Последняя Мона Лиза - Сантлоуфер Джонатан

Внутри церковь была просто побелена, никаких излишеств, лишь ряд красивых фресок на арках. Александра остановилась, чтобы прочесть надпись на табличке: часовня называлась «Oratorio dei Buonomini di San Martino» [29] и принадлежала добровольческому ордену, а фрески пятнадцатого века изображали добрые дела этого ордена. Фрески были высоко над головой, но она попыталась их разглядеть. На одной монахини ухаживали за женщиной, лежавшей в постели: краски были неяркими, выражения лиц у монахинь – добрыми, а лицо пациентки – бледным и болезненным.

Внезапно Александра заплакала, горько и неудержимо. Она хотела взять себя в руки, но знала причину этих слез, и не могла остановиться.

Почувствовав чью-то руку на своем плече, она обернулась так быстро, что чуть не потеряла равновесие.

– Scusi, – перед ней стояла пожилая монахиня, вся в белом, с таким мягким и добрым выражением лица, словно она только что, ожив, сошла с фрески. – Stai bene? [30]

– А, да… все в порядке… – запинаясь, произнесла Александра. Она нашла в себе силы поблагодарить монахиню, а затем быстро вышла из часовни. Возможно, это был такой знак, подумала она, что ей тоже нужно творить добро. Но разве не этим она сейчас занимается, по-своему?

23

Открыв дверь своего номера, я остановился на пороге, почувствовав сильный запах табака и увидев на полу фотографию Перуджи, а рядом – газетную вырезку, которую я оставлял на каминной полке. На миг я застыл неподвижно, осматривая свое скромное жилище. Спрятаться было особо негде – разве что в ванной или под кроватью. Я заглянул туда и сюда, затем вернул вырезку на место, а фотографию воткнул поглубже под рамку зеркала. Проверив окно, я убедился, что оно закрыто, а значит, бумаги были сброшены на пол не ветром.

Кто-то здесь побывал. Может быть, горничная?

Но кровать не была застелена, а полотенце висело над ванной там же, где я оставил его утром. Я вернулся к окну, открыл его и выглянул в темный и тихий переулок. На эту стену не смог бы взобраться никто, разве что Человек-паук. Даже подростком – а я тогда немало полазил по стенам и сетчатым заборам – я ни за что бы не смог взобраться по этой отвесной поверхности. Я закрыл и запер окно, и, чтобы избавиться от тошнотворного чувства вторжения, постарался уверить себя, что все предметы имеют свойство падать.

Наконец, я успокоился настолько, что смог поужинать куском пиццы, купленным у уличного торговца, и запить его согревшейся минералкой, потом достал свои записи и стал думать о плодах сегодняшнего трехчасового сидения в библиотеке. Записи я делал для памяти, потому что сегодня мне было очень трудно сосредоточиться. Поцелуй Александры остался на губах и в сознании, мысли вертелись вокруг одного вопроса: нравлюсь я ей или нет. Видимо, все-таки нравлюсь, раз она меня поцеловала! Но тогда почему она вдруг так резко ушла? Причем не в первый раз. Что это с ней, раскаяние? Смущение? Ответа я не находил, и мне следовало перестать о ней думать. Я приехал во Флоренцию не ради романтических отношений. Как раз наоборот, мне нужен был перерыв. Моя предыдущая девушка, рыжая красивая интеллектуалка, была омбудсмен университета, я познакомился с ней, когда пришел за советом по поводу одного проблемного студента. С той встречи я ушел с ее телефонным номером, затем были полгода изумительных вечеров и ночей, секса и умных разговоров. Все кончилось, когда она предложила мне подумать на тему совместной жизни. Шесть месяцев – и гуд бай, это моя обычная схема.

Итак, я разложил перед собой заметки, усилием воли выбросил из головы омбудсменку Кейти, кулинарную обозревательницу Аманду, поэтессу Терри, и даже Александру. Мне нужно было сосредоточиться на том, что я сегодня прочитал:

– Тикола урезал ставку Перуджи.

– Простуда Симоны прогрессировала, и она была уже не в состоянии работать.

– Денег у них становилось все меньше.

– Перуджа встретился с Вальфьерно.

Мне хотелось выстроить календарную последовательность событий, приведших к краже, хотя я не мог точно сказать, сколько времени прошло в реальности между каждым из них. Поднявшись, чтобы смыть с пальцев жир от пиццы, я мельком увидел под краем рукава футболки свою юношескую татуировку: очертания пролива Килл Ван Калл с Бейоннским мостом наверху – памятка о моей прошлой жизни.

Тогда никто из нас понятия не имел о голландском происхождении этого названия, просто нам нравилось, как оно звучит: угрожающе и круто, это ведь кажется главным, когда тебе пятнадцать лет. Мне сразу же вспомнился тот день, когда я и еще пятеро местных пацанов набили себе такие татуировки: взбодрившись выпивкой и сигаретами, мы чувствовали себя еще более дерзкими, чем обычно, и отношение к миру, которое мы демонстрировали, неизгладимо отпечаталось на наших руках.

Я напряг бицепс и посмотрел, как расширяется крестообразный мост; когда-то мне казалось, что это очень круто, а теперь я был рад, что татуировку не видно хотя бы под длинными рукавами. Татуировку замкнутой цепочки, которая опоясывала верх моего второго бицепса, было еще легче скрыть, и объяснять ее происхождение не приходилось.

Теперь я уже плохо помнил, каким был тогда: все эти отстранения от занятий, веселые поездки с приятелями на угнанных машинах, ночные пьянки. Нельзя сказать, что наша компания была уж совсем плохой. Мы представляли себя этакими современными Робин Гудами, несущими отмщение тем, кто его заслуживает – но мы сами устанавливали правила и решали, кто что заслужил.

Перед сном я прочел несколько страниц из книги, которую привез с собой. Это была очередная биография Леонардо: автор вдавался в такие подробности, например, как тот факт, что Леонардо был левшой. Я заснул с мыслью, что Леонардо писал картины справа налево, чтобы не смазать рисунок. Мне приснилось, что я вырываю дневник Перуджи из рук старика, который лежит на улице и истекает кровью, а Александра смотрит на это с тротуара и зовет меня, а затем исчезает.

Утром я проснулся, оттого что продрог: в комнате было очень холодно. Я встал и потрогал радиатор – он был холодным, как камень. Я покрутил ручку регулятора – и услышал, что в батарею с шипением пошел пар. Но когда я успел его выключить? Я натянул джинсы, не в силах избавиться от ощущения, что вчера кто-то побывал в моей комнате.

Затхлый запах сигаретного дыма все еще витал в воздухе.

Библиотека была еще закрыта, поэтому я решил проверить свою электронную почту. Там было письмо от замещавшего меня дипломника, он сообщал, что на его лекции сидел наш начальник. По мнению дипломника, занятие прошло хорошо, о чем он и ставил меня в известность. Я представил себе заведующего, который с кислым выражением лица сидит на лекции и записывает замечания, зафиксировав, помимо прочего, факт моего отсутствия… или, что еще хуже, делает вывод, что мой дипломник преподает лучше меня. Какое-то время я думал, не послать ли начальнику еще одно сообщение, что моя работа здесь успешно продвигается… Но так ли это на самом деле? Будет ли мне, действительно, чем отчитаться за время, проведенное здесь? Еще пришло письмо от кузена-скульптора, живущего в моем лофте. Он писал, что отлично проводит время в Нью-Йорке и что он связался с галереей в Челси, которая хочет устроить ему выставку. Я написал в ответ «отлично» и закрыл ноутбук, изо всех сил стараясь не завидовать тому, что мой двоюродный брат, который провел в городе меньше недели, собирается выставляться там, где я только что потерял место.

Я застегнул рубашку, взял куртку и подумал, что мне, наверное, стоит купить свитер. Может быть, в том самом бутике на площади Сан-Лоренцо, где я проходил с Александрой. Этого было достаточно, чтобы снова начать думать о ней… да если честно, я и не переставал все время вспоминать ее поцелуй и электрическое прикосновение руки. Я надеялся, что она придет в библиотеку, ждал этой встречи с таким же нетерпением, с каким старался увидеть ту девочку, в которую был влюблен в младших классах средней школы. Даже нет, гораздо сильнее, чем тогда. Александра меня серьезно зацепила.