Клод Изнер - Полночь в Часовом тупике
На его плащ посыпались светлые конфетти. Он поднял голову, и комок попал ему прямо в нос. Это пошел снег, валясь с неба большими хлопьями. Луи Барнав сардонически захохотал:
— О, запомните этот вечер! Я присоединюсь к вам, мои родные. Здесь все иллюзорно и тошнотворно, какая-то вселенная могильщиков! Пойду точить свой нож, прежде чем навсегда отбросить копыта.
Улочки, спускающиеся с Холма, побелели от снега. Площадь Тертр была совсем засыпана, и следы подошв отчетливо выделялись на заснеженном скользком тротуаре. Луи Барнав, кутаясь в плащ, мчался вперед, словно преследуемый охотниками зверь. Одно за другим гасли окна, редко где сквозь ставни пробивался луч света. Наверное, там играют в карты, а кто-то потягивает подогретое винцо. Луи Барнав позавидовал этим счастливцам. Он чувствовал себя последним человеком на этой планете. Вокруг церкви Сан-Пьер горели фонари. Колокол пробил одиннадцать раз, и где-то другой вторил ему в отдалении. Луи Барнав зашел в какую-то дверь и начал спускаться по лестнице. Ступеньки скрипели под его осторожными шагами.
Шарль Таллар вернулся домой в очень злобном настроении. Только он собрался после занятий повыглядывать в толпе матерей и гувернанток таинственную особу, написавшую письмо, порасспрашивать аккуратно, как на него насел директор лицея, затеяв долгий нудный разговор о мероприятиях, приуроченных к концу года. Из-за этого он опоздал к ужину, что для его проникнутой разнообразными холостяцкими правилами и установками натуры было просто неприемлемо: он всегда ужинал ровно в семь, и точка. А так, пока он запасся порцией брюссельской капусты в молочном кафе, пока приобрел длинный батон и пирожное сант-оноре в булочной, прошло больше получаса, и перед тарелкой он очутился уже без чего-то восемь.
Вечернее свидание требовало тщательной подготовки. Брюки коричневого костюма были отвергнуты: пятно от кофе и две лишних складки. Как нарочно, пиджак от бежевого костюма продрался на локте. Он был вынужден решиться на необычный маневр — соединить бежевые брюки, которые он не стал снимать, с коричневым пиджаком. Такая жестокая неизбежность весьма огорчила владельца всех этих неподходящих деталей одежды.
Мысль нервно бродить по дому в ожидании свидания его тоже не грела, поэтому он прыгнул в омнибус и отправился бродить по бульвару Рошшуар, поскольку был плохо знаком с этим районом и хотел исследовать его на манер туриста. Но очень быстро от этой идеи его отвратила толпа зевак, хлопья мокрого снега и воинственные зонтики, готовые нанизать его, как на вертел. Он ушел с бульвара и на улице Мучеников нарвался на не слишком многообещающее заведение, которое называлось «Кабаре налогов и сборов», — по виду совершенно убогий сарай.
Вывеска привлекла Шарля Таллара, в любом случае ему нужно было убить несколько часов, он вошел и получил реестр, оформленный как административный документ:
Диплом второго класса
Слабый пол 1 фр. 50
Сильный пол 2 фр.
Светские, полусветские и светские на четверть вечеринки
Братский привет.
В комнате с побеленными стенами, теснясь на жесткой негостеприимной скамейке между каким-то толстячком, пропахшим чесноком, и буржуа, возжелавшим предаться пороку, он вскоре пожалел о своем решении. Что для него значат эти имитаторы, вульгарные певцы и трехгрошовые рифмоплеты? Но увы, он плотно зажат соседями, невозможно выбраться из этого забитого людьми зала. Стояла такая жарища, что Шарль Таллар испугался вспотеть, а ведь он и без того был одет слишком небрежно…
Манерный пиит в лорнете, с всклокоченными усишками под вздернутым носом и козлиной бородкой, удлиняющей и без того длинное лицо, вдруг разразился тирадой:
— И в это время Всемогущий сказал Тримуйа: «Ты Пьер, что значит камень, и на этом камне я построю одну из самых прочных и безупречных репутаций поэта-шансонье нашего века…»
— И грядущих веков! — завопил какой-то юный оборвыш. — Давай уже рожай, времени в обрез, скоро конец света!
Тримуйа не стал ломаться, уселся за пианино и объявил:
— Я сейчас исполню вам песню «Малолетка», музыка и слова Пьера Тримуйа.
Ей от силы тринадцать, не слишком-то ладная,
Но уже зарождаются женские чары,
И фланеры усмешки таят плотоядные…
Погляди: малолетка идет по бульвару,
Малолетка…
Шарль Таллар возмущенно вскочил с места:
— Как не стыдно! Тринадцатилетняя девочка, ребенок!
— Мсье, у нас, как известно, Республика, мы платили за место, и вообще артиста надо уважать, ты, кислая харя! — прикрикнул на него сосед, а тем временем Тримуйа невозмутимо запел второй куплет громким козлитоном, вызвавшем одобрительные возгласы аудитории:
— Откройте окна, а то стекла вылетят!
И на что не пошли б старики похотливые,
Чтобы этой девчонке залезть под юбчонку…
Малолетка…
Задыхаясь от ярости, Шарль Таллар вылетел из зала как пробка. Порывшись в кармане в поисках носового платка, он нащупал письмо, и ему стало стыдно. Под влиянием минутного безумного порыва он чуть было не прыгнул в первый попавшийся автобус, чтобы вернуться домой, но вовремя опомнился. Пневматические уличные часы показывали одиннадцать тридцать: пора уже двигаться в сторону Часового тупика. Едва он вышел на бульвар, на него налетела какая-то простоволосая женщина, в руках ее была корзина с цветами.
— Купите букетик, мсье, возьмите вот фиалочки. Всего два су.
«Цветы? На первом свидании? А что, это идея!» — подумал Шарль Таллар.
Расплачиваясь с цветочницей, он спросил у нее дорогу.
— Да вы спиной стоите к вашему переулку, это здесь в двух шагах, вот, налево идите. А скажи, милый брюнетик, не пойдешь ли ты лучше со мной? Я тут рядом живу. Буду с тобой ласковой, не сомневайся.
Шарль Таллар покраснел и рявкнул:
— Да за кого вы меня принимаете!
— Вали отсюда, сухарь, мерзкий ханжа! — заорала в ответ девица.
Шарль Таллар побагровел и быстро пошел прочь, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Через несколько сот метров он прислонился к какой-то изгороди, чтобы перевести дух. Напротив он различил какой-то темный проулок — значит, цель достигнута. Он смутился, заколебался, но все-таки двинулся вперед, словно во сне. На часах было без десяти двенадцать. Снегопад закончился.
Шарль Таллар стоял столбом, разглядывая мыски своих ботинок. Он чувствовал, что смешон. Казалось, прошла целая вечность. Сверху что-то хлопнуло, он поднял голову и увидел, что какая-то женщина закрывает ставни.
Надо взять себя в руки. Он решил закурить сигарету, зря истратил три спички и отказался от этой затеи.
А что, если эта история всего лишь розыгрыш, подстроенный его учениками? Нет, почерк слишком изящный, стиль изысканный и бумага из самого дорогого писчебумажного магазина.
Он не мог двинуться с места, ничего не видел, ничего не слышал, весь погрузившись в ожидание.
Вдруг раздался тихий звук, словно кто-то скребется.
Он навострил уши, весь напрягся: нет, вроде бы тихо. Бросил взгляд на часы-луковицу — без пяти двенадцать. Снова что-то скрипнуло: может быть, шаги?
Он не мог понять, откуда доносятся звуки. Похоже, откуда-то из темноты в конце тупика. Он медленно обернулся. Ничего не видно. Он почувствовал, как колотится сердце. Она не придет, да это и к лучшему. Местечко это ему совсем не нравилось. Какая несуразная мысль: назначить свидание в этом странном месте в такую поздноту!
«Да будь же мужчиной, в конце концов!»
— Привет, Шарль, — прошелестел голос.
Он вгляделся: вокруг фонаря задвигались смутные тени.
И тут почувствовал сзади дыхание.
— Я тут, Шарль.
Горло пронзила дикая боль. Его охватила паника, он застонал и ничком упал на припорошенную снегом мостовую. Прежде чем наступило небытие, в расширенных от боли зрачках отразилась зеленая голова крокодила.
Прошло немало времени, прежде чем Аристотель почуял приближение своего божества. Легавый пес не сводил глаз со щеколды. Хвост его нетерпеливо мотался туда-сюда. Голод и желание поскорее опорожнить мочевой пузырь замутняли чистую радость от встречи с тем, кому он был предан всей своей собачьей душой. Когда дверь открылась, он принялся скакать вокруг хозяина, подвывая от радости.
— Убери лапы, Аристотель, пойдем писать, я приготовил тебе твою похлебку, — проворчал Рене Кадейлан.
Аристотель пулей вылетел из комнаты и помчался в сторону Часового тупика: единственный заветный фонарь манил его и тянул, как магнит притягивает стрелку компаса. Какое наслаждение нарушить наконец запрет и облегчиться между двумя стенами — в этом месте его обычно приучали сдерживаться. Он пометил территорию и уже собирался вернуться к своей похлебке и к любимому хозяину. Но тут черный блестящий нос собаки уловил какой-то заманчивый запах. Он был так возбужден, что не обратил внимания на знакомое позвякивание вилки о миску.
