Мэтью Перл - Тень Эдгара По
Получив от библиотекаря первую газетную вырезку с упоминанием о прототипе Дюпена, я предпринял несколько попыток выяснить имя «источника» через редакцию соответствующей нью-йоркской газеты, но ничего не добился. Зато несколько недель штудирования французской прессы и адресных книг увенчались успехом — теперь я располагал изрядным списком вероятных прототипов.
Их биографии совпадали по двум пунктам — описание в нью-йоркской газете и характерные черты персонажа По. В моем понимании прототипами Огюста Дюпена могли оказаться: прославленный парижский математик, автор учебников для решения различных научных вопросов; адвокат по прозвищу Барон, оправдывающий лиц, обвиненных в самых скандальных преступлениях (правда, Барон несколько лет назад перебрался в Лондон); бывший вор, одно время служивший тайным агентом парижской жандармерии, а ныне владелец бумажной фабрики в Брюсселе. Эти трое, а также несколько других парижан или бывших парижан были беспристрастно и объективно рассмотрены мной; я все ждал, что из длинного списка вдруг выделится один человек, с которого Эдгар По и писал своего Дюпена.
Однако с начала моего расследования минуло целых полтора года. Результаты переписки неубедительны, когда письмам приходится пересекать Атлантику; вдобавок это очень медленный процесс. По мере наведения справок кандидаты в прототипы отпадали один за другим.
Так было, пока не наступил ясный весенний день 1851 года. Именно тогда во французском журнале «L’…» мне встретилось это имя — Огюст Дюпон. Конечно, оно завладело моим вниманием, но не в одной сходности звучания тут дело. Нет, меня поразила и сходность образа мыслей Огюста Дюпона и Огюста Дюпена. Я выяснил, что Огюст Дюпон прославился на всю Францию благодаря сенсационному процессу по делу мосье Лафаржа, человека уважаемого и влиятельного. Этот Лафарж, мужчина крепкого телосложения и большой физической силы, был найден мертвым в своем доме. После ряда бесполезных шагов, предпринятых парижской жандармерией, один жандарм привлек к расследованию своего приятеля, молодого учителя по фамилии Дюпон. Дюпона просили перевести показания свидетеля, испанца по национальности (впрочем, после выяснилось, что ценности эти показания не представляли).
Говорят, Дюпон, минут десять — двенадцать послушав жандарма, убедительно доказал, что Лафарж был отравлен собственной женой, причем яд содержался в десерте. Мадам Лафарж обвинили в убийстве и приговорили к смертной казни. Правда, потом власти смягчили приговор.
(На вопрос корреспондента французской газеты «Ла Пресс», что он думает о смягчении приговора убийце, Дюпон ответил: «Ничего не думаю. Наказание практически не имеет отношения к факту преступления, а тем более к анализу оного».)
Весть о способностях Огюста Дюпона быстро распространилась по всей Франции. Правительство, полиция, граждане Парижа стали обращаться к нему по разным поводам. К своему несказанному удовлетворению, я выяснил, что сия молниеносная слава предшествовала появлению в американском журнале рассказа «Убийство на улице Морг». Рассказ был напечатан в 1841 году, а пик популярности Дюпона имел место несколькими годами ранее. Описание Эдгаром По внезапной славы Дюпена во втором рассказе из трех может считаться правдивой историей реального человека — Огюста Дюпона: «Вот почему взгляды полицейских постоянно устремлялись к нему и префектура вновь и вновь пыталась прибегнуть к его услугам»[10].
Моя уверенность в том, что нужный человек наконец мной идентифицирован, вскорости укрепилась, ибо я познакомился с очень осведомленным французом, который последние несколько лет, со свержения Луи-Филиппа, провел в Америке. Человека этого звали Анри Монтор, он состоял на службе в дипломатическом корпусе вновь образованной Французской республики, я же как раз поехал в Вашингтон, чтобы в библиотеках продолжить поиски прототипа Дюпена. Мое прилежание в чтении французских газет заинтересовало мосье Монтора. Я сообщил свою цель и спросил, не знаком ли мосье Монтор с Дюпоном.
— Когда имело место особо жестокое или особо загадочное преступление, — с живостью отвечал мосье Монтор, — парижане обращались к Дюпону, а преступник проклинал год рождения этого выдающегося человека. Я вам так скажу, мосье Кларк: Дюпон — вот истинное сокровище Парижа.
Я стал захаживать к мосье Монтору; он обыкновенно оставлял меня на ужин, за которым следовал небольшой, но емкий урок французского и долгие часы беседы. Мосье Монтор любил проводить параллели между французским и американским государственным строем, а также французским и американским народом. Вашингтон казался ему малолюдным по сравнению с Парижем, а наш климат — вредным для здоровья по причине духоты.
Еще до знакомства с мосье Монтором я написал Дюпону письмо. Я перечислил обстоятельства смерти Эдгара По и объяснил, почему в Балтиморе требуется присутствие Дюпона, причем как можно скорее, пока репутация По окончательно не загублена. Выждав несколько недель, я отправил еще два письма, оба с пометкой «Срочно» и с дополнительными подробностями ненаписанной истории Эдгара По.
Анри Монтор, даром что мы познакомились совсем недавно, пригласил меня на бал-маскарад в пригороде Вашингтона. Должны были собраться несколько сотен гостей, а мне, по мнению Монтора, не повредило бы встретиться с благородными французами и француженками. Большинство гостей носили тот или иной титул; некоторые, к моему удовольствию, хвалили мой далекий от совершенства французский (надо сказать, я не упускал возможности улучшить его). Был на этом маскараде и Жером Бонапарт, племянник Наполеона Бонапарта, сын его младшего брата, Жерома-старшего, и американки (пара познакомилась почти пятьдесят лет назад, когда Жером-старший оказался в Соединенных Штатах). Сия особа королевских кровей стояла сейчас передо мной в ослепительном костюме турка, дополненном двумя ятаганами. Я похвалил костюм.
— Прошу вас, мистер Кларк, не говорите мне мосье. Мы же в Америке, — сказал Жером Бонапарт, и его темные глаза засветились улыбкой. Анри Монтор несколько напрягся. — Что до этих пестрых тряпок, — со вздохом продолжал Бонапарт, — идея принадлежит моей супруге. Она, кажется, прошла в смежный зал.
— Полагаю, я видел ее. Вероятно, павлиньи перья в ее наряде отсылают к Юноне?
— Не берусь судить, к Юноне или к вороне! — съязвил Жером Бонапарт.
— Наш американский друг, — заговорил Монтор, беря меня под локоть, — усердно учит язык нашего отечества, необходимый ему для частных изысканий. Вы недавно из Парижа, не так ли, милейший Бонапарт?
— Отец, бывало, уговаривал меня перебраться во Францию. Я же, дражайший Монтор, и помыслить не могу осесть где-нибудь, кроме Америки, ибо слишком привязан к этой стране и слишком к ней привык, чтобы искать удовольствий в Европе. — Жером Бонапарт слегка постучал по затейливой золотой табакерке и предложил нам понюхать табаку.
От оркестра во главе с устроителем приема, играющим на скрипке, отделилась и поплыла к нам важная дама. Она назвала Бонапарта каким-то милым прозвищем, и я на миг решил, что это и есть мадам Бонапарт. В следующий миг я заметил ее костюм — горностаевую мантию и крупные бриллианты.
— Это Элизабет Паттерсон, — зашептал мне на ухо Монтор. — Матушка Жерома.
По этому шепоту я понял: от меня требуется обратить на миссис Паттерсон особое внимание.
— Дражайшая матушка, — с подъемом начал Жером, — позвольте вам представить Квентина Кларка, уроженца Балтимора, человека блестящих способностей.
— Занятно, весьма занятно, — отвечала маскарадная королева. Отнюдь не отличаясь высоким ростом, она как бы возвышалась над нашей компанией. Я поклонился.
— Очень рад, миссис Паттерсон.
— Мадам Бонапарт, — поправила она и протянула руку для поцелуя.
Лицо мадам Бонапарт, и в особенности чистые глаза, отличала удивительная, почти трагическая красота, которая, по моему разумению, должна была внушать неминуемую любовь. Мадам Бонапарт окинула меня неодобрительным взглядом.
— Почему это вы, молодой человек, явились без маскарадного костюма?
Монтор, наряженный неаполитанским рыбаком, поспешил объяснить, что я узнал о маскараде слишком поздно и не имел времени подыскать костюм.
— Квентин Кларк изучает французские обычаи, мадам.
Мадам Бонапарт сверкнула глазами:
— Советую не отлынивать, молодой человек.
Я еще не знал, до какой степени права маскарадная королева; в безошибочности ее суждений о моих успехах в изучении французских обычаев я убедился, едва прибыв в Париж. А тогда, на маскараде, оглядывая украшенный зал и гостей, лица которых скрывались под масками, я понял: примерно такая жизнь является в мечтах Питеру и тете Блум. И дело не в ливрейных лакеях и не в цветочных гирляндах, скрывающих светильники. Балтимор привык все переводить на деньги, но подспудно хотел приправить свой коммерческий успех этим неуловимым, непродающимся шиком.
