Фрэнк Толлис - Смертельная игра
— Рука парализована, — ответил Либерман.
— Хорошо, но если она парализована, как тогда она смогла ударить ей доктора Каннера? Неужели ты не понимаешь? Она просто притворяется, Максим!
Ясно выразив свое мнение, Клара начала резать яблочный штрудель. Когда она сломала сахарную корочку, крупные куски печеного яблока и несколько изюминок выпали на тарелку. Сладкий запах корицы и гвоздики смешался с ароматом кофе и сигарным дымом. Глядя на жениха весело и дерзко, Клара отправила в рот благоухающий яблочный кубик.
— В каком-то смысле… ты права, — сказал Либерман. Его слова почти утонули в звоне столовых приборов, шуме разговоров и звуках фортепиано. — Она притворяется, но не перед нами. Она притворяется перед самой собой.
Быстро проглотив кусочек штруделя, Клара возразила:
— Максим, как можно притворяться перед самим собой — ты же будешь знать, что притворяешься!
— Ну, это зависит от того, что ты думаешь о разуме человека, — ответил Либерман. — А что если у человека разум не один, а два? А что если у разума есть сознательная и бессознательная части? Тогда воспоминания из бессознательного могут влиять на тело, и сознательная часть разума не будет ничего знать об этих воспоминаниях. Если разум устроен именно так, то когда она говорит, что не может пошевелить рукой, она говорит правду. Она действительно не может.
— Но она может двигать рукой! — снова воскликнула Клара, в ее голосе мелькнуло искреннее разочарование.
— Нет, — твердо ответил Либерман, — не может. Часть ее разума — бессознательная — может двигать рукой. Но эта часть не имеет отношения к ее обычным мыслям, эмоциям и ощущениям.
— Ох, это так… так… — Клара помахала в воздухе кусочком яблока на вилке.
— Сложно? — подсказал Либерман.
— Да.
— Да уж, это точно.
Клара усмехнулась и предложила Либерману вилку с насаженным на нее кусочком яблока. Убедившись, что никто не смотрит, он потянулся вперед и съел сочный кусочек фрукта. Казалось, такое не слишком пристойное поведение сделало Клару счастливой. Она засияла, как шаловливый ребенок, только что избежавший наказания.
— А как поживает доктор Каннер?
— Штефан прекрасно себя чувствует.
— Он все еще ухлестывает за той певицей… Как ее зовут?
— Кора… Нет.
Клара опустила голову и печально посмотрела на него, словно чего-то ожидая.
— Она была очень хорошенькая…
Либерман знал, что нужен дипломатичный ответ и, подавив подступающий смех, бесцеремонно произнес:
— А мне она не казалась особенно привлекательной.
Его слова возымели желаемый эффект. Лицо Клары снова засияло, и она немедленно предложила ему еще кусочек яблока. На этот раз он отказался.
Дождь упорно продолжал стучать в окно. Обогнув призрачного всадника, по улице прогрохотал трамвай.
— Ты говорил, она англичанка?
— Кто?
— Эта твоя пациентка.
— Да.
— Они какие-то странные, англичане, тебе не кажется?
— В каком смысле?
— В них не хватает тепла.
— Иногда… Но когда знакомишься с ними ближе, оказывается, что они такие же, как мы. Когда я жил в Лондоне, у меня было несколько очень хороших друзей.
— Фрау Фришмут нанимала няню-англичанку в прошлом году…
— Ну и?
— Они не поладили.
Либерман пожал плечами.
В дальнем конце дороги виднелся зеленый купол Карлскирхе, мерцавший вдали, как сказочный дворец. Пианист, исполнявший до этого какие-то незамысловатые вальсы, заиграл «Грезы» Шумана. Мелодия была восхитительна: невинная и задумчивая, она погружала в легкую грусть, но в последний момент волшебный аккорд не давал этому чувству вырасти во что-то большее. Музыка плыла в воздухе, как фимиам, уводя прочь от реальности. Пальцы Либермана машинально отстукивали мелодию на мраморной поверхности стола.
Очнувшись от задумчивости, Либерман обнаружил, что Клара прижимает свое колено к его. Он посмотрел на нее, и на мгновение уверенность изменила ей. Клара покраснела и отвела взгляд, но потом, снова набравшись смелости, позволила его ноге придвинуться ближе. Они замерли в таком положении на несколько секунд, затем одновременно отодвинулись друг от друга.
— Ты знаешь, что это? — улыбаясь, спросил Либерман.
— Да, — ответила Клара, — что-то про мечты… Шуман.
— И о чем ты мечтаешь?
— А ты не догадался, Максим?
И она так посмотрела на него, как совсем не пристало смотреть на мужчину приличной девушке.
18
— Нет, — сказал профессор Фрейд. — Еврей пишет родным: «Вот, хотел денег вам послать, да конверт уже запечатал».
Либерман рассмеялся, но скорее над тем, как профессор рассказывал, чем над самим анекдотом. Фрейд изобразил характерный еврейский акцент и в конце шутки поднял руки вверх, гротескно передав манеру, присущую восточноевропейским евреям.
— Расскажу вам еще, — сказал Фрейд. — Молодой человек приходит к свахе, а она спрашивает: «Какую ты хочешь невесту?». Тот отвечает: «Она должна быть красива, богата и умна». «Хорошо, — говорит сваха, — но тогда получится три жены».
Фрейд потушил сигару, и сдержанная улыбка, вопреки его усилиям, перешла в продолжительный хриплый смех. Либерман подумал, что он очень хорошо выглядит. Фрейд стал намного веселее с февраля, когда после несправедливого многолетнего промедления он наконец-то был удостоен звания профессора экстраординариуса. Странно, что человек, чьей карьере мешал антисемитизм, так любил анекдоты про евреев, большинство из которых показывали эту нацию в невыгодном свете. Но профессор Фрейд был непростым человеком, и Либерману совсем не хотелось исследовать характер отца психоанализа. Был только один человек, который мог бы взяться за такое трудное дело — сам Фрейд.
Закончив смеяться, Фрейд поднял палец.
— Еще одну шутку. А потом я остановлюсь.
— Как хотите, — ответил Либерман.
— Откуда известно, что Иисус был евреем? — спросил Фрейд.
— Я не знаю, — ответил Либерман. — Откуда?
— Он жил с родителями до тридцати лет, вошел в дело отца, а его мать считала его богом.
На этот раз Либерман искренне посмеялся.
— А почему вы начали собирать анекдоты? — спросил он.
— Не начал — я собираю их уже много лет. Подумываю написать о них книгу.
— Об анекдотах?
— Да. Об анекдотах. Я считаю, что шутки, как сны и оговорки, раскрывают работу подсознания.
Профессор закурил еще одну сигару. Это была уже третья с тех пор, как Либерман приехал, и кабинет был полон табачного дыма. Часть его, как густой туман, зависла у ног старинных статуэток на письменном столе Фрейда. Либерман подумал, что коллекция Фрейда похожа на мифическую армию, поднимающуюся из вековой трясины.
— Вы уверены, что не хотите еще? — спросил Фрейд, подвигая коробку с сигарами. — Знаете, они очень хороши, кубинские.
— Спасибо, герр профессор. Но одной было вполне достаточно.
Фрейд посмотрел на Либермана так, будто отказ взять еще сигару был выше его понимания.
— Мой мальчик, — произнес Фрейд. — Я думаю, что курение — это одно из самых больших — и самых дешевых — наслаждений в жизни.
Он затянулся, откинулся на спинку стула и блаженно улыбнулся.
— Я нижу, ваша коллекция растет, — сказал Либерман, указывая на фигурки. — Каждый раз, когда я у вас бываю, прибавляется что-то новое.
— Так и есть, — ответил Фрейд. Он протянул руку и погладил по голове маленькую мраморную обезьяну, как будто она была живая. — Это мое последнее приобретение — бабуин, символизирующий бога Тота. Египетская, конечно, тридцатый год до нашей эры или вроде того.
Либерман не особенно разбирался в археологии. Не понимал он также эстетической привлекательности антиквариата, его пристрастия были абсолютно современными. Но, не желая обидеть профессора, он с уважением кивнул.
Пока Фрейд любовался своей коллекцией, Либерман наконец задал вопрос, который его так волновал.
— Герр профессор, могу я проконсультироваться с вами как с археологом?
Фрейд поднял взгляд и улыбнулся, немного смущенный.
— Археолог? Я? Это всего лишь хобби…
Либерман показал на книжный шкаф:
— Но я не знаю никого, кто прочел бы столько книг по этому предмету.
Профессор энергично кивнул:
— Это правда. Стыдно признаться, но я прочел по археологии больше, чем по психологии.
— Возможно, вам следовало стать археологом?
Фрейд выпустил облако дыма, которое тут же повисло над столом.
— Ну, — сказал он, — в какой-то степени я и есть археолог, вам не кажется?
Либерман молча согласился со словами профессора. Затем вытащил из своей кожаной сумки статуэтку из квартиры Шарлотты Лёвенштайн.
— Как вы думаете, это подлинная вещь? — он показал статуэтку Фрейду. — Если да, можно ли узнать, что это?
