Сергей Зверев - Господа офицеры
— Прапорщик? Всего-то? — покупатель был явственно разочарован.
Турок достал кошелек, отсчитал несколько золотых монет.
Черкесы загомонили, они перебивали друг друга, но смысл был понятен Николеньке и без всякого перевода:
— Маловато будет!
— Маловато?! — турецкий офицер воздел руки к небу. — Аллах свидетель, за этого сопляка я вам еще переплачиваю! Прапорщик, велика птица! Украдете русского полковника — получите десять раз по столько!
— А если члена императорской семьи украдем? — с подначкой спросил один из черкесов.
Турок весело рассмеялся:
— Тогда… Тогда, клянусь бородой пророка, получите столько золота, сколько этот украденный царский родственник будет весить!
Два турецких солдата подняли Николая с земли и, не церемонясь, зашвырнули в арбу. На дне арбы валялись овчины, нестерпимо воняющие кислятиной, зато лежать на них было мягко и тепло. Сверху на пленника бросили несколько таких же овчин.
«Если не задохнусь, так согреюсь, — подумал Николай. — Меня, надо понимать, продали. Ладно, по крайней мере, не убьют. Турки все же не дикари вроде этих горцев. Сами постоянно подчеркивают, что они — европейцы. Но что будет, если турки догадаются, кто я в самом деле такой? Подумать страшно!»
Волы сдвинули арбу с места, и она с немилосердным скрипом покатилась вперед.
— А! Чтоб тебя на том свете шайтан заел! Жадина… — напутствовал удаляющегося турецкого офицера и его солдат один из горцев. — Полковника ему… Вот пусть сам полковников крадет. И царских родственников — тоже.
Здорово удивился бы черкес, если бы чудом узнал, что пять минут тому назад в их руках был не кто-нибудь, а как раз близкий царский родственник, племянник Императора и Самодержца Всея Руси Николая Романова!
Арба медленно двигалась по узкой дороге, которая то стремительно взлетала ввысь, то опускалась в распадки. Много ли увидишь, лежа навзничь на дне примитивной повозки? Разве что воловьи хвосты впереди да поросшие буковым лесом горные склоны в синеватой туманной дымке по сторонам. Да Николаю было и не до любования красотами Восточной Анатолии. Он размышлял о сложном — чтобы не сказать, отчаянном! — положении, в которое угодил по собственной глупости, и раздумья Николеньки были напрочь лишены всякой приятности.
Ведь если откровенно, вот если положа руку на сердце, то даже злиться следовало только на себя. Не на диких же горцев… Это не горцы и не турки заставляли его нестись вперед сломя голову, даже не потрудившись хоть на секунду остановиться, оглянуться, подумать: а в ту ли сторону я мчусь, а не совершаю ли я что-то непоправимое… В конце-то концов, не горцы и не турки насильно лили ему в рот вино, не враги напоили его так, что он утратил осторожность и способность здраво соображать, не говоря уже о том, чтобы достойно сопротивляться.
Нет, что ни говори, а иногда тяжелые испытания и горькие неудачи очень способствуют быстрому поумнению!
Теперь он боялся не за себя. Теперь, когда масштаб собственной дурости окончательно дошел до стремительно поумневшего великого князя, Николай пуще смерти опасался того, что турки каким-нибудь образом откроют его истинное лицо. Картины одна другой мрачнее представали перед мысленным взором юноши. Вот турки требуют сепаратного мирного договора в обмен на его жизнь. Вот, получив вожделенный договор, обнаглевшие враги желают территориальных уступок от Российской империи в обмен на его свободу…
Пожалуй, юноша преувеличивал: не та он был фигура, чтобы стать предметом подобного торга. Просто очень молодым людям, тем более если они имеют отношение к самым вершинам власти, свойственно считать свою персону центром Вселенной. С возрастом, если человек не полный дурак, это проходит.
Кстати, стоит заметить, что направление мыслей у Николеньки было самым возвышенным и благородным: теперь он даже жалел о том, что черкесы не перерезали ему глотку! Искренне жалел, ни на йоту перед собой не рисуясь! Он был воспитан так, что смерть казалась ему предпочтительнее собственного публичного позора и тяжкого урона для России.
Сепаратный мир — это, конечно, вряд ли. Равно как и территориальные уступки. Но вот перемирие, которое сорвало бы давно готовящееся наступление Кавказской армии и позволило бы войскам Киамиль-паши закрепиться сильнее, это — да. Вполне возможная цена. Плюс астрономическая сумма денег, а с финансами в России дела обстояли по военному времени неважно.
Но не это главное! Нашлись бы деньги, в конце-то концов. Только вот турки и немцы с австрийцами молчать об инциденте с позорным пленением великого князя не станут, благородство для них — звук пустой. Они ударят во все поганые колокола, они будут издевательски злорадствовать и язвить. Газеты стран Тройственного союза постараются выставить взбалмошного юнца в самом нелепом и смешном виде. Тем же займутся оппозиционные газеты стран Антанты, да и в самой России ехидных критиканов хоть отбавляй. А значит, речь пойдет о подрыве престижа царствующего дома Романовых и всего государства в целом. Это и в мирное время принесло бы колоссальный вред, а уж когда гремит такая война… Моральный дух общества, вера людей в правящую династию — это ничуть не менее весомые факторы борьбы с врагом, чем количество пушек. Проще говоря: если над родственниками царя и самим государем начнут хихикать, а то и смеяться в голос и враги, и друзья, это самым негативным образом скажется на ходе боевых действий.
…В лицо Николеньке пахнуло влагой: арба двигалась уже по каменистому берегу озера Ван. Юноша изо всех сил пытался отвлечься от мрачных мыслей, подумать о чем-нибудь хорошем и приятном. Скажем, о Вере Холодной. Получалось не так, чтобы слишком хорошо.
«Благодарение небесам, что она меня не видит сейчас, — с горечью думал он. — Нет, любимая никогда и ни за что не должна узнать про мою глупость и мое унижение. Значит? Значит, у меня один выход: покуда меня не опознали, бежать из плена любой ценой, не считаясь ни с каким риском, даже при самых эфемерных шансах на успех. Тогда я либо обрету свободу, либо безвестно погибну. Но при обоих исходах я не принесу вреда России и не стану посмешищем в глазах Веры!»
13
Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич выполнил свое обещание: на третий день после прибытия поручика Голицына в Эрджиш у Юденича появились два долгожданных «Фармана». Это позволяло попытаться провести аэроразведку южного берега озера Ван с тем, чтобы уточнить местоположение окаянной супергаубицы, которая продолжала тупо садить вслепую снаряд за снарядом по русским позициям.
Уже появились первые серьезные жертвы: один из снарядов взорвался неподалеку от полевой госпитальной палатки, похоронив раненых и врача с двумя сестричками милосердия под валом выброшенной взрывом земли. Осколком другого снаряда перерубило пополам молоденького вольноопределяющегося. Картинка та еще получилась. Не для слабых нервов.
Паники среди личного состава покуда не началось, но если и дальше так пойдет, то паника не замедлит воспоследовать. А более всего русских солдат возмущала наглая безнаказанность турок! Словом, с «Большой Бертой» необходимо было покончить. Чем скорее, тем лучше.
…Двухместный биплан с российскими двуглавыми орлами на нижних крыльях кружился над позициями турок на высоте около пятисот сажен. Пилот «Фармана» оказался настоящим мастером своего дела и храбрецом: он успешно справлялся со своим аппаратом в условиях гор, хоть летать в горах и над горами считалось среди авиаторов делом гибельным.
Но этот пилот был человеком опытным, он летал еще на первых «Блерио» и учился управлять аппаратами разных конструкций у самого Рыжего, знаменитого Сергея Уточкина, одного из первых русских авиаторов, которого прозвали так за цвет волос и которого знала, без преувеличения, вся Россия.
Сзади, за пилотом, в открытой кабине «Фармана» сидел наблюдатель-разведчик. На головах обоих были надеты кожаные шлемы с шерстяной прокладкой, лица их были почти закрыты огромными авиационными очками-«консервами», защищавшими от встречного ветра.
На коленях у наблюдателя лежал портативный фотоаппарат «Cannon», последнее достижение британской технической мысли, заряжавшийся специальной кассетой с десятью фотопластинками повышенной чувствительности. Пластинки менялись с помощью специального рычажка, так что можно было, не открывая корпуса, сделать десять снимков. Глазок объектива тоже работал автоматически: он открывался и закрывался после нажатия двух соответствующих кнопок. Словом, спасибо британским союзникам за такой подарок!
Кстати, в этом портативном фотоаппарате англичане впервые применили ирисовую диафрагму.
Портативный-то он портативный, но все же пол-аршина в длину ящичек и весьма тяжелый.
