Николай Норд - Яичко Гитлера
— Давай выпьем, Коля, — томно проговорила она, подавая вино Николаю, — у нас обоих с тобой горе — у тебя Ксения пропала, а у меня — проблема с замужеством.
Николай встрепенулся и окинул взглядом Нинель. Она была облачена в синий, в черную полоску, махровый халат Ксении. Поясок на нем был едва завязан и бесстыдно открывал большую часть ее великолепных грудей и полоску атласного живота вместе с рыжеватым лобком — Нинель была без трусиков. Бокал в протянутой Николаю руке подрагивал.
— Ты ведь ничего не имеешь против, дорогой? — ломким и неуверенным голосом сказала она, часто и угнетенно дыша.
Николай почувствовал в этих словах какую-то неоднозначность и посмотрел Нинель в глаза. В них был призыв, и от нее сильно запахло женщиной. Он взял протянутый ему бокал, но только пригубил, подумав, что, возможно, сегодня ему еще придется воспользоваться машиной, и сказал жестко:
— Халат, мукла, застегни.
— Черт, черт! — Нинель судорожно свела на груди обе полы халата свободной рукой, прикрыв блистательную свою наготу. Вино во второй ее руке при этом едва не расплескалось, и она выпила его одним залпом. Поставив свой бокал на стол, она замолотила по нему кулачками и продолжала нервозно кричать одно и то же: — Черт, черт, черт! — Из ее глаз потекли слезы.
Николай пожалел Нинель, он встал и отечески положил ей руку на плечо:
— Ладно, тебе, успокойся! Что у тебя такого уж проблемного имеется в жизни, кроме твоих нереализованных прихотей? Я тоже думаю, женится твой Ромка на тебе, никуда не денется! Сейчас разве об этом надо думать? С твоей сестрой беда, ее надо спасать, вот о чем голова должна болеть!
— Да выкрутится твоя Ксения! — сердито бросила Нинель и сразу же успокоилась.
Она отерла рукавом халата слезы, плеснула себе еще вина и выпила.
— Чтобы так утверждать, надо об этом что-то знать, — Николай снял руку с ее плеч и сел за стол напротив Нинель. — Может, ты что-то действительно знаешь, но скрываешь от меня?
Он закурил сигарету и сквозь дым пристально стал рассматривать ее тягучим взглядом. Он никогда толком ее не понимал — не понимал, где кончалась ее игра, а где начиналась правда жизни. Та отвернулась и бросила раздраженно:
— Ничего я не знаю. Я знаю, что Ксения всегда все решала сама, и за меня и за себя, и у нее никогда не было осечек. Да и что с ней может такого особенного случиться?
— Как ты говоришь о родной сестре? Тебе, действительно ее ни капельки не жалко?
— А меня когда-нибудь кто-нибудь жалел, как ее? Ксюхе всю жизнь доставалось все самое лучшее. Она может позволить себе швырять деньги налево и направо, покупать цацки не глядя на цену, носить все самое дорогое, менять одежду, как перчатки, носить платья «от Кутюр», каких даже у Ромкиной матери, Инессы Васильевны, нет, а мне достаются только ее обноски. И бог ее в темечко поцеловал — способностями разными наградил, и мужа такого подцепила, и родители ее любили и баловали больше, чем меня. И все потому, что она была талантлива и круглой отличницей. А я чем виновата, что у меня нет никаких талантов? Вот и пусть пострадает!
— Стерва ты, все-таки, Нелька!
— А хоть бы и так!
В это время зазвонил телефон и Николай, вскочив, бросился к трубке. Это был Дагбаев.
— Николай? — спросил он хриплым, спотыкающимся голосом. — Хочу поделиться с вами кое-какой информацией.
— Да-да, говорите же.
— По телефону не могу. Надо встретиться, но не у меня на квартире.
— Что за конспиративность такая? Вы чего-то боитесь?
На той стороне трубке сердито засопели, вслед за этим возникла пауза.
— С чего вам это взбрело в голову? — равнодушным голосом спросил Дагбаев. — Просто в нашем доме сегодня собираются проводить дезинфекцию, травить клопов-тараканов. А у меня аллергия на дуст, вот временно и поменял место жительства.
— Это далеко?
— Вовсе нет, в черте города, даже ближе, чем вы могли бы подумать. Короче, вы хотите узнать нечто важное или нет?
— Давайте адрес.
— Ладно, только предупреждаю — приходите один и никому о нашей встрече ни слова.
— Хорошо.
— И еще… Не забудьте деньги.
— Сколько?
— За вами старый долг — семьдесят рублей, плюс сто пятьдесят за новую информацию.
— Согласен, если ваша информация не какая-то там туфта, хотя это и грабеж средь бела дня — нормальному человеку за эти деньги надо месяца два горбатиться.
— Я на пенсии.
— Тем более.
— Пишите адрес.
Николай записал адрес и выскочил из квартиры, даже не попрощавшись с Нинель, проводившей его тягучим и грустным взглядом.
ГЛАВА 8
НОВОСТЬ, РВУЩАЯ СЕРДЦЕ
Ехать оказалось, действительно, недалеко — всего-то три или четыре остановки, и уже через двадцать минут Николай стоял перед половинкой одноэтажного барака. Он был довоенной постройки и единственный еще оставшийся из множества, в четыре ряда стоявших здесь раньше. Николай это знал достоверно, ибо лет пять назад, по случаю, бывал в этих местах — здесь некогда жил один старик, у которого он покупал запчасти для своего «ЗиМа», ибо запчасти к нему, как и сама марка автомобилей, давно уже не выпускались.
Так вот, вторую половину барака к этому времени уже снесли, и обрушенным боком он примыкал к бетонному забору, загораживавшего котлован под строительство новой девятиэтажки. Отставший от веяния времени, барак устало доживал свой век, словно перерубленный пополам червяк, одна половинка которого, харкая кровью, все же может жить без второго своего обрубка. И он так и жил, храня в себе память своих живых и умерших уже обитателей из числа рабочего класса — основателей и первых тружеников построенного ими металлургического гиганта — и, неизбежно сопутствующего ему, уголовного элемента. Ныне барак обреченно стоял среди возводимых вокруг панельных многоэтажек, подслеповато поглядывая на новый мир мутными оконными стеклами.
Из-за тряпичной занавески одного из открытых окон слышался грязный мат, издаваемый мужским голосом, требовавший от кого-то немедленного выполнения своего супружеского долга. Ответный женский, спотыкающийся и хриплый голос, просил отложить сие важное жизненное мероприятие до того момента, когда будет выпита до последней капли бутылка самогона, ибо без этого не будет должного кайфа.
На форточке другого, выходящего на эту сторону, окна, примостилась рыжая кошка и водила туда-сюда облезлой головой, вслед пролетающим птахам. Рядом, оперев о подоконник руки и обхватив щеки, сидела древняя старушенция в белом платочке — очевидно, обитатель этого жилища с самого его основания и комсомолка строительного призыва еще тридцатых годов. Слезящимися глазами она невидяще смотрела во двор. Похоже, она была слаба зрением, а, может быть, и вовсе слепа, поскольку ее глаза ни на что не реагировали, даже на проходившего мимо Николая.
Невдалеке от барака хлопал на ветру хлипкой, щелястой дверью покосившийся деревянный туалет, разнося окрест клозетный запах и привлекая к себе рои больших золотых мух.
Николай, через крытое, глухое деревянное крыльцо, с разбитой лампочкой над ним, прошел внутрь целой половинки этого привета из прошлого. Здесь пол был усеян кошачьими какашками, а щербатые стены расписаны непристойными рисунками, сопровождавшихся пояснительными надписями. Еще от них несло прокисшей сивухой, которая пропитала эти старые стены за многие десятилетия проживания в них перманентно пьющих жильцов сего пролетарского жилого заведения. Здесь были четыре двери, ведущие, судя по всему, в однотипные комнаты жильцов. Две двери, мимо окон комнат которых только что прошел Николай, располагались справа, а дверь, которая была нужна Николаю, с вырезанным на ней матерным женским словом из пяти букв, находилась первой слева.
Звонка не было, и Николай постучал. На вопрос Дагбаева «Кто?» он назвал себя, и его запустили вовнутрь.
Комната представляла собой удручающее зрелище. Слева от входа располагался ручной умывальник с ведром под ним, в воде которого плавали окурки, рядом стояло еще одно заплеванное, грязное ведро, прикрытое крышкой и служившее, судя по запаху в комнате, ночным туалетом. Рядом у стены приютился старый, облезлый фанерный шкаф, далее — топчан, с накинутым на него солдатским одеялом, над топчаном на стене висел лубок с оленем в снежном лесу. У второй стены стоял стол, блестевший масляными следами от нарезанной на газете селедки, на нем же размещалась электроплитка на керамической подставке. Еще на столе были початая бутылка, с бесцветным пойлом, заткнутая бумажной, самодельной пробкой, и граненый стакан. По обеим сторонам стола стояли два обшарпанных стула с продавленными сиденьями — один без спинки, а у окна — тумбочка, с телевизором «Енисей» сверху.
И все это убожество каким-то чудом размещалось на шести квадратных метрах — большего метража, по прикидкам Николая, комнатенка не имела.
