Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С
Повиснув на костылях, приподняв больную ногу, толстую, белую, будто слоновью, Таня ковыляла по комнатам. выбиралась в сад, смотрела часами в голубое безбрежное небо, слушала пение птиц, поражалась тому, что творится. Все и все толкали ее и Рощину друг к другу.
— Вы сильно сглупите, если упустите Андрея, — науськивала ее на брата Валентина. — Он нерешителен, как все мужчины и привык к одиночеству. Возьмите инициативу в свои руки. Не медлите.
Валерия Ивановна тоже оставляла заботой, звонила каждый день, убеждала:
— Видишь, Полина и тебе помогла. Все устроилось лучшим образом. Пока твоя нога заживет, вы привыкните друг к другу, дай бог, полюбите. Там и до свадьбы недалеко.
Алла Аркадьевна обрабатывала Андрея:
— Какое счастье, что у нас в доме появились малыши, правда, Андрюша? услышала как-то Таня чужой разговор.
— Ну…не знаю.
— Ладно тебе, будто я не вижу. Тебя к ним словно магнитом тянет.
— Есть такая буква. Смешно, но когда они меня обнимают, у меня в груди словно шевелится что-то живое и теплое.
— Инстинкт, Андрюша, непреодолимый инстинкт. Но я тебе другое скажу. Зачать ребенка — полдела. Вырастить — вот задача.
— На что вы намекаете? — почти искренне удивился Андрей.
— Маше и Никите не повезло с отцом. Тебе не повезло с детьми. Выводы, делай сам. Таня — очень славная женщина. Мне кажется, ты бы мог ее полюбить.
— Ее не знаю, а ребят — я точно люблю. И они меня. Я чувствую.
Таня вздохнула. В отношении детей Рощин был прав. В уюте чужого дома дочка и сын забыли не только о недавних горестях, но и о матери. В маленьких сердцах царил новый кумир. Дядя Андрей.
В первое же утро едва Андрей вышел на крыльцо, Маша прибежала и встала напротив. Под долгим пронзительным взглядом Рощин смущенно кашлянул и начал светскую беседу.
— Нравится тебе здесь?
— Да.
— И мне нравится, — тема себя исчерпала.
Неловкое молчание продлилось недолго. Маша, вздохнув тяжко, будто по обязанности, сообщила:
– Хоцу на руки.
Осмотрев с достигнутых высот сад, она прижалась белобрысой головенкой к груди и выдвинула новое требование:
— Хоцу казку.
— Машенька, дядя Андрей занят, — Таня, нечаянно оказавшаяся рядом, попыталась спасти положение.
— Я свободен. Я с удовольствием, — возразил писатель.
История повторилась вечером. Следующим утром. Следующим вечером. Через три дня сказки на крыльце стали традицией.
Никита день или два дичился Андрея, потом, не устояв перед соблазном, спросил:
— Можно я машине посижу?
— Конечно. Хочешь, я дам тебе порулить, когда поедем в супермаркет?
— А когда мы поедем?
— Прямо сейчас.
— Здорово, — выдохнул счастливый Никита.
Желая оградить Рощина от назойливого детского внимания, Таня однажды затеяла разговор. Начала с извинений. Они мне нисколько не мешают, заявил Андрей. Напротив, мы прекрасно проводим время. Еще бы! Каждый день веселая компания на машине или пешком отправлялась то на пляж, то в лес, то в город. Каждый день, Алла Аркадьевна, вздохнув с притворным облегчением: «Слава Богу, укатили», затевала готовку: пироги, торт, что-нибудь вкусненькое. Она, молодея на глазах, хлопотала над ребятами как наседка. Пустая сиротская жизнь старушки внезапно обрела смысл. Она стала бабушкой.
Создавшееся положение и радовало, и пугало. Радовало, что жизнь стала похожа на сказку. Пугало, что сказка могла закончиться в любую минуту. «Что будет потом? — ужасалась Таня. — Как я объясню детям, что пора возвращаться в привычный обыденный кошмар? Как сама его переживу?»
Может быть, стоит прислушаться к советам? Таня садилась к компьютеру, разбирала беглый почерк Рощина, сердито била по клавишам, отгоняла навязчивые мысли: «Возьмите инициативу в свои руки…», «…привыкните друг к другу, дай бог, полюбите. Там и до свадьбы недалеко…»
— Жаль, что Андрей не мой папа. — Сказал как-то сын.
Таня сердито била по клавишам. Думала. Да, у Рощина есть деньги, и нет жены. Да, ее дети могли получить неплохого отчима. Да, лично ей была бы обеспечена удобная сытая жизнь. Да, встреча с Рощиным — большая удача, шанс вырваться из омерзительного прошлого, возможность исправить будущее. Да, Андрей — прекрасное средство от бедности и проблем. Да, да, да…гремели набатом убедительные доводы.
«Нет! — поперек всему отвечало сердце.
«Почему? — донимала сама себя Таня. — Почему я не хочу его?»
Определить свое отношение к писателю было трудно. Безусловно, Андрей нравился. Человек, протянувший руку помощи в трудную минуту, всегда нравится. Безусловно, рядом с перспективным холостяком просыпался охотничий женский инстинкт. Безусловны были выгоды союза. Однако безусловные истины имели характер сугубо рациональный и чувств в душе не рождали. Сердце, ум, душа при взгляде на Андрея Рощина оставались совершенно спокойны. Более того, что-то неясное отторгало мысли об Андрее, о любви, близости, кокетстве.
«Разве он плох?» — думала, гадала Татьяна. — Нет, он хороший, он очень хороший».
«В чем же дело?»
«Не знаю».
«Знаешь!»
Однажды она приказала себе, хватит. Хватит, лукавить. Надо посмотреть правде в глаза. Дело не в Андрее. Дело в ней самой. Рощин всем хорош. Она плоха. Она не хочет никого любить. Не желает ничего чувствовать. Не может пересилить обиды. Думает только о бывших и будущих несчастьях. Наслаждается изо дня в день прежней болью. И каждый день ждет новую.
Впервые строго и беспристрастно Таня выверяла свои мысли и чувства. И впервые по-настоящему честно оценивала полученные результаты. В ее сознании жили только страх, неверие и ненависть. Я жду от жизни только плохого, ужаснулась Таня, и в каждом подозреваю потенциального врага.
Я жду от Рощина подлости, призналась, наконец, сама себе. Жду, когда успешному, благополучному, погруженному в свои книги писателю надоест играть в благородство, наскучит новая секретарша, приестся общение с детьми. Жду, когда он выгонит меня на улицу. Жду насмешек и пренебрежения. Жду новых страданий, боюсь их и стараюсь не допустить сближения с симпатичным человеком.
«Рощин для меня, — открывались Америки, — не человек, а источник возможных страданий. И не только Рощин. Все люди для меня — источники страданий. От всех я жду подвоха. От всех защищаюсь и отгораживаюсь стеной».
Почему, напрашивался вопрос. Потому, отвечала Таня, что во всех я вижу Генку. Я позволила ему растоптать себя, разрешила превратить жизнь в кошмар, сделать себя заложницей страха.
— Я боюсь жизни, — шептала Таня, глядя бессонными ночами в потолок. — Боюсь завтрашнего дня, не верю в счастье, предрекаю себе поражение. Но так нельзя! Андрей не Генка, зачем же я равняю одного с другим? Люди разные. Да, обреталось понимание. Люди разные, зато я одна и та же. Замершая в преддверии удара, зовущая своими страхами беду, подозрительная, злая, настороженная. Нельзя стать счастливой, не впустив в свою жизнь перемены. Замыкаясь, я обрекаю себя на вечную муку. Чтобы стать счастливой надо измениться. Надо научиться смотреть на мир иначе и разрешить себе счастье.
РОМАН
Паша всплеснул руками:
— Я ждал тебя только завтра.
Он бросил работу и примчался, едва услышал по телефону любимый голос.
Как обычно, в объятиях Матвеева Надин забывала обо всем на свете. И сегодня, невзирая на усталость от долгой дороги и тревожное настроение, окунулась в нежность и страсть с головой. Господи, ну, что за мужчина, изумилась в очередной раз своему счастью. Любовником Павел был великолепным.
Когда-то, на заре их отношений, Павел признался:
— Я всегда трезво оценивал себя и понимал, насколько могу нравиться дамам. Невысокий, некрасивый. Ни шику, ни лоску. На уме только работа. К тому же, в молодости — до омерзения беден. В зрелые годы — раздавлен смертью Лары. Я полагал, ни одна настоящая женщина не взглянет на меня. Зачем? Вокруг полно других, лучших. Мой удел — простые удовольствия: кухарки, модистки, немолодые купчихи. О, такой как ты, я даже не мечтал. Мне казалось, ты презираешь меня, насмехаешься, пренебрегаешь.
— Дурачок, я всегда была до поросячьего визга влюблена в тебя.
— Я это понял только, когда сам полюбил тебя. Знаешь, как я осознал, что имею право на счастье?
— Как?
— Однажды утром, ты сидела на постели и пила кофе. Я лежал, любовался на кружевной ворот рубахи, на оборки шелкового халата, на ленточки, рюшички, бантики, перламутровые пуговки, на полуоткрытую грудь, губы, локоны. Ты была упоительно прекрасна и невероятно соблазнительна. Ты напоминала кремовый торт. Бело-розовый, сладкий, великолепный, как на витрине в кондитерской. Я смотрел, представлял, как обжираюсь твоей красотой и думал: эта чудесная женщина принадлежит мне! Она — меня выбрала! Она — моя! Моя на веки! От гордости и ощущения собственной величия я даже дышать не мог. А уж как я тебя тогда хотел, сказать невозможно. Впрочем, почему хотел? Я и сейчас прикасаюсь к тебе и словно уплываю в волшебную страну.
