Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции
– Я хотел бы сам допросить Мозалевского, но не в сыскном отделении, где один вид кабинета пугает арестованных. Лучше будет, если его привезут ко мне домой.
– Я вполне с вами согласен, – с готовностью закивал головой Хворостьянов. – Когда это лучше сделать?
– Думаю, что не стоит откладывать в долгий ящик. Часа через полтора я буду готов к допросу.
Через десять минут Тартищев покинул кабинет Хворостьянова и почти столкнулся на пороге со штаб-офицером полковником Лямпе. Придерживая шашку, жандарм попытался обойти его справа, но Тартищев произвел незаметный глазу маневр и перекрыл ему движение. Жандарм недовольно сморгнул и метнулся влево, но Тартищев и тут его опередил. Коренастый Лямпе от неожиданности боднул его головой в грудь и проворчал:
– Право слово, Федор Михайлович, какой вы огромный. На телеге не объедешь!
– Прошу прощения, Александр Георгиевич, – Тартищев галантно улыбнулся, – давеча одного из ваших филеров так же вот чуть-чуть не задавил. Вздумал, сукин сын, со мной в кошки-мышки играть.
– О чем это вы? – насторожился Лямпе. – Наверняка это кто-то из охранки. Они даже за мной иногда топают, мерзавцы.
– Нет, их филеров мы знаем. А ваши мало того что косяком ходят, так еще шпоры постоянно забывают снять. А вчера так вообще конфуз вышел. Топает за моим новым агентом офеня со всякой книжной ерундой на продажу, так мало что шпорами бренчит, так еще и шашку оставил. Торчит она у него из-под кафтана ровно на четверть. Хоть бы баб постеснялся, всякое ж подумать можно...
Лямпе побагровел, заловил открытым ртом воздух, затем справился с волнением.
– Вы бы лучше за своими присмотрели, Федор Михайлович! Ваше дело уголовщиной заниматься, а фон Дильмаца оставьте моему ведомству. В Вене подозревают, что это политическое дело, и скандал обещают нешуточный.
– Да разве суть в том, какое это дело, – улыбнулся Федор Михайлович, – и какое ведомство им будет заниматься, главное, что человека лишили жизни, и наш святейший долг общими усилиями уличить злоумышленника и добиться, чтобы его примерно наказали.
Лямпе скривился так, что жесткие усы встали по стойке «смирно», и процедил сквозь зубы:
– Смотрю, Федор Михайлович, вы изрядно насобачились в нужный момент нужными словами изъясняться! Вроде и придраться не к чему, только мне почему-то вас иногда пристрелить хочется.
– Вы это правильно подметили, Александр Георгиевич! Именно нужными словами и именно в нужный момент! А стрелять в меня не надо, все равно промахнетесь! – Тартищев расхохотался и дружески хлопнул Лямпе по плечу. – Давай лучше завтра по рыбным расстегаям постреляем прямой наводкой. Хворостьянов грозится в баню позвать, так там и проверим, кто на что горазд...
Лямпе покрутил головой и огорченно вздохнул:
– У меня завтра своя баня намечается. Из столицы прибывают австрийский консул и чиновник из нашего Министерства иностранных дел. Представляешь, какой мне крендель из ушей сделают? Две недели с Мозалевским бьемся, и ни с места!..
– Ну что ты, право! – Федор Михайлович сочувствующе развел руками. – Какие это сроки? На моей памяти молоденький гимназист, который ни за что ни про что пристрелил семь человек, пять месяцев держался...
– Ничего себе, успокоил! – сморщился, как от зубной боли, Лямпе. – Кто мне даст пять месяцев? Мне уже завтра голову оторвут!
– И это не беда! У нас головы, как у той ящерицы хвост, имеют склонность вновь отрастать! – Тартищев кивнул штаб-офицеру и быстрым шагом вышел из приемной вице-губернатора.
Лямпе проводил его взглядом и приказал следовавшему за ним адъютанту:
– Узнай, кто из агентов переодевался офеней и вел наружное наблюдение за протеже Тартищева Поляковым, и вырви у этого идиота все, что без толку болтается, в том числе шпоры и шашку!..
Глава 9
– Итак, Николай Тимофеевич, присаживайтесь. – Тартищев жестом показал Мозалевскому на мягкое кресло, стоящее напротив. Тот криво усмехнулся и присел на самый краешек. Тартищев окинул его внимательным взглядом и приказал стражникам, сопровождавшим арестованного из тюрьмы, подождать за дверью. Затем сложил руки на груди, это был сигнал Алексею, пристроившемуся за оконной шторой, чтобы тот начал записывать разговор. – Мне не хочется строить нашу беседу в привычном русле. Я понимаю, вас достаточно долго запугивали, вам угрожали, в отдельные моменты применяли даже физическое насилие, но вы, Николай Тимофеевич, грамотный человек и должны понимать, что это убийство неординарное. Убит иностранный путешественник. Об этом событии доложено государю. Представляете его гнев и тревогу за дальнейшее состояние отношений с Австро-Венгерской империей. Ведь это международный скандал, который может перерасти в военные действия.
– Мне до этого нет дела, – проронил Мозалевский, не отводя взгляд от пола. – Я не убивал Дильмаца. Я не отрицаю, что мы с Казначеевым проникли в его квартиру с преступными замыслами, даже взяли кое-что, но убивать не убивали. – Он поднял голову и посмотрел в глаза Тартищеву. – Почему вы не верите мне? Ведь я мог свалить всю вину за случившееся на Гурия, но я ведь не делаю этого, потому что мы оба не виноваты в этом преступлении.
– На одежде Казначеева не обнаружено следов крови, кроме той, что излилась из его головы. А вот на вашем сюртуке и жилете, а также деньгах, которые обнаружили у вас при обыске, следы крови имеются. Зачем вам понадобилось пытать старика перед смертью? Надеялись поживиться чем-нибудь более существенным?
Мозалевский побледнел и вновь опустил глаза в пол. И Тартищев понял, что ничего от него не добьется.
– Ладно, не хотите говорить, не говорите. – Тартищев огорченно покачал головой. – Вы ведь письмоводителем у следователя работали, вроде и устав уголовного судопроизводства знаете, и процедуру дознания, но только одного не учли, сколько высокопоставленных лиц заинтересовано в скорейшем разрешении этого дела. И поэтому дозволено судить вас военным судом с применением военно-полевых законов. Вы понимаете, чем это пахнет?
Мозалевский побледнел еще больше и сделал движение, чтобы подняться на ноги. Но силы оставили его, и он как подкошенный свалился в кресло, прошептав едва слышно:
– Нет таких законов, чтобы за простое убийство судить военным судом!
– А вот тут вы сильно заблуждаетесь! Не забывайте, Мозалевский, – сказал сухо Тартищев, – что князь – иностранный подданный, известный в мире человек. К тому же Вена подозревает политическое убийство, а политические дела проходят по другому ведомству. Суд назначен на завтра, а сегодня уже идут приготовления на Конной площади для исполнения казни. Губернатор торопит, сами понимаете.
– Понимаю, лучше некуда, – изобразил тот улыбку, которая больше походила на оскал загнанного в угол зверя.
– На строительство виселицы уйдет целый день, поэтому есть еще возможность заменить военный суд на гражданский и отдалить его, если откроется, что убийство было совершено не из политических, а из корыстных целей.
– Я не убивал, – повторил упрямо Мозалевский, – но все-таки дайте время подумать.
– Подумайте, – пожал плечами Тартищев, – в моем присутствии и не больше четверти часа. – Он вынул брегет и положил его на столик рядом с собой. – Все, время пошло!..
Но уже через десять минут Мозалевский попросил:
– Велите подать водки или коньяку! Я расскажу все, как было, но только в том случае, если вы обещаете остановить распоряжение о военном суде!
– Вы слышали, чтобы Тартищев обманывал когда-нибудь? – справился Федор Михайлович и дал знак Алексею выйти из-за шторы. – Приготовься записывать. – И окинул Мозалевского строгим взглядом. – Но если вздумаете опять волынку тянуть!..
– Нет, я настроен решительно. – Мозалевский опрокинул в рот стопку водки, но закусывать не стал, лишь шумно втянул воздух сквозь ноздри. – Слушайте...
В воскресенье вечером накануне убийства Гурий Казначеев медленно прошелся несколько раз мимо дома фон Дильмаца и, заметив, что подъезд открыт, вернулся к Мозалевскому, который дожидался его на соседней улице у фруктового магазина.
– Все по-прежнему, дворник вызвал извозчика, значит, скоро отъедет...
– Как к вечерне зазвонят, подойду к дому, – предупредил Мозалевский Гурия, – смотри, чтобы камердинер тебя не засек...
– Не впервой, как-нибудь проскочу! – засмеялся Гурий, и они разошлись в разные стороны.
В подъезд Казначеев пробрался без особых хлопот и спрятался под лестницей, ведущей на второй этаж.
Вскоре князь уехал, камердинер, подготовив комнату, закрыл ее и оставил ключи на столике. Казначеев знал, что через некоторое время в квартире не останется никого, кроме кухонного мужика, который еще засветло заваливался спать в своей каморке.
Поэтому, как только зазвонили к вечерне, он спокойно взял ключ и отпер дверь парадного подъезда. Но Мозалевский появился только через час, и Гурий набросился на него с упреками:
