Майкл Грубер - Книга воздуха и теней
— Я ни с кем не встречаюсь. Я не живу. Единственный человек, с кем я разговаривала на протяжении многих лет, это Сидни, а он только прикидывается моим наставником, чтобы лапать меня и…
— Сидни лапает вас?
— О, он совершенно безвреден. Воображает себя большим повесой, а на самом деле лишь угощает меня дорогими обедами и жмет ногу под скатертью. А в магазине, когда случается выгодная продажа, кладет руку мне на бедро и не торопится убирать. И целует в губы якобы отеческим поцелуем. Он, наверно, последний человек в Нью-Йорке, который все еще жует кунжут. Вот предел моей распущенности. Я нуждаюсь в работе и еде. Кроме вас, я в жизни никому об этом не рассказывала. У меня нет друзей, нет денег, мне негде жить…
— Вы живете здесь.
— Нелегально, как вы догадались. Это здание признано негодным для проживания. Здесь хранили ДДТ, и оно полностью заражено. Хозяин думает, что я тут только работаю. Ему тоже нравится меня лапать. Вы первый мужчина моего возраста, которого я привела сюда, на протяжении… ну, не знаю… многих лет.
И который тоже умирает от желания дотронуться до тебя, подумал Крозетти, но сказал лишь:
— Черт возьми, это грустно.
— Да, достойно сожаления. Вы так порядочно повели себя со мной, а я так скверно обращалась с вами. Типично для меня! Окажись вы подлецом, я бы, наверно, целовала вам ноги.
— Я могу попытаться стать подлецом, Кэролайн. Напишу в знаменитую Школу Подлецов и пройду курс обучения.
Она устремила на него пристальный взгляд и… рассмеялась. Это был странный лающий звук, не слишком отличающийся от рыданий.
— Вы теперь ненавидите меня, правда?
— Нет, что вы, — как можно искреннее ответил Крозетти.
Интересно, подумал он, что вынуждает ее жить в изоляции? Она не толстуха, не уродина; напротив, вполне нормальная и даже «стильная» женщина, по выражению его матери. С какой стати ей прятаться в темных закоулках? И если она не красавица, то… Какое слово подходит? А-а, да: притягательная женщина. Когда у нее открытое выражение лица, вот как сейчас, когда она не хмурится, не уходит в себя… она способна притянуть его к себе даже из Занзибара.
— Совсем наоборот, по правде говоря, — добавил он.
— Нет? Но я так скверно обращалась с вами.
— Да, и теперь я дам вам минуту подумать, как вы можете это поправить. — Он уставился на свои часы, демонстративно постукивая ногой.
— Я знаю, что нужно сделать, — сказала она через несколько мгновений. — Я познакомлю вас с настоящим экспертом в области рукописей первой половины семнадцатого столетия, одним из лучших в мире. Позвоню ему и все устрою. Вы можете отправиться вместе со мной и поскучать, пока я буду договариваться о телячьей коже и форзацах под мрамор, а потом мы встретимся с Эндрю.
— Эндрю?
— Да. Эндрю Булстроуд. Нас познакомил Сидни. Именно у него я прослушала курс по английским рукописям и инкунабулам. Только вам придется немного подождать. Я должна помыться, а потом я вам позвоню. Подождите меня внизу, ладно?
Письмо Брейсгедла (4)Несмотря на его неподобающую жизнь, дела мистера Матфея процветали, потому что ремесло свое он знал хорошо и был, как говорили, лучшим железных дел мастером во всем графстве Сассекс. Он заключил контракт с королевской артиллерией, и это была наша основная работа: делать железные пушки. Поначалу меня приставили таскать и возить грузы, как я был несведущ в литейном ремесле. И хотя я печалился из-за нехватки времени изучать то, что нравилось, я по-прежнему не забывал Божью заповедь: что бы ты ни делал, вкладывай в это все силы, поскольку в могиле, куда все мы идем, нет ни работы, ни механизмов, ни знаний, ни мудрости.
Лить железо можно только весной, поскольку летом мелеют потоки воды, чтобы вращать мельницы, без чего не будут работать кузнечные мехи, которые раздувают печь, чтобы ковать железные изделия. Летом нужно привозить железную руду и древесный уголь и увозить то, что сделано, прежде чем дороги встанут. Поэтому нас в эти несколько месяцев гоняли, точно псов: мы пасли свиней, возили железную руду и уголь, прочищали оправки и литейные формы, доставали охлажденные куски из отливочных раковин, выбивали их из литников и обрабатывали изделия до гладкости напильником.
И что бы мы ни делали, хозяин говорил, что я неряха, тупица, неуклюжий, да к тому же лупил меня руками или палкой, обзывал грязным Диком или безруким Диком, а другие обзывали так же или еще хуже. Однако я не бунтовал, подставлял другую щеку, как повелел нам Господь наш Иисус Христос. Я поклялся, что буду учиться этому делу, хотя оно и против моих склонностей, чтобы у хозяина не было причин презирать меня, разве что немного. И в жарком дыму этого места, а оно казалось мне похожим на то, которое, согласно нашей вере, станет уделом грешников (то есть ад), к моему удивлению, я стал находить какое-то удовольствие. Было радостно видеть, как расплавленное железо льется из устья горна в литейную форму, разбрасывая искры, похожие на звезды в небе, и думать, что это немного похоже на работу, которую Господь делает в нашем мире. Я по-прежнему не любил это дело, но все равно хотел, чтобы оно было сделано. Потому что эти пушки будут стрелять во врагов английских протестантов. Все знают, что английским пушкам нет равных в мире, так пусть Испания трепещет.
Так прошел один год, второй, и в год третий в Благовещение стоял я перед мастером Мэтью, ожидая своих заработанных денег, и он сказал: ну, Ричард, тяжко я гонял тебя? И как человек честный, я сказал, да. Он засмеялся и сказал, ты, однако, подрос на две пяди, стал тяжелее, чем каменный груз, все, что нужно, усвоил, и теперь настоящий литейщик: ты же понимаешь, мы колотим по железу не потому, что презираем его, а чтобы сделать его прочнее.
После этого он стал ко мне добрее и начал объяснять все таинства искусства литья. А именно, как понять, хорошая руда или нет, когда и чего в нее добавить, когда выпускать расплавленный металл, как управлять кузнечными мехами так, чтобы жар не сгубил железо, как определить, какой жар нужен для первого простого грязного железа, второго для котелков и другой посуды, третьего для инструментов, четвертого для маленьких пушек, вроде фальконетов, и последнего для больших пушек — королевских, полупушек и кулеврин. Также как подготовить оправку с помощью веревки и глины, как заполнять литейную форму, чтобы она не треснула и металл не пролился, как делать приспособления из веревок и шкивов, чтобы поднимать тяжелые грузы. Так прошел еще год, я возрос в мастерстве так сильно, что хозяин стал сажать меня за свой стол и кормил хорошо. Потом в конце этого года он показал мне, как стрелять из пушек.
Как ты женщина, Нэн, тебе трудно это понять, но, впервые услышав рев пушек, я пропал. Мне страсть как захотелось слышать его снова и снова, и видеть, как летят ядра, я чувствовал какое-то опьянение силой. А это было лето года пятого, мне уже минуло пятнадцать, и мой хозяин увидел это и по доброте своей сказал, парень, мне нужно остаться, чтобы приглядеть, как будут починять мельничный лоток и колесо, а ты поезжай с нашими кулевринами в Тауэр, посмотри, как артиллеристы их испытывают. Я очень обрадовался, потому что все это время не видел мать и отца, и тогда мы нагрузили две телеги пушками, положили их на солому, шесть быков тянули каждую, с нами были люди нанятые, чтобы править и охранять, и я отправился из Тичфилда в Портсмут, а оттуда люггером в Грейвсенд, потом сменил люггер на баржу и поплыл вверх по реке к Тауэру. До этого я никогда не плавал на судах, мне очень понравилось, и морская болезнь меня не донимала, как некоторых других на борту.
Пушки доставили в Тауэр без повреждений, за что я от всего сердца возблагодарил Господа, поскольку довезти два груза по 48 центнеров в каждом, да с дорогами, какие они были в те дни, дело немалое. Матросы много пили, обычная беда на море. Я пошел на Рыбную улицу, и семья по-дружески встретила меня, только они удивились, каким взрослым я стал, задержали меня допоздна, рассказывали, что случилось за все годы, что я с ними не виделся. Но мой отец хотел обращаться со мной как раньше, чего я едва мог вынести, как теперь был мужчиной, а не мальчиком. И все же я терпел это ради матери, ради мира в доме, согласно заповеди: почитай отца. У нас появилась новая служанка Маргарет Эймс, угрюмая лицемерка, хоть и добрая христианка, которая по какой-то причине невзлюбила меня.
На следующее утро спозаранку я отправился в Тауэр на стрельбы. Артиллерийский офицер по имени Питер Гастингс поразился моей молодости. Он ожидал увидеть моего хозяина, как бывало прежде. В обе кулеврины заложили двойной заряд, посмотреть, не разорвет ли их, но, слава Богу, нет. Потом я сидел с мистером Гастингсом и другими офицерами, разговор был очень веселый, но непристойный. Многие из их компании были мастера-пушкари и недавно вернулись с войны с Голландией. Этот разговор нравился мне, потому что я очень желал познакомиться с их искусством и заставлял отвечать на мои вопросы, а именно: как лучше установить пушку на поле, как правильно прицелиться, чтобы поразить цель, какие бывают сорта пороха, как смешивать и сохранять его, как посчитать, на каком расстоянии цель. Последний вопрос поставил их в тупик, они заспорили между собой, один говорил, что только на глаз, а другой сказал, нет, надо пристреляться, глядеть внимательно при каждом выстреле, куда упало ядро, и прикидывать, добавить или убавить пороха, а также учесть, что ядра нагреваются по мере как идет день, потому что горячее ядро от того же заряда летит дальше.
