Эллис Питерс - Роза в уплату
— Требования вдовы Перл были крайне скромными, — задумчиво сказал Хью, когда они подошли к дощатому мостику через канаву, по которой отводили воду из странноприимного дома. — Большинство наших городских купцов назначили бы за свою собственность гораздо более высокую цену, нежели одна роза.
— Она потеряла то, что было для нее всего дороже, — мужа и ребенка, — промолвил Кадфаэль. — Муж умер, а у нее случился выкидыш. Она не могла вынести этого — жить одной в доме, где они были так счастливы вдвоем. Но именно потому, что дом был ей дорог, она захотела отдать его богу и не стала присоединять к остальным своим владениям, и без того достаточным, чтобы обеспечить ее саму, родню и всех работников. Того, что мы получаем от аренды дома, хватает на свечи и убранство алтаря пречистой Девы в течение всего года. Так захотела вдова Перл. Она сохранила единственное звено, связывающее ее с домом, — одну розу в год. Он был очень хорош собой, Эдред Перл, — добавил Кадфаэль, качая головой, как бы сожалея о недолговечности красоты. — Я видел, как жестокая лихорадка иссушила его до костей, и ничем не мог помочь. Такое не забывается.
— Ты видел многих таких, — рассудительно заметил Хью. — И здесь, и на полях Сирии, давным-давно.
— Видеть-то я видел! Только слышал ли ты, чтобы я говорил, что, мол, забыл хоть одного из них? А тут — молодой, красивый мужчина, умерший так рано, не достигнув зрелого возраста, и его жена, у которой не осталось даже ребенка как памяти о нем… Согласись, случай весьма печальный.
— Она молода, — несколько сухим и практичным тоном сказал Хью, потому что его мысли были заняты другим. — Она может еще раз выйти замуж.
— Так думают многие у нас в городе, — согласился Кадфаэль, кисло улыбнувшись. — Богатая женщина, единственная хозяйка сукновального дела Вестье. Но после того, что она имела, едва ли она посмотрит на какого-нибудь седого скрягу вроде Годфри Фуллера, который уже похоронил двух жен, получив хорошее наследство от обеих, а теперь присматривается к третьей. Или на какого-нибудь молодого вертопраха, который ищет легкой жизни!
— Например? — поддразнил Хью, улыбаясь.
— Я мог бы назвать двоих-троих. Прежде всего, младший сын Уильяма Хинде, если дошедшие до меня слухи справедливы. И этот парень, старшина ее ткачей, очень неплохо выглядит и наверняка жаждет ей понравиться. Да и ее сосед, шорник, говорят, ищет себе жену и думает, что вдова Перл вполне ему подходит.
Хью разразился хохотом и дружески хлопнул Кадфаэля по плечу. Они ступили на большой монастырский двор и попали сразу в обычную обстановку оживления перед мессой.
— Сколько у тебя глаз и ушей на улицах Шрусбери? Хотел бы я, чтобы мои люди знали хотя бы половину того, о чем докладывают тебе. Какая жалость, что твое влияние не распространяется на Нормандию. Я бы не отказался, чтобы мне намекнули, о чем там договорились Роберт и Джеффри. Хотя мне кажется, — Хью сразу посерьезнел, заговорив о том, что его заботило, — Джеффри слишком волнуют мысли, как овладеть Нормандией, чтобы он стал тратить время на Англию. Судя по всему, он занят тем, что непрерывно совершает короткие набеги и вовсе не собирается покидать сейчас континент. Скорее, он втянет Роберта в свои дела и заставит помогать себе, чем сам окажет ему серьезную помощь.
— Он явно проявляет очень мало интереса к своей жене и ее амбициям, — согласился Кадфаэль. — Ладно, посмотрим, сумеет ли Роберт склонить его на свою сторону. Ты сегодня пойдешь к мессе?
— Нет, я уезжаю в Мэзбери на неделю или две. Мы хотели отправиться раньше, но все откладывали из-за холодов. Зато теперь надо спешить. Я оставлю там Элин и Жиля на лето. А сам буду ездить туда и обратно, по мере надобности.
— Лето без Элин и без моего крестника! — с упреком произнес Кадфаэль. — Хорошенькие новости, и ты выкладываешь их мне прямо так, без предупреждения! Тебе не стыдно?
— Ни капельки! Потому что я пришел, помимо всего прочего, пригласить тебя сегодня вечером к нам на ужин. А завтра утром мы уедем. Аббат Радульфус дал свое позволение и благословение. Иди помолись о хорошей погоде и спокойной поездке для нас, — серьезно промолвил Хью и подтолкнул своего друга в сторону входа на галерею и к южным дверям церкви.
По чистой ли случайности или по странному совпадению появляется перед глазами человек, о котором накануне вспоминали, только среди немногих прихожан, присутствовавших в тот день на мессе в монастырской церкви, была и вдова Перл. Ежедневно несколько мирян преклоняли колени перед приходским алтарем. Одни — потому что по каким-то причинам пропустили мессу в своем приходе, другие — потому что были стары и одиноки и заполняли свои дни посещением церкви, а третьи — потому что хотели обратиться к богу с важной просьбой и искали особого случая заслужить его милость. Были и такие, у кого оказывались дела в Форгейте и кто рад был хоть на короткое время обрести убежище, где можно было спокойно подумать. Именно такое желание и привело сюда вдову Перл.
Со своего места в хоре брату Кадфаэлю были видны только ее склоненная голова, плечо и рука, остальное заслонял приходский алтарь. Странно, что такую тихую, скромную женщину можно было сразу приметить, бросив на нее лишь мимолетный взгляд. Быть может, по ее манере держаться, расправив прямые стройные плечи, или по ее густым каштановым волосам, казалось тяжело пригибающим ее голову, смиренно опущенную к сложенным ладоням. Джудит Перл не было и двадцати пяти лет, и ей выпала судьба только три года наслаждаться жизнью в счастливом браке. Однако она кротко несла свое бремя вдовства, честно занималась делом, которое не доставляло ей никакого удовольствия, и спокойно смотрела на ожидавшее ее одиночество, проявляя при этом удивительный запас практической энергии. В счастье или несчастье, жизнь есть долг человека, и его следует выполнять добросовестно.
«Благодарение богу, — подумал Кадфаэль, — что она не совсем одна, с ней сестра ее матери, которая ведет хозяйство в доме над лавкой, где они теперь живут, и двоюродный брат, исполняющий обязанности мастера и управляющего, снимая тем самым с плеч вдовы груз деловых забот. И одна роза в год как плата за дом с садом в Форгейте, дом, где умер ее муж, — единственный жест, указывающий на ее страдания, горе и потерю. Она добровольно отдала самое дорогое из всего своего имущества — дом, где была счастлива, — попросив в уплату только одну розу, как бы в память о прошлом, и ничего больше».
Джудит Перл, в девичестве Джудит Вестье, — единственная наследница самого крупного в городе сукновального дела — не была особенно красивой. Однако во всей ее внешности ощущалось некое достоинство, которое привлекало к ней внимание и делало ее заметной даже в густой толпе. Для женщины она была выше среднего роста, прямая и стройная, в ее осанке и походке чувствовалось определенное изящество. Уложенные в косы блестящие, цвета мореного дуба волосы венчали бледное лицо вдовы, сужавшееся от горделивого чела к заостренному подбородку; у нее были широкие выступающие скулы, впалые щеки и выразительный подвижный рот, слишком большой, чтобы его можно было назвать красивым, но благородной формы. Глаза были темно-серые, очень ясные и большие, они не поверяли свои тайны, но и не скрывали ничего. Четыре года назад Кадфаэль оказался лицом к лицу с этой молодой женщиной у смертного ложа ее мужа, и она ни разу не опустила глаз, не отвернулась и, не дрогнув, смотрела, как счастье ее жизни неумолимо утекает сквозь пальцы. Через две недели у нее случился выкидыш, она потеряла и ребенка. Эдред не оставил ей ничего.
«Хью прав, — подумал Кадфаэль, заставляя себя снова обратиться мыслями к литургии. — Она молода, она должна выйти замуж».
Свет июньского полуденного солнца падал длинными золотыми полосами на хор и стоящие в нем ряды монахов и послушников, высвечивая то тут, то там пол-лица, оставляя вторую половину в глубокой тени и вынуждая прищуривать глаза от нестерпимого сияния. Свод над головами рассеивал отраженный блеск и превращал его в мягкое, как бы немое свечение, в котором четко прорисовывались каменные резные листья на куполе. Казалось, здесь, в вышине, сливаются музыка и свет. После затянувшейся зимней спячки лето наконец понемногу проникало в храм.
Похоже, Кадфаэль был не единственным, кто не мог сосредоточиться на службе, чьи мысли витали далеко. Регент, брат Ансельм, погруженный в пение, поднял к солнцу вдохновенное лицо, глаза его были закрыты, он знал каждую ноту наизусть. Однако стоявший рядом с ним брат Эльюрик, хранитель алтаря пречистой Девы, молился рассеянно — повернув голову в сторону приходского алтаря, он прислушивался к доносившемуся оттуда мягкому, тихому пению.
Эльюрик жил в монастыре с детства, но только недавно дал обет и стал монахом. Ему доверили обязанности хранителя алтаря, так как не сомневались, что он достоин этого. Раньше ему, как и другим малолетним послушникам, по молодости лет не дозволялось всецелое служение. Кадфаэлю всегда казалось неразумным, что тех, кто был послушником с раннего возраста, считали совершенно невинными, почти ангелами, в то время как к обращенным, то есть к пришедшим в монастырь по собственной воле и в зрелом возрасте, относились как к людям, постоянно испытывающим искушения и в трудной борьбе преодолевающим их. Так определил святой Ансельм и велел никогда не осыпать друг друга взаимными упреками и не завидовать друг другу. Однако когда речь заходила об ответственном деле, предпочитали поручать его обращенным, быть может, потому, что у них был опыт по части противостояния обману, трудностям и соблазнам, которыми полон окружающий мир. А уход за алтарем, свечи, покровы, особые молитвы — все это можно было поручить и невинному.
