Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег
— Он, мерзавец, он, — затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.
Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион— ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.
— Оставь его, — приказал я. — Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, — сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.
Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.
— Вели закладывать, — сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.
В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.
— Неужели приехали? — воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.
— Куда теперь-то? — спросил ямщик.
— К Пречистенскому бульвару, — ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.
Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.
— К какому дому подъезжать-то? — осведомился возница.
— А к вон тому, крайнему, — указал я пальцем на известный мне особняк. — Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!
На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.
Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.
— Яков Андреевич! — обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. — Барин, — крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.
— Здорово, дружище! — ответил я, потрепав его по плечу.
— Барин! — снова крикнул денщик и поковылял через сени.
Кинрю топтался на месте, не смея войти.
— Смелее, мой друг, смелее, — сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.
И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.
— Яков! mon ami! — обрадовался он. — Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?
— Да вот, разыскиваю одного человека, — ответил я. — Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!
— Понятно, — серьезно ответил Виктор, как будто и в самом деле что понял. И тут только он заметил Кинрю, который стоял в простенке и рассматривал большую картину, висевшую у окна.
— С кем имею честь? — осведомился он заинтересованно.
— Позволь тебе представить, — я взял японца под руку и подвел его к Заречному. — Юкио Хацуми, один из моих самых преданнейших друзей. Ранее он служил при дворе японского императора.
Кинрю поприветствовал его кивком головы.
— В самом деле? — Заречный удивился. — Ты мне никогда о нем не рассказывал.
— Не было случая, — немного смутился я.
— C'est curieux, ma parole, — заметил он. — Действительно, интересно.
Но мне показалось, что он это говорил скорее из вежливости. Виктора Заречного более всего в этой жизни интересовали карты, лошади, вино и женщины. И непременно в перечисленной мною последовательности.
— Ты куда-то собирался в такое время? — поинтересовался я, усаживаясь в кресло, обитое бежевым гобеленом.
— Съездить хотел к одной подружке, — лукаво заулыбался он под закрученными усами.
— Что, дама из светского общества? — спросил я из вежливости.
— Да что ты, их и сам черт не разберет! — отмахнулся Заречный.
В этот момент в просторную залу зашел Василий с нашими чемоданами.
— Снеси их в комнату для гостей, — велел Заречный.
Седой, сутуловатый Василий заковылял в сторону лестницы.
— Я тут на Арбатскую площадь хотел клубнику с ананасами из оранжереи завезти, да видно не судьба! — воскликнул Виктор. — Будем шампанское пить за встречу!
— А я бы предпочел тенериф, — вставил свое слово Кинрю. Говоря откровенно, я тоже любил этот сорт приятного белого вина.
— Тенериф так тенериф, — добродушно согласился Заречный.
Вернулся денщик Василий, теперь уже без чемоданов, и уселся на стул вязать крючком из покромок половик. Сколько я его помнил, это было его излюбленное занятие.
Для начала он разложил на столе кусок какой-то ненужной ткани, затем обрезал с краю продольную прочную полоску. Наточил портняжные ножницы и нарезал еще несколько таких же полосок.
Пока он это проделывал, Заречный велел горничной накрыть стол для того, чтобы, как он выразился, устроить пир горой в честь нашего неожиданного приезда! Особенно ему хотелось удивить японского господина.
Горничная Мариша в точности исполнила все его приказания, и мы уселись за круглый стол, накрытый красивой льняною скатертью с камчатыми узорами.
— Так что ты хотел узнать? — спросил меня Виктор после двух добрых бокалов вина.
— Знаешь ли ты Матвея Воротникова? — задал я интересовавший меня вопрос.
Как только я упомянул имя этого известного в Санкт-Петербурге мошенника, лицо Заречного изменилось, помрачнело, густые брови нахмурились, в углах рта наметились неровные складки. Я подумал, что таким, должно быть, мой друг будет лет через двадцать пять.
— Что такое? — смутился я. — Я что-то не так сказал?
— Да нет, — возразил Заречный. — Ты-то здесь ни при чем. Какое у тебя дело к этому господину?
— Ты мне еще не сказал, знаешь ли ты его? — напомнил я Виктору, который отодвинул в сторону фарфоровое блюдце с клубникой.
— А как же? — усмехнулся он горько. — Мне ли его не знать?! Я ему на днях проиграл добрую половину своего состояния!
— Что?! — охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.
— Чистая правда, — ответил Виктор, вздыхая. — Догуливаю последние дни!
— Да он же шулер! — воскликнул я, в обиде за друга.
— А кто его уличил?! — запальчиво ответил Заречный. — Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!
— Надо будет, поймаем, — пообещал я уверенно.
Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!
— Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, — оторвался Василий от своих покромок. — Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! — покачал он косматой седой головою.
— Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! — осадил его Виктор. — Что ты понимать можешь? — озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:
— Сливки общества, — и пожал плечами.
Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.
— Как знаете, — Виктор развел руками. — Мне хотелось как лучше.
Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.
Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.