Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег
В тот факт, что заимодавцем являлся сам Гастролер, я не верил. Ну не укладывалось в моей голове, что шулер мог интересоваться политикой!
Имела право на жизнь и немного иная версия, которая в целом почти совпадала с первой. В ней было только одно отличие — неофита убрали, чтобы он ничего не смог рассказать после того, как передал переписку.
И тем не менее, я настаивал на своей самой первой вер— сии, изложенной мною Кутузову в самом начале нашего разгово— ра. Только тогда я понятия не имел о похищенной переписке, в которой и заключался смысл всего происходящего. Был некто третий, кого Строганов знал в лицо. И этот третий поспешил от опасного свидетеля избавиться, подстроив самоубийство!
Оставалось лишь выяснить, кому выгодно, чтобы наша ложа закрылась? Однако этот вопрос представлялся мне чрезмерно трудным. Я и не надеялся докопаться до истины, пока не найдется таинственный Гастролер. Хотя кое-какие предположения имелись и у меня. Но носили они крамольный характер. Я даже сомневался, записывать ли мне эти мысли в своем дневнике, который манил меня с палисандрового столика. Мне страстно хотелось взяться за остро заточенное перо.
Речь шла о соперничестве, которое назрело в глуби самого масонства, которое склонен я был назвать скорее нравственным разложением, нежели поиском высшей истины. Эти слова дались мне с трудом, потому как в разгадке тайн мироздания видел я предназначение, мне предначертанное свыше.
К примеру, я знал, что «Астрея», одна из известнейших петербургских масонских лож, строила козни ложе «Ищущих манны», лишь бы выбить противника из седла и заполучить в свое безраздельное владение древнейший шотландский ковер с символическими изображениями и акт той же самой шотландской ложи, которая по праву звалась одною из первых масонских организаций.
Злые языки даже утверждали, что лично сам генерал Кушелев, возглавлявший «Астрею», доносил Александру Благословенному об орденской деятельности.
Не сложно было предположить, что кто-то захотел проделать нечто подобное и с орденом «Золотого скипетра». Возможно, — вдруг догадался я, — мы тоже готовились получить во владение какой-то особо ценный предмет, древнейшее сокровище или священную реликвию. Но неужели кто-то из братьев?! От этой мысли мне едва ли не делалось дурно! Как может против «Золотого скипетра» интриговать другая масонская ложа?! Ведь мы же единое целое, все вместе мы строим на бренной земле храм братской любви и взаимопомощи!
Но я решил особенно в эту тему не углубляться, не было у меня совершенно никаких доказательств, одни только домыслы!
И все же я решился набросать Кутузову записку с вопросом, от ответа на который зависела судьба моей завтрашней поездки в Москву.
После этого я провалился в глубокий сон, который и промучил меня почти что до самого утра. Объятия Морфея оказались неласковыми, своею волей он погружал меня в самые темные и непроглядные глубины Аида.
Во сне тихой поступью подкрадывался ко мне коварный убийца в белом фартуке на красной подкладке. В руке он сжимал огромный молот в форме тетраэдра.
— Остановись! — крикнул я. Но убийца захохотал. Во сне я не увидел его лица, скрываемого за капюшоном монаха. Только во тьме фосфорическим светом горели его глаза.
— Au secours! — воскликнул я и проснулся, обливаясь холодным потом.
И помощь мне подоспела, как всегда, в лице моей милосердной Миры. Стучали в дверь.
— Войдите! — воскликнул я, обрадованный тем, что кто-то, наконец, осмелился нарушить мой сон.
— Вы кричали, — встревоженная индианка переступила через порог моей обители, сжимая хрупкими ладонями бокал с моим излюбленным пуншем. В другой руке она держала наливное спелое яблочко с румяным бочком.
— Спасительница моя! Mon ange! — обрадовался я ее внезапному появлению.
— Да что же здесь происходит? — воскликнула Мира, вконец разволновавшись.
— Да ничего особенного, — попытался я ее успокоить и улыбнулся как можно мягче.
— Яков Андреевич, — насторожилась она. — Уж вы-то меня не проведете!
Тут ее взгляд скользнул по слегка покосившемуся гобелену.
— Ах, вот оно в чем дело! Тогда все ясно, — печально вздохнула она. — Опять этот Кутузов испортил вам настроение, и вам снились кошмары.
— Мира, ты необыкновенно проницательна, — вновь улыб— нулся я.
— Вы у меня дождетесь, Яков Андреевич, — она погрозила пальчиком. — Я Лунева позову, пусть он вами занимается!
— Алешку? — деланно ужаснулся я. — Да он же насмерть меня залечит!
С Луневым мы служили в одном полку, и однажды под Лейпцигом ему посчастливилось вытащить меня из беды. И, говоря откровенно, ему я был обязан своею жизнью. Увы, но с ним мы встречались довольно редко и чаще всего по случаю последствий моего ранения или болезни. Поэтому мне не понравилось, что Мира завела разговор о Луневе именно сейчас, это показалось мне дурным предзнаменованием!
Я ухватил индианку за талию и усадил ее рядом с собой на диване. Она подняла на меня огромные удивленные глаза. Честно скажу, я не часто позволял себе с ней такие вольности.
— Я безмерно благодарен тебе за твою неустанную заботу, — сказал я ей. Индианка поняла, что слова эти сказаны всерьез, и испугалась еще сильнее.
— Берегите себя, — промолвила она и нащупала на моей груди изготовленный ею собственноручно пантакль.
— Хорошо, — согласился я.
— Обещаете?
— Буду беречь! — заверил я Миру и вгрызся зубами в яблоко. Пунш этим утром мне показался на диво освежающим и бодрящим!
Переодевшись, я спустился в столовую, где меня поджидал Кинрю.
— Так мы едем в Москву? — осведомился он, отправляя в рот внушительный кусок осетрины. — Я всю свою жизнь мечтал побывать в этом оплоте древней Руси!
— И не только древней, — заметил я, усаживаясь за стол.
Утро снова выдалось пасмурным, в связи с чем в столовой было темно, несмотря на то, что огромные окна были не занавешены.
— Яков Андреевич, вы не ответили на мой вопрос, — напомнил японец, уминая за обе щеки красную рыбу.
— Это будет зависеть от одного незначительного обстоя— тельства, — ответил я, имея в виду свою записку к Кутузову, на которую я дожидался ответа. Сразу, как только Мира поки— нула мой кабинет, я отправил с ней к мастеру человека.
Семка возвратился как раз под конец нашей трапезы и сообщил мне, что Ивана Сергеевича не оказалось дома.
«Что ж, не судьба!» — подумал я про себя и велел Кинрю собирать чемоданы.
— Ну, наконец-то! — обрадовался японец, все еще не веря своему счастью. Он все еще не оправился от любовной раны, которую, сама того не желая, нанесла ему Варенька Кострова, которую нам однажды удалось выручить из беды. С тех пор Кинрю ходил сам не свой, как в воду опущенный, страдал от безответного чувства. И кто бы мог подумать, что самураи такие сентиментальные! Я надеялся, что увлекательная поездка во вторую столицу немного отвлечет моего золотого дракона от грустных мыслей. И моим чаяниям суждено было осуществиться, но в то время я еще об этом не знал.
— Погодите собираться, — вдруг вспомнила Мира. — Я вам еще не успела рассказать одну очень занимательную историю!
— Какую еще историю? — проворчал нахмурившийся Кинрю, недовольный тем, что его отрывают от приготовлений к долгожданной поездке.
— Я вам про свою горничную не рассказала. Она такая забавная, — разговорилась Мира. — Я ей на рождение подарила свою бархотку. Так вот она…
— Это которая? — перебил я индианку. — Саша или Катюша?
— Катюша, — по-детски обрадовалась Мира тому, что я знаю по именам ее многочисленных горничных. Моя волевая и сильная предсказательница была совершенно беспомощна и наивна перед своей любовью ко мне.
— И что же горничная? — торопил ее нетерпеливый японец.
— У нее появился поклонник. Представительный такой! Вы можете такое вообразить?
— Что же в этом особенного? — полюбопытствовал я.
— Да странный он какой-то, — сказала Мира. — Вовсе он ей и не подходит. Не из простых!
— Что ж, в природе случаются и мезальянсы, — философски заметил я. — Да речь, кажется, о марьяже и не идет!
— Не знаю, — развела руками моя подруга. — Похоже на то, что намерения-то у него серьезные. Он ей конфеты возит каждый день из кондитерской, что на Невском. Она мне сама рассказывала. Кольцо ей подарил. Золотое даже, по-моему!
— Так порадуемся за них, — пожал я плечами.
— Не нравится мне он, — поморщилась Мира. — Глаза у него черные, колючие. Злые такие, — она задумалась, подбирая нужное слово. — Волчьи. Все время в черном ходит, табаком от него за версту несет, и бакенбарды у него такие противные, рыжие! Фу! — она скорчила гримасу и отвернулась. — Я гадала на него, — добавила Мира. — Плохое выходит. Не нравится мне это! К тому же, по-моему, девушка беременна. Ее то тошнит, то она в обмороки падает. Кошмар!
