Николь Апсон - Печаль на двоих
Палач поспешно пересек помещение, завел за спину руки осужденной и принялся их связывать. Лишь только Амелия почувствовала прикосновение кожаных ремешков, как ее, казалось, оставили последние силы. Селия ринулась к ней и, шепча слова утешения, пыталась удержать ее на ногах, но, судя по всему, порыв надзирательницы произвел противоположное действие, и Амелию пришлось практически на руках вынести из камеры.
В нескольких футах справа, у соседней камеры, разыгрывалась сходная сцена, однако контраст между двумя заключенными выглядел разительным: Энни Уолтерс была немногим старше пятидесяти, невысокой, седовласой, крепкой, коренастой и простоватой на вид, — но отличались они не столько по внешности и возрасту, сколько по манере держаться. При виде Энни страдание Амелии дошло до предела — она была на грани истерики, в то время как другая приговоренная весело перебрасывалась репликами со вторым палачом, словно понятия не имела, что истекают последние минуты ее жизни. Но при всех их различиях, глядя на этих двух женщин, впервые столкнувшихся лицом к лицу после вынесения приговора, сторонний человек вряд ли поверил бы, что перед ним заговорщицы, убившие, как ходили слухи, не менее двадцати младенцев — некоторым было всего несколько дней от роду.
С этой минуты события уже развивались стремительно. Первый палач принялся готовить Амелию к выходу на эшафот. Поддерживаемые с обеих сторон надзирательницами, заключенные последовали вслед за капелланом к двойным дверям, ведущим к недавно построенному крытому эшафоту, до которого было не больше дюжины шагов. Селия почувствовала, как неестественно тихо вдруг стало в тюрьме, точно все в ней одновременно затаили дыхание. Последние три недели осужденные были напряжены и беспокойны; смесь возбуждения и ужаса, с которой они встретили приговор, сменилась гневной беспомощностью, затронувшей также и тюремщиц. Селия знала, что не она одна сейчас страстно желает, чтобы это мгновение или никогда не наступило, или промелькнуло как можно быстрее.
И вот приговоренные уже вошли внутрь. Перед ними две петли, одна несколько выше другой, и женщин поспешно подвели к помосту. Оба палача опустились на колени и совершенно синхронно принялись покрепче связывать ноги своим жертвам. Селия всей душой желала Амелии, чтобы это как можно быстрее закончилось. Она смотрела сквозь овал петли в полные ужаса глаза Амелии и не отводила от нее взгляда — то была единственная помощь, которую она еще могла осужденной предложить.
Но вот палач достал белый колпак — только что, словно носовой платок, кокетливо торчавший из его нагрудного кармана, — водрузил его на голову приговоренной и поправил петлю. Все это время раздавался тихий, ровный голос капеллана, читавшего молитву, но слов было не разобрать. Когда палач двинулся к рычагу, Селия уже не могла ни на чем другом сосредоточиться, кроме кружка материи, который Амелия то выталкивала изо рта, то втягивала внутрь. Впоследствии Селия не могла с уверенностью вспомнить, действительно ли она слышала, как Энни, подходя к эшафоту, выкрикнула Амелии прощальные слова, или ей это только почудилось. Но что Селии точно запомнилось — и это воспоминание то и дело всплывало в ее памяти даже теперь, в зимние рассветные часы, — последовавшая потом тишина.
ГЛАВА 1
Джозефина Тэй подхватила экстравагантно упакованную шляпную коробку с идеальной формы селфриджским бантиком и прикрепила ее к остальным покупкам.
— Мадам, вы действительно не хотите, чтобы вам ее доставили на дом? — спросил продавец таким тоном, словно, самостоятельно взяв шляпу из магазина, Джозефина наносит непоправимый ущерб своей репутации. — Нам это не составит никакого труда.
— Нет-нет, я справлюсь, — виновато улыбнувшись девушкам за прилавком, ответила Джозефина. — С такой ношей по магазинам особенно не походишь, что мне очень кстати. Если я начну отправлять в свой клуб пакет за пакетом, с меня возьмут деньги еще за одну комнату.
С трудом балансируя с грудой покупок в руках, Джозефина, чтобы спуститься на первый этаж, зашла в застекленный лифт. Медленно скользя с этажа на этаж, она с восхищением оглядывала обширные, переходящие один в другой залы «Селфриджа», столь отличного от большинства лондонских магазинов. Все в здании, казалось, искрилось пониманием того, что между восприятием товара женщиной и ее кошельком существует прямая связь. Даже прилавки распродажи радовали глаз аккуратно сложенными, привлекательного вида коробками, по внешнему виду которых невозможно догадаться, что цена на их содержимое серьезно снижена.
До начала декабря была еще целая неделя, а сотрудники магазина уже приступили к праздничному оформлению его залов. Привычный для такого рода магазина запах плюшевых ковров и свежих цветов теперь сменился пряным ароматом корицы, приглушить который под силу было лишь амбре, исходившим из отделов парфюмерии и косметики. Похоже, эта уловка успешно создавала иллюзорное представление о том, что Рождество уже на пороге: магазин битком набит покупателями, и Джозефине, проходя мимо отдела косметики, пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтобы пробраться к главному входу и выйти на неугомонную Оксфорд-стрит.
Джозефина повернула налево, к Оксфорд-серкус, и, пройдя мимо череды витрин, дошагала до Дьюк-стрит. Витрины эти пестрели восковыми манекенами, каждый из которых напоминал навеки застывшую жену Лота. Некоторые из них кивком приглашали любопытствующих заглянуть вовнутрь, другие, погруженные в свою воображаемую жизнь, казалось, не обращали никакого внимания на женщин во плоти, изучавших мельчайшие подробности изящно освещенных экспонатов. Те красовались на фоне цветовых гамм, подобранных с неменьшей тщательностью, чем декорации в театре. Джозефина остановилась перед одной из сценок в спальне: в крепдешиновой ночной рубашке изумительной красоты восковая фигура словно только что ступила из пены шелковых простыней. Ее розовокожая ступня едва касалась пола, а рука с идеально наманикюренными ногтями покоилась на тумбочке возле кровати, на которой лежали утренняя газета, книга — Джозефина прочитала название: «Провинциалка в Америке» — и поднос с тончайшего фарфора посудой. На ее трюмо — истинный магнит для любительниц экстравагантностей — сияли хрустальные бутылочки с позолоченными пробками. Зрелище это производило довольно сильное впечатление, но заложенная в нем идея — комфортабельная интимная жизнь доступна всякому, кто знает, где ее можно приобрести, — для одних выглядела чрезвычайно соблазнительной, в то время как у других вызывала болезненные ощущения. Подобная роскошь была совершенно недоступна целому поколению женщин, чьи надежды на счастье, благополучие и даже на возможность супружества унесла война, и такие потери нельзя возместить никакими шелками. Глядя на остановившихся возле нее старых дев, Джозефина прекрасно понимала: тревога на их лицах говорит вовсе не о том, что женщины не уверены в способности этого нижнего белья уберечь тело от ноябрьского холода.
На узком тротуаре помещалось лишь два ряда пешеходов, и Джозефина медленно двинулась дальше, узнавая себя в провинциалках, увлеченных охотой за нарядами и твердо намеренных не пропустить ни единой стоящей вещи. За последний час — после пяти пополудни — розово-оранжевые тона зимнего заката сменились чернильно-синими. Непрерывная, плавно ускользающая вдаль череда фонарей, словно нитка жемчуга, тянулась вдоль тротуара. Эта кишащая магазинами улица — так называемая «дамская миля» — успешно отвлекала женщин от повседневной реальности. Почти все небольшие магазинчики уже закрылись, и теперь они то и дело выплескивали на улицу своих работниц. Однако лишь немногие из продавщиц останавливались грустно поглазеть на витрины больших магазинов, желая после целого дня, проведенного на ногах, хотя бы ненадолго оказаться по другую сторону прилавка. Большинство же работниц торопливо шагали к станции метро или удлинявшимся с каждой секундой очередям на автобус. Бормоча что-то себе под нос, эти женщины старались не упустить ни единой свободной минуты, пока их снова не поглотила рутина очередного рабочего дня.
И все же Оксфорд-стрит, несмотря на всю ее заманчивость, казалась Джозефине одним из самых малоприятных мест в Лондоне — эту улицу приходилось терпеть из-за слабости к красивым нарядам, но оставаться на ней дольше, чем требовалось, писательница была не намерена. С радостью выбравшись из толпы и оставив позади ее неумолчный шум, Джозефина ступила на более привилегированную Уигмор-стрит. В анонимной прогулке по предвечернему Лондону ее никогда не уставало радовать ощущение свободы и сознание того, что — пока ей самой не захочется — никто не узнает, где она находится и как ее можно разыскать. Джозефина уехала из Инвернесса десять дней назад, и до сих пор ей удавалось держать свой приезд в секрете ото всех, кроме разве что нескольких случайных знакомых в ее клубе. Такое, разумеется, не может длиться вечно; на следующую неделю у нее уже назначено несколько встреч, и скоро ей придется отвечать на телефонные звонки, за которыми грянет шквал приглашений. Но к чему спешить на все эти встречи, пока в них нет особой необходимости? Ей вполне по душе жизнь без расписаний и сроков сдачи рукописи, жизнь, в которой если кому-то и оставлялись сообщения, то совсем не для нее. Джозефина твердо решила: пока это возможно, она такой жизнью и будет наслаждаться.
