Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции
– Казначеев зашел в переулок уже после убийства, и наверняка, чтобы спрямить путь до «Лакомого кусочка». Я соскреб немного грязи с его сапог. – Алексей вытащил из кармана бумажный пакетик и высыпал его содержимое на чистый лист бумаги. – Вот смотрите, Федор Михайлович, – ни хвои, ни мха, только песок и стебелек гусиной травки, которой полно на обочинах, но, что самое интересное, тут хорошо заметны частички кирпича и желтого песка. Им усыпана дорожка, которая ведет к парадному подъезду. Кирпичная дорожка, в которой кирпичи изрядно выщерблены.
– Это ни о чем не говорит, – махнул рукой Тартищев, – он был у Дильмаца в субботу, получал расчет. И к дому подошел по этой самой дорожке...
Алексей насупился.
– Я, конечно, многое не понимаю, но только кто отправляется на убийство одетым как на праздник, Федор Михайлович? Я знаю, что Дильмац был очень сильным человеком. Мы с ним не раз встречались в яхт-клубе. Он рассказывал, что каждое утро занимался гимнастикой, обливался холодной водой. Я сам видел, как он ходил под парусом, хорошо плавал... Казначеев должен был знать, что он мог оказать очень приличное сопротивление. Притом у него был револьвер, но он не воспользовался им...
– Ты это хорошо подметил, – Тартищев одобрительно улыбнулся, – Казначеев не мог не знать об этом. И если он оделся, как ты говоришь, будто на праздник, это предполагает два момента: или он не собирался заходить в дом, или сопротивления вовсе не ожидал, то есть Дильмаца никто не собирался убивать. Возможно, они хотели управиться еще до его прихода, а князь вернулся раньше времени...
– И убийцы позволили ему лечь в постель, а потом принялись его убивать? Что-то здесь не вяжется, Федор Михайлович! – с сомнением в голосе произнес Алексей.
– По словам камердинера, из вещей Дильмаца пропала сущая чепуха: несколько монет, которыми Мозалевский, видимо, и расплачивался в трактире, серебряная мыльница, два ордена, золотые часы, перстень с двумя небольшими бриллиантами и тот самый пистолет, о котором ты вспомнил. Добыча не ахти какая! Да еще бумажник, но, по словам камердинера, князь накануне крупно проигрался и наличных денег у него оставалось очень мало. Конечно, если б им удалось открыть несгораемый ящик, где у князя хранились драгоценности и большая сумма денег, или хотя бы унести его с собой, их усилия бы оправдались. Но они не смогли даже отодрать его от пола...
– Это еще раз подтверждает, что убийцы все-таки появились после того, как князь заснул, – сказал Алексей, – иначе б он заметил, что в комнате кто-то побывал и пытался открыть ящик. Потом, ордена и перстень он, по словам камердинера, всегда надевал по важным случаям, а если не надевал, то перед уходом прятал в тот самый ящик...
– Ладно, ближе к делу, выкладывай все, что ты думаешь по этому поводу, – проворчал Тартищев и окинул Алексея насмешливым взглядом, – совсем заморочил голову старику.
– Я думаю, что положение трупа на кровати необычно, но не случайно. Он лежал ногами к изголовью. Это говорит о том, что убийца был из своих людей, который знал о наличии сонетки, висевшей слева. Князя перевернули, возможно, даже спящего, чтобы он не смог позвонить в колокольчик и позвать на помощь.
– Но кого он мог позвать, кухонного мужика? Нет, Алеша, это не доказательство. Сонетка вон и у меня висит. Любой слуга знает, где она находится. Убить князя мог любой человек, служивший в господских домах.
– Но вы не можете отрицать, что драка была! В комнате все перевернуто, лампа разбита и валяется на полу, постель и одеяло скомканы, везде следы крови. На теле самого князя множество порезов, похоже бритвой, которая лежала на столике... Но Дильмаца все-таки не зарезали, а удавили подушкой.
– Но опять же ерунда какая-то получается, Алеша, – Тартищев шлепнул здоровой ладонью по столешнице, – на одежде Казначеева крови, кроме как из его разбитой головы, не обнаружилось. Выходит, участия в убийстве он не принимал?
– Я тоже поначалу подумал, что он мог дожидаться Мозалевского в переулке и не заходить в дом, но ведь кто-то должен был помочь убийце связать князя? Князь, видно, отчаянно сопротивлялся, вот они и скрутили ему руки и ноги шнурами от штор. Одному там не справиться было, князь, как я уже сказал, отнюдь не слабым был.
– Но тогда скажи на милость, зачем им надо было резать его сначала бритвой, а затем удавить подушкой? Слишком много лишних действий, ты не находишь? – Тартищев с тоской посмотрел на окно, за которым занимался рассвет. – Одно могу сказать, вопросов оказалось гораздо больше, чем ответов, и мы пока только на один шажок продвинулись, на совсем крошечный шажок, в разгадке этого преступления. Казначеев и Мозалевский, несомненно, принимали участие в ограблении, но убивали ли они князя, вот в чем вопрос! Из-за того барахла, что они взяли, обычно не убивают. А Дильмаца, похоже, прежде чем убить, изрядно пытали. Может, хотели узнать, где он прячет ключ от ящика с деньгами? Камердинер утром, когда пришел будить князя и обнаружил его труп, прежде чем вызвать полицию, проверил наличие ключа и сохранность ящика. Ключ, как ни в чем не бывало, висел в известном только ему и князю потаенном месте за картиной, замок не был нарушен, только одно кольцо и вырвано. Из ящика, по словам камердинера, ничего не исчезло: деньги и драгоценности на месте, разве из документов что-то пропало?
Тартищев отошел к окну и, опершись на подоконник, окинул Алексея взглядом чрезвычайно уставшего человека. Морщины вокруг его синих в дневное время, а сейчас потемневших до угольной черноты глаз превратились в глубокие складки. Густые темные усы и аккуратно подстриженная с заметной проседью борода, крупный нос и выбритая почти до зеркального блеска голова делали Тартищева похожим то ли на черкеса, то ли на ногайца. В свое время Алексей насмотрелся на этих джигитов в бараньих папахах, когда гостил у дедушки на конезаводе в Сальских степях. Дедушка называл их абреками, но доверял им свои табуны и безмерно уважал за гордый и непокорный нрав...
– ...Но если князь все-таки выдал ключ своему убийце, – ворвался в сознание Алексея голос Тартищева, который словно не заметил, сколь пристально его рассматривают, только начал тереть ладонью большой крестообразный шрам на лбу, будто хотел от него избавиться. И правда, в некоторые моменты он придавал Тартищеву откровенно злодейский вид... – То у него должны быть очень крепкие нервы, чтобы сначала задушить князя, после произвести обыск в несгораемом ящике, а потом закрыть замок и вернуть ключ на место... А впоследствии столь же хладнокровно размозжить череп своему сообщнику... В общем, что сие означает, мне пока неведомо. – Федор Михайлович тяжело вздохнул. – И чует мое сердце, Алеша, что это дело чем-то смахивает на несколько последних убийств. Пятерых старух одну за другой удушили подушками и также ничего на первый взгляд не взяли. И убийца, кажется, тоже очень ловко карабкался по крышам. Неужто со старух он переключился на стариков?
– И он высокого роста, крепкого телосложения, при ходьбе чуть косолапит... – Алексей улыбнулся. – Помнится, вы сказали, что на ограде кладбища человек висел, которого вы приняли за мертвого... Если мне не изменяет память, он тоже в какой-то степени подходит под приметы убийцы. И не был ли еще кто-то третий в этом деле? Кому выгодно было расправиться с вами? Тот, кто вас по какой-то причине очень сильно боится, но убить не осмелился. Парни признались, что им велено было вас только проучить...
– Ишь ты, проучить! – Тартищев с интересом посмотрел на Алексея и погрозил ему желтым от табака пальцем. – Ох, сдается мне, Алеша, не так ты прост, как кажешься. Вон как умело разные события в одну кучу свалил! Но давай не будем забивать себе голову. Завтра, то есть уже сегодня, – посмотрел он в окно, за которым отчетливо проступила розовая полоска зари, зависшая над лесистыми сопками и высокой колокольней Знаменского собора, – уже сегодня, – повторил он и сжал руку в кулак, – я вытрясу душу из тех молодчиков, что встретили меня у кладбища. Надеюсь, за сутки в арестантской они успели вспомнить, кто их нанимал начистить рожу Тартищеву.
Глава 8
Алексею показалось, что он только-только успел дотронуться головой до подушки, а уже Никита тормошит его, не давая возможности как следует прийти в себя:
– Вставайте, вставайте, Алексей Дмитрич, сам вас требует! Вавилов у него. – И, оглянувшись на дверь, заговорщицки прошептал: – Кажись, схватили этого антихриста, который Дельмаса удушил. Ванька всю ночь по засадам протыркался, но сейчас доволен, спасу нет!
С трудом попадая руками в рукава рубахи, а ногами в сапоги, Алексей кое-как оделся, пригладил встопорщенные со сна волосы ладонью, плеснул в лицо холодной водой и, выскочив из флигеля, помчался в кабинет Тартищева.
Вавилов, в сбитой на затылок фуражке, в грязном сюртуке и пыльных сапогах, сидел, развалясь, в кресле и, оживленно жестикулируя, рассказывал о перипетиях ночной охоты за Мозалевским. Говорил он быстро и нервно, сжимая в зубах нераскуренную папиросу, о которой, видимо, забыл с того момента, как сунул ее в рот. Тартищев, присев на подоконник, молча слушал его, лишь изредка почти с остервенением тер бритый затылок, словно пытался избавиться от засевших там мыслей. Шрам на лбу побагровел, и Алексей подумал, что главный сыщик Североеланска по какой-то причине в не слишком хорошем настроении, возможно, потому, что тоже не выспался. Завидев Алексея, он молча кивнул ему на маленький диванчик рядом с собой.
