У. Уилер - Браслет певицы
– Этот браслет был нами застрахован, признаюсь – на неоправданно высокую стоимость. Браслет из низкопробного ремесленного серебра, украшен грубо, камни низкого качества…
– Я знаю. Его всё-таки крали?
– И да, и нет. Как нам стало известно, ваша супруга присутствовала на приёме у графа Бёрлингтона и была очевидицей трагических событий. Нам также стало известно, что, по её заверениям, браслет пропал у неё с руки во время сеанса. А потом чудесным образом нашёлся в муфте её манто, на следующее же утро.
Фон Мюкк откинулся на спинку кресла. Желваки заиграли у него на скулах. Он посмотрел на Алоиза взглядом человека, оскорблённого в лучших своих чувствах.
– Вы должны понять мою реакцию. Конечно, браслет – чепуха, дешёвый базарный сувенир, но, признаюсь, герр Вейсе, я до сих пор не могу принять перемены в Мелисанде. Наш брак, конечно, вызвал массу пересудов и крайнее недовольство моей семьи, но мне казалось, что Мелисса вполне отдаёт себе отчёт в тех обязательствах, которые возлагает на неё наш брак. Я не настаивал на том, чтобы она покинула сцену: о, я прекрасно знаю, что Мелисанда – великая певица и гениальная актриса, и было бы непозволительной глупостью с моей стороны рассчитывать на завершение её карьеры. Но всё же это не даёт ей права пренебрегать супружескими обязанностями и вести себя столь оскорбительным образом.
– Я совершенно согласен с вами, герр барон, – горячо заверил Алоиз-Вейсе.
– Уверяю вас, она не нуждалась ни в чём, и даже более того – я находил естественным и приятным делать ей дорогие подарки. И что же, герр Вейсе?! Я стал замечать, что она тратит мои деньги на сомнительные развлечения и раздаривает драгоценности своим паладинам. Я не желаю говорить о бесконечных скандалах и отвратительных слухах, которые доносились до меня, но я не мог мириться с тем, что она использовала мою щедрость для обеспечения любовных интрижек. Я заставил её поместить часть драгоценностей в банк, и мне неоднократно приходилось проверять – на месте ли её украшения после очередных гастролей и турне!
Сокрушение Алоиза не поддаётся никакому описанию – он закачал головой так, словно не мог поверить своим ушам.
– Да! И не говорите мне, что это мелко, герр Вейсе, я сам себе был отвратителен, когда копался в её картонках! Но гораздо отвратительнее знать, что жена раздаривает драгоценности, купленные на твои деньги, своим любовникам!
– О, как можно, ваше превосходительство! На мой взгляд, вы лишь проявляли целесообразную предосторожность! – искренне возмутился страховой агент.
– Я рад, что вы так считаете, герр Вейсе. Я бы не удивился, если бы этот браслет, память о лучших днях нашего брака, в конце концов оказался в руках какого-нибудь оперного прощелыги, очередного любовника Мелисанды. Но, оказывается, она ещё и мошенница… Простите, я вышел из себя. Всё равно всё это скоро станет достоянием гласности: развод будет громким. Значит, вы говорите, браслет нашёлся?
– Именно так, герр барон. На следующий же день. Можно предположить, что он и не пропадал вовсе, просто мадам фон Мюкк оказалась не очень внимательна, когда искала его. В любом случае, обратившись за страховкой по поводу его пропажи, мадам поставила бы нашу фирму в крайне сложное положение.
– Ну, что же… в любом случае, я не позволю так обращаться со мной. Ей придётся горько пожалеть о своём поведении. Прошу вас, герр Вейсе, передать мою глубочайшую признательность господину Зигелю и мистеру Брауну, и заверить в том, что я смогу сохранить совершенную конфиденциальность этой информации. И предприму самые решительные меры. Благодарю вас, герр Вейсе.
Когда Алоиз, многократно откланявшись, покинул кабинет фон Мюкка, барон опустился в кресло, со сдержанной яростью ударил кулаком по подлокотнику и выругался по-немецки – свистящим, сдавленным шёпотом, с таким презрением и ненавистью, что, казалось, сам воздух его кабинета был отравлен его голосом.
* * *В ожидании секретаря мисс Ива расположилась в маленькой гостиной, смежной с ателье, и задумчиво перебирала карты на столике для курительных принадлежностей, временно приспособленном для карт.
Теперь, когда Гай Флитгейл часто заходил к ней, и инспектор Суон наведывался регулярно, чтобы поделиться новостями о деле по убийству барона Фицгилберта, маленькое ателье с золотыми экранами ширм казалось неподходящим для приёмов. Этот маленький салон был святилищем, её убежищем и её миром. Несмотря на скромность пространства, это ателье не имело ни стен, ни пределов: повсюду – за золотистыми ширмами, в затемнённом эркере, в зеркале над камином – зияли бреши в нереальность, и лёгкий сквознячок небытия гулял по тесному ателье. Этот странный мир следовало охранять от обыденности, даже если эта обыденность – убийства, махинации с драгоценностями и оперные страсти.
А гостиная… Её надо было ввести в обращение для земных нужд. Вчера тут появились удобные кресла, афганский ковёр, курительный столик с ящичками для сигар и подставкой для трубок (в Турции Гай пристрастился к трубке), и теперь Ива пришла с картами именно сюда, чтобы заполнить собой это место, примирить его с собой.
Когда семь лет назад, почти сразу после вступления в совершеннолетие, она купила этот дом, и не было ещё никакого Алоиза в помине, – здесь, в этой гостиной, оставленной прежними хозяевами с полной обстановкой и всем имуществом, висело зловещее, смутное ощущение страха и отчаяния. Прекрасный дом с тремя жилыми этажами в Портмановских владениях продавался срочно, не только со всем скарбом, но и даже с кухаркой и горничной, которым было выплачено на год вперёд, чтобы те могли сразу освободить новых владельцев от необходимости искать прислугу. В этом доме, казалось, осталось всё так, будто хозяева лишь вышли на прогулку: даже коробка для сигар в бывшей курительной комнате была открыта, ожидая возвращения курильщика.
Старый Айзек Эшлер, представлявший интересы Ивы ещё тогда, когда она была несовершеннолетней, доверительно предостерегал её от покупки этого дома. «Дитя моё, – говорил он, – это дурной дом. Дурной дом для юной леди». Он был неправ, старый, добрый, заботливый Айзек – это был чудесный, восхитительный дом! В нём была лишь одна комната – гостиная на втором этаже, – которая наводила грусть на юную хозяйку. Причина открылась Иве сразу – ей не пришлось даже применять свои способности, поскольку горничная Рози, пытавшаяся поначалу навести с юной хозяйкой почти фамильярные отношения, тут же ввела её в курс дела, употребляя в основном такие выражения, как «страсть, что такое» и «ужас нечеловеческий».
Дом на Глостер-плейс принадлежал одному весьма респектабельному и исключительно обеспеченному банкиру по фамилии Розенталь. Розенталь подарил его своей единственной и очень поздней дочери, Эбигайль, по случаю её бракосочетания со своим младшим компаньоном. Брак был прекрасным деловым соглашением: он обеспечивал целостность капитала и переход бизнеса по наследству самым естественным образом. Чувства Эбигайль не принимались в расчет, как, впрочем, и чувства её жениха, мистера Хоппера. Впрочем, Хоппер с лёгкостью переступил через свои чувства, чтобы получить бóльшую долю дела своего свёкра и этот дом в качестве свадебного подарка. В картонной коробке на чердаке Ива нашла фотографию молодой четы: Эбигайль была довольно невзрачной девушкой. Её портили унылый крупный нос и сильно опущенные углы глаз – это придавало её лицу почти трагикомическое выражение. Мистер Хоппер был просто невыразительным молодым человеком, но с упрямым выражением лица. Были ли они счастливы? Они могли бы быть счастливы по-своему, как многие и многие семьи, брак которых был заключён по обоюдному расчету семейств, но – увы! – Господь наделил Эбигайль чувствительным сердцем и чувством справедливости и долга, и это не могло не привести к трагедии. Несомненно, она старалась любить своего супруга – так, как представляла необходимым в рамках своего воспитания, и как подсказывало её нежное сердце. В любом случае она была бесконечно предана мужу и не смела подвергать критике любое его поведение. Вероятно, она могла бы пережить неверность мужа, как её переживали тысячи женщин, воспитанных в строгих правилах времён королевы Виктории, но пережить его непорядочность она была не в силах.
Дело в том, что у Хоппера имелась любовница, некая женщина, отношения с которой начались у него задолго до женитьбы на Эбигайль. Они продолжались и после. Мистер Хоппер с нетерпением ожидал смерти своего престарелого свёкра, чтобы заполучить фирму, затем каким-нибудь образом избавиться от супруги и спокойно жить со своей возлюбленной и унаследованным бизнесом. Но Розенталь оказался невероятно живучим стариком, и через пять лет все участники этой драмы стали терять терпение.
Нетерпение заставило каждого из участников драмы совершить по роковой ошибке. Мистер Хоппер начал понемногу обворовывать своего патрона, заключая какие-то сделки без его ведома и мухлюя с банковскими счетами. Его любовница обнаружила себя перед законной супругой, явившись в её дом и сообщив о своём интересном положении. И, наконец, бедняжка Эбигайль в этой самой злополучной гостиной потребовала от мужа решительного объяснения, и получила его. Рози не без удовольствия пересказала Иве тот разговор, и из её рассказа выходило, что раздосадованный Хоппер не пощадил ни супружеских, ни дочерних чувств Эбигайль. И, по её же словам, бедняжка стоически стерпела обвинения в женской несостоятельности, но, когда супруг в весьма дерзких выражениях сообщил, что «обирал глупого старика без сожаления» – упала в обморок.
