Николай Свечин - Дело Варнавинского маньяка
— Ясно. В столице, в салоне Салтыковых, я слышал историю Варвары Александровны и то, какое участие в ней приняли вы и ваш начальник Благово. Павел Афанасьевич, кажется?
— Точно так.
— Государь издал два именных указа по улучшению положения бедной сироты. И все это — по ходатайству скромного чиновника.
— Доброта его величества общеизвестна.
— Стало быть, вы не шутили, когда обещали штабс-ротмистру Бекорюкову прибытие сюда чинов Летучего отряда?
— Совсем не шутил.
— Я так и понял. И разъяснил Галактиону Романовичу, что в его собственных интересах содействовать вашему расследованию. Да и всего населения города в интересах.
— Благодарю вас, господин предводитель.
— Вы здесь, кажется, на все лето?
— На два месяца.
— Полагаете, что успеете?
— При помощи полиции это станет куда легче…
— Она вам будет предоставлена в полном объеме. И кстати, милости прошу зайти к нам завтра вечером на нашу дружескую вечеринку.
— На втором этаже трактира Островского? Буду, непременно — меня уже пригласил туда судебный следователь Серженко. Я сейчас от него.
— Хм… Надо, милостивый государь, всегда начинать знакомства с предводителя дворянства, как с высшего представителя здесь коронной власти.
— Я полагал, что мое дело касается в первую очередь полиции, и потому лишь начал с нее; прошу меня за это извинить.
— Ну хорошо. Увидимся завтра вечером. Будет весь цвет, кроме нескольких гордецов и домоседов.
Верховский уже как равному подал Лыкову руку. Поклонившись, тот повернулся и вышел вон, но успел разглядеть в зеркале нацеленный ему в затылок взгляд хозяина. Неприязненный такой взгляд, с прищуром. Странный для вежливой беседы.
Через десять минут Алексей подымался на второй этаж дома купца Семенова, где снимала помещение варнавинская земская управа. Сторож, молодой мужчина на деревянной ноге, с медалью за турецкую войну, проводил сыщика в начальственный кабинет. Председатель управы Челищев оказался, не в пример предводителю дворянства, жизнелюбивым крепышом с розовыми щеками, покрытыми короткой бороденкой. Звали земца заковыристо: Илларион Иринархович. Уже через фразу Челищев пригласил нового знакомца на «островские вечера». Поговорив четверть часа ни о чем, Алексей откланялся. Уф! Теперь можно было пойти домой, переодеть тесный мундир на статский сюртук и поесть обещанной кухаркой к обеду селянки.
Ровно в пять коллежский асессор входил в управление полиции. Бекорюкова на этот раз на месте не оказалось, но он отдал все необходимые распоряжения. Дежурный проводил гостя в пустую комнату со столом и двумя стульями и отравился за сыскным надзирателем. Алексей стоял спиной к двери и глядел в окно, как вдруг почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Мгновенно одним движением он и развернулся, и отступил на шаг. И обнаружил перед собой мужчину среднего роста и крепкого сложения, с заурядным лицом, усами щеткой и бесцветными глазами. Одет незнакомец был в синюю чуйку и потертую поддевку, на ногах — готовые сапоги, в руке зажат картуз с суконным козырьком. Все обыденно и неброско, как и должно быть у толкового агента.
— Дозвольте представиться: сыскной надзиратель Щукин прибыл в распоряжение вашего высокоблагородия. Согласно приказанию господина исправника.
Голос у Щукина оказался глухой, чуть хрипловатый, словно у обычного пьяницы. Но бесцветные глаза смотрели зорко и жестко.
— Как вас зовут?
— Иваном Ивановичем, ваше высокоблагородие.
— А зачем подкрадывались?
— Ни за чем. Я всегда так хожу.
— Зеленый басон на воинской службе носили?[29]
— Так точно. Командир отделения команды разведчиков 64-го Казанского имени Его императорского высочества великого князя Михаила Николаевича пехотного полка.
Щукин отвечал спокойно, с достоинством, смотрел прямо в глаза и вообще производил впечатление человека на своем месте. Но пластун! Подошел бесшумно; Лыков его не услышал, а только почувствовал.
— Садитесь, Иван Иванович. Меня зовут Лыков Алексей Николаевич, я разбираюсь в обстоятельствах ранения моего управляющего. Господин исправник пояснил, что вы должны честно и подробно ответить на все мои вопросы?
— Так точно, ва… господин Лыков. Спрашивайте.
— Мой управляющий Титус пытался самостоятельно найти убийцу троих детей.
— Вел свое расследование? Это незаконно.
— Я знаю. Но мы уже уладили этот вопрос с Галактионом Романовичем.
— Понятно.
— Так вот, я подозреваю, что все четыре преступления совершил один человек.
Щукин наморщил низкий лоб:
— Э-э-э… То есть…
— Да, именно тот самый маньяк. Поэтому расскажите мне подробно, как вы расследовали убийства. Начиная с первого случая. Что сделано полицией по розыску, какие найдены улики, что дали допросы, какие были версии. Подробно! Заодно опишите общую криминальную обстановку в городе и уезде.
— Слушаюсь. Значит, так… Все три убийства совершены способом удушения, и все три летом. Это наводит на выводы. Например, такие, что зимой маниак в городе отсутствует.
— Хм… Возможно. Но зимой раньше темнеет, и дети реже ходят по улицам поодиночке.
— Не соглашусь, но продолжаю, — спокойно, как равный равному, ответил сыскной надзиратель, и Лыкову это понравилось. — Первая жертва — отрок десяти годов, сын мещанина Егоркина. Проживал в Коротком переулке возле кладбищенского оврага. Часто там и играл, как все тамошние мальчишки. Пропал 2 июня 1884 года после обеда. Гулял без товарищей по улицам. Последний раз его видела соседка, когда парнишка шел по переулку в сторону Чернотропой улицы и грыз яблоко. Обнаружен только через двое суток в овраге. Выломаны четыре пальца, выдавлен левый глаз; смерть наступила от удушья.
— Что сделано в рамках расследования?
— Опрошены все обыватели с прилегающих улиц. Никто и ничего…
— Агентура?
Щукин вздохнул:
— Я самолично поставил всех на дыбы. Агентура, конечно, какая-никакая, но есть… Спервоначалу подозрение пало на горчишников[30]. Те, по правде сказать, в последнее время несколько распустились. Хабалят[31]. На ярмарках затевают драки, в табельные и базарные дни пьют и озорничают, пристают к обывателям. Девчонку прошлой осенью снасильничали, весной красильщику Головушкину баню сожгли.
— За что?
— А он им на улице замечание сделал.
— Чего же вы их терпите?
— Родители девчонкины спервоначалу дали заявление, а потом забрали. И Головушкин то же самое.
— Запугали?
— А то! Но начальство осталось довольно — статистику подправили. Посему я получил команду ничего не предпринимать.
— Понятно. Серьезная шайка?
— В праздники человек двадцать собирается. Из пригородной Потаниной деревни, с выселков, с Красницкой дороги. Молодежь, но лихая. Там, где отца нет или есть, но пьяница. Ходят с ножами, могут их и в ход пустить. Обывателям неприятно.
— Кто главный?
— Ваня Модный. Сын купца первой гильдии Селиванова. Развращенный малый, и вообще гнилой не по годам. Купец этот кредитовал кое-кого… для начала лесного дела…
Лыков молча скосил глаза в сторону кабинета исправника, и Щукин так же молча кивнул.
— Но ведь убийства уже из статистики не выкинешь. Почему отбросили горчишников?
— Потому, что это не они.
— Точно ли?
— Я, господин Лыков, свое дело знаю, — спокойно ответил сыскной надзиратель. — Кого хошь тут спросите. И душегубам потачки давать не склонен. Ребенка убить — это не баню сжечь. Тут другие должны быть люди.
— Или нелюди…
— Как угодно. У всех горчишников доказанное инобытие. В этот вечер их шобла сидела в кабаке Коммерческого. У Вани именины аккурат 2 июня. Папаша денег дал и уехал в Кострому по торговым делам. Начались пьяные аллюры, с мордобоем и песнопением. Гуляли основательно, пока все не обблевались. Намулындались так, что которые и утром еще спали.
— Хорошо. Где еще искали?
— Психованных всех проверили. И не только варнавинских, но и на пятьдесят верст вокруг. Насчитали девятнадцать дурачков, но все оказались тихие. Опять, они завсегда на виду. Трое-четверо лишь из них шляются по уезду наги-босы, юродствуют. Один даже из Семенова ходит. Нет, и не они.
— Беглые, дезертиры?
— Вот тут в самую точку! Такие имеются завсегда. Сколько их — никто не знает. Потому староверов тут очень много, а они весьма любят этого брата от властей укрывать. На зиму особенно. Летом ребята по теплу уходят — в Москву, в Питер, в Нижний на ярмарку, а зимой возвращаются. С добычей, из которой оплачивают раскольникам постой. И опять до весны их нет. Двоеданам[32] за радость власть подкузьмить.
— Агентуры по деревням у вас, следовательно, нет?
