Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня
Несмотря на эту разницу или, напротив, благодаря ей, два кузена в то время отлично ладили между собой. Они часто писали друг другу письма. Когда была возможность, Жак-Рене навещал Эстена в Буасси. Он привозил ему свежие новости из города. Они жили в замке, но чаще предпочитали ферму, где проще было поддерживать порядок.
Легко можно представить себе, какое наслаждение доставляла обоим юнцам такая беззаботная жизнь. Однако можно и догадаться, что мало-помалу разница их положений начинала ощущаться все сильнее. С каждым приездом Жак-Рене все откровеннее демонстрировал свое умственное превосходство над кузеном. К тому же история с мадам Коффен набирала обороты, Жак-Рене сочинял, фантазировал, привирал, хвастался — короче говоря, в конце концов стал невыносим. Однажды Этьен не выдержал и воскликнул:
— Да ты, пожалуй, даже не поцеловал ее ни разу! Предъяви хоть одно доказательство!
Вернувшись в Алансон, Жак-Рене решил сразу взять быка за рога. Он направился прямиком в аптеку, подошел к прилавку и сказал мадам Коффен:
— Мадам, вы стоите передо мной как видение. Вы словно сошли со странниц книги. Вы восхитительны.
— Надо же, маленький Жак, какой ты, оказывается, любезный! Твоя матушка здорова?
— Она в беспокойстве. Думает о будущем своего сына.
— Но она, по крайней мере, счастлива, что он у нее есть.
— Он может умереть.
— Да что ты такое говоришь!
— Если я не напишу вам письмо, я умру. Вы позволите вам написать?
— Интересно, что такое ты хочешь написать мне, о чем нельзя просто сказать?
— Стихотворение.
— Но это же прекрасно! Я люблю поэзию.
— Это любовное стихотворение. Я его еще никому не показывал. Оно все скажет лучше меня. Вы согласитесь его прочитать?
— Боюсь, я неважный знаток…
— А мне и не нужен знаток, мадам. Мне лишь хотелось бы, чтобы ваши глаза остановились на этих строчках. Они мне дорого стоили — я, можно сказать, резал сам себя по живому. Вы видите, я весь горю. Я болен. Но мне известно лекарство, и вам тоже.
— Какая дерзость!
— Вы смеетесь? Ну, и отлично! Значит, решено? Вы прочтете?
— Ты очарователен.
Жак-Рене покраснел, положил на прилавок сложенный листок бумаги и, неловко поклонившись, вышел.
Мадам Коффен знала маленького Эбера много лет, как и всех остальных по соседству, но сейчас впервые увидела в его глазах нечто волнующее, благодаря чему он вдруг показался ей красивым, несмотря на небольшой рост. Она развернула листок и прочитала:
Я родился в январе,
В феврале или в марте,
Не помню, в каком году,
Не знаю, сколько мне лет.
Это ангел, слепой и глухой,
Глупый, как индюк,
Кумир предместий,
Мастер „за“ и „против“,
Высится, как башня,
Его тень обходит вокруг мечты
И любовного гнездышка.
Мадам Коффен сложила листок и спрятала его за корсаж. Еще множество раз, в перерывах между визитами клиентов, она вынимала его, разворачивала и перечитывала, едва удерживаясь от смеха; и даже обслуживая покупателей, то и дело, словно по рассеянности, она слегка дотрагивалась кончиками пальцев до скрытого за корсажем сложенного вчетверо листка. Она чувствовала себя глупой, такой же глупой, как и это стихотворение, но в то же время оно напоминало ей о Париже, где разные господа сочиняли для нее роли, в обмен на поцелуи или что-то более серьезное.
Все это время Жак-Рене пробыл в своей комнате, ожидая благоприятного знака, но его не было.
На следующий день он не выдержал и снова пошел в аптеку. Мадам Коффен была там — вместе с мужем.
Месье Коффен гордился тем, что был самым знаменитым — и самым счастливым — рогоносцем в округе, поскольку благодаря его легкомысленной жене аптека процветала. Впрочем, Месье Коффен и сам не упускал своего, при этом у него даже было преимущество — он точно знал всех своих соперников, и его забавляли их страхи, угрызения совести и фальшивые предлоги, с которыми они постоянно заходили в аптеку. Увидев очередного смущенного подростка, с чьим отцом некогда был знаком, он сжалился и ушел в подсобку якобы за сиропом от кашля.
Жак-Рене еще сильнее смутился, догадавшись о причине такого великодушия. Но аптекарша улыбнулась ему, делая знак приблизиться. Потом открыла шкафчик и достала из него то, чего Жак-Рене так ждал, — ответное письмо. Мадам Коффен быстро протянула ему сложенный листок и погладила его по руке. Несколько секунд они стояли рядом, в молчании глядя друг на друга и соприкасаясь лишь кончиками пальцев.
Потом Жак-Рене опрометью помчался домой, заперся у себя в комнате и развернул листок.
„Дорогой юный господин.
Ваше стихотворение — одно из самых живых поэтических произведений, которые мне доводилось читать. Тот факт, что оно посвящено мне, добавил приятных ощущений. Но мне было бы гораздо приятнее услышать его из ваших уст. Для того чтобы прояснить некоторые не вполне понятные намеки, нет ничего лучше интонации. Я люблю поэзию. Я много читаю. Я буду завтра в Парке Вязов, в восемь вечера, с книгой в руке. Если вы решите прийти, не забудьте свое лекарство.
Роза“.Юный господин едва не задохнулся от восторга. Со дня смерти отца он не был так взволнован. Все становилось возможным, все внушало уверенность.
Две сотни окон распахнулись во мне —
В моем теле, моей душе, и я почувствовал себя королем.
Тысяча петухов запела у меня в ушах,
Две сотни костров сожгли скрижали Закона.
И вот я стою здесь в мучительном ожидании,
Считая по пальцам часы, отделяющие вас от меня.
Без всякого сомнения, Эбер был прирожденным поэтом.
Он нашел мадам Коффен неподалеку от паркового фонтана, возле небольшого сарайчика, где садовник хранил свои инструменты. Аптекарша знала все потайные уголки города, как свои пять пальцев. Она была падшей женщиной, Эбер это сознавал, но его это не остановило.
Мадам Коффен вошла в сарайчик и, даже не давая себе труда закрыть дверь, подняла юбки.
Эбер стянул панталоны; ей нравилось смотреть на ноги мужчин, и ножки „юного господина“ привели ее в восторг. Ее губы полуоткрылись, голова запрокинулась; она крепко обняла его, словно искала спасения, и вовлекла в любовную схватку.
Он был на ней, в ней; и, двигаясь вперед-назад под шорох бесчисленных оборок, страстные вздохи и бряцание садовых инструментов, думал о своей победе — над ней, над своим кузеном, над всем Алансоном, который считал его мелюзгой и безотцовщиной.
Она моя, говорил он себе, ей нравится со мной заниматься любовью, потому что я мужчина и поэт, а она любит поэтов. Она развратница, она волшебница, я не смогу без нее жить, надо увезти ее как можно дальше отсюда — в Париж, в Америку. Я буду писать ей стихи, она будет их читать. И у нас будут дети, о да, дети!
Тремя днями позже Эбер отправился в Буасси с запиской мадам Коффен — требуемым доказательством.
Этьен был уничтожен. Он нашел лишь одно утешение для себя — обозвать кузена отвратительным типом. Тот разозлился.
— Ты можешь спать хоть с маркизой в своем заплесневелом замке, но ты сам — всего лишь крестьянин!
— Да ты просто лопаешься от зависти к нашему замку! Ты продал бы родную мать ради того, чтобы оказаться на моем месте!
— Это ты мне завидуешь, девственник! Да если б я не научил тебя онанировать, ты бы до сих пор терся о деревья!
— Ты будешь гореть в аду, Эбер!
— Лучше ад, чем твой рабский рай.
— Нашел чем гордиться, тем, что переспал с потаскухой, знаменитой на весь Алансон!
Ударом кулака Жак-Рене разбил кузену нос, из которого мгновенно хлынула кровь, — это было захватывающее зрелище.
Несколько дней спустя они формально помирились, но по сути с тех пор уже не были друзьями. Эбер окончательно убедился, что не может быть ничего общего между городом и деревней, между богатыми и бедными, между свободой и религией. Ланжюине оказался прав: между Богом и народом может быть только одно — война.
С того момента как Эбер вернулся в Алансон, мадам Коффен не ответила ни на одно из писем со стихами, которые „юный господин“ продолжал ей посылать. Он весь извелся от ожидания, у него началась бессонница, он исписал стихами две тетради и начал третью.
Однажды вечером Эбер почувствовал, что не может больше удовлетворяться одними стихами, ему нужно было увидеть аптекаршу, прикоснуться к ней. Он оделся в лучший свой костюм, надушился и отправился в аптеку. Та оказалась закрыта, но в жилых комнатах на втором этаже горел свет. Эбер заметил мелькающие на фоне окна тени мадам Коффен и каких-то других людей. Внезапно он услышал крики. Она в опасности, может быть, воры проникли в дом!.. Эбер вскарабкался по садовой решетке, пролез в окно над черным ходом и сразу направился в комнаты, даже не подумав взять на кухне нож или скалку.
