований… и попросить его о помощи… если это возможно… Если у нас еще осталось время.
Ари смотрел на него потрясенно:
— Боже мой, профессор, что вы такое говорите…
— Ари, не предавай меня, заклинаю тебя всем, что для тебя свято в этом мире, сделай, как я тебе говорю… Сделай, как я тебе говорю…
Сторож опустил голову в знак согласия.
— Если я… умру прежде, чем мы доберемся туда, отдашь письмо.
Ари снова кивнул:
— По крайней мере дайте мне этот сверток, мы положим его в машину…
Тот покачал головой.
— Но что там?
— Ты отнесешь его в хранилище в подвале Национального музея… Ключ в кармане моей куртки…
— Как вам будет угодно, профессор, не беспокойтесь, я сделаю все так, как вы говорите… Идемте, обопритесь на меня. — Ари обхватил старика рукой и вывел на улицу, а потом усадил на заднее сиденье автомобиля. Он в последний раз взглянул на профессора, прежде чем закрыть дверцу, и понял — тот не доедет до Афин. Этот человек видел смерть в лицо… Его уже ничто не спасет. Он вернулся в домик, положил на место телефонную трубку, взял письмо и быстро осмотрел помещение. Все выглядело как обычно, он не нашел никаких следов присутствия посторонних. В воздухе висел привычный запах лука и оливкового масла. Быть может, старик внезапно сошел с ума? А где он нашел тот предмет, что прижимал к груди? Ари захотелось спуститься туда, где велись раскопки, но человек, лежавший на заднем сиденье машины, умирал от ужаса и тревоги. Он закрыл дверь и вернулся к автомобилю.
— Мы уже едем, профессор. Едем в Афины… Постарайтесь отдохнуть… прилягте… Поспите, если можете.
И он включил передачу. Старик не ответил, но сзади доносилось его неверное, затрудненное дыхание: его поддерживала решимость дожить до встречи в Афинах.
Машина пронеслась по пустынным улицам деревни. Хозяин таверны видел сквозь грязные стекла своего заведения, как она промчалась мимо в облаке пыли в направлении Миссолунги. Завтра он расскажет первому же посетителю странную историю.
— Клаудио, уже поздно, я ухожу. Ты чем занимаешься? Можно пойти выпить чего-нибудь на Плаке перед сном. У нас будет компания, и…
— Нет, спасибо, Мишель, я еще останусь. Я хочу закончить с этими карточками — если б ты знал, как они мне надоели.
— Тем хуже для тебя. Я договорился встретиться с Норманом: мы подцепили парочку туристок-голландок. Пойдем выпить с ними чего-нибудь у Никоса, а потом, возможно, затащим их домой к Норману, в Кифиссию.
— О'кей, желаю вам хорошо провести время. А мне-то там что делать? Я буду третьим лишним.
— Верно, ты слишком влюблен, чтобы думать о развлечениях. А завтра ты чем собираешься заниматься?
— Видишь ли, Мишель, я слышал, завтра будет выступление в Политехническом, что-то крупное. В студенческом комитете поговаривают о баррикадах. Готовится серьезная манифестация против правительства и полиции. Кажется, ситуация в университете стала критической. Там работают подставные утки, шпионы… люди пропадают, и не знаешь, что с ними приключилось…
— Кто тебе сказал, Элени?
— Да, она. Так обстоят дела. А что?
— Ничего. Так что ты намерен делать, тоже пойдешь в Политехнический?
— Нет. Я — нет. При чем тут мы? Одно дело они, и это справедливо… Но я хочу остаться тут, ведь никогда не знаешь… Боюсь, Элени тоже будет там…
— Хорошо. Значит, увидимся завтра здесь. Спокойной ночи, Клаудио.
— Спокойной ночи, Мишель, привет Норману.
Молодой человек вышел, и вскоре послышался шум мотора его малолитражки.
Клаудио Сетти снова принялся за работу по систематизации картотеки. В какой-то момент он встал и отправился к шкафу, чтобы свериться с книгой. Покуда он ее раскрывал, на пол к его ногам упала брошюра. Он нагнулся и взглянул на издание. На обложке значилось:
