Джинн Калогридис - Невеста Борджа
— Прекратите! — крикнула я.
Жестокость и непочтительность кардинала настолько взбесили меня, что я позабыла обо всякой скромности и выпустила накидку; та упала на пол. Оставшись в одной лишь нижней рубашке, я решительно подошла к Маттео и попыталась сдернуть его с колен кардинала.
Кардинал же, с лицом, искаженным пьяной яростью, вцепился в мальчика.
— Пусть кричит! Я заплатил маленькому ублюдку! — Мне было на это наплевать. Мальчик был слишком мал, чтобы понимать, что ему предлагают. Я дернула еще раз, посильнее. Трезвость придала мне решимости, которой недоставало Луису. Его хватка ослабела, и я передала всхлипывающего мальчика исполненной негодования донне Эсмеральде. Она тут же унесла его, чтобы осмотреть без помех. Возмущенный Луис Борджа вскочил, но слишком быстро для столь сильного опьянения. Он рухнул, быстро сел на ступеньку перед моим троном, потом положил руку и голову на новую обивку трона, испачканную кровью Маттео.
— Как ты посмел! — произнесла я. Голос мой дрожал от гнева. — Как ты посмел причинить вред ребенку, платил ты ему или нет, и как ты посмел проявить такое неуважение ко мне, занимаясь этим на моем троне! Ты больше не считаешься желанным гостем в этом дворце. Ты уедешь сегодня же утром.
— Я — гость твоего мужа, — невнятно произнес он, — а не твой, и тебе лучше бы запомнить, что здесь правит он.
Он повернулся к моему мужу. Глаза Джофре все еще были крепко зажмурены, а рот приоткрыт; он прижимался к шлюхе.
— Джофре! Эй, ваше высочество, отвлекись! Твоя жена — противная мегера!
Джофре заморгал; его толчки прекратились.
— Санча?
Он неуверенно взглянул на меня. Он был слишком пьян, чтобы осознать подтекст ситуации и устыдиться.
— Эти люди должны уехать, — сказала я громко и отчетливо, чтобы он наверняка услышал. — Все, сегодня же утром, а шлюхи пускай убираются немедленно.
— Сука, — произнес кардинал, а потом склонился над новой бархатной обивкой моего трона, и его вырвало.
По моему настоянию гостям Джофре пришлось-таки уехать на следующий день. Мой муж почти весь день плохо себя чувствовал, и мне лишь вечером удалось поговорить с ним о событиях прошедшей ночи. Его воспоминания были полны пробелов. Он помнил лишь, как друзья убеждали его пить. Он утверждал, что совершенно не помнит никаких шлюх, и уж конечно же он никогда не запятнал бы честь трона, по собственной воле предприняв подобные действия. Должно быть, его спровоцировали друзья.
— Это что, в Риме так принято себя вести? — негодующе спросила я. — Ну да неважно. Здесь и везде, где я буду жить, такого не будет!
— Что ты, что ты! — поспешил успокоить меня Джофре. — Это все Луис, мой кузен, — он распутник. Но я тоже виноват, мне не следовало напиваться до потери соображения. — Он умолк. — Санча… Я не понимаю, почему я искал утешения в объятиях шлюхи, когда моя жена — прекраснейшая женщина во всей Италии. Я хочу, чтобы ты знала… ты — любовь всей моей жизни. Я понимаю, что я неловкий и невнимательный; я понимаю, что я — не самый искусный из мужчин. Я не надеюсь, что ты ответишь на мою любовь. Я прошу лишь милосердия…
Потом он долго просил прощения, так жалобно, что я его даровала: не было никакого смысла допускать, чтобы возмущение и дальше отравляло нам жизнь.
Но я запомнила его слабость и сделала себе заметку на память о том, что мой муж легко поддается чужому влиянию. Он — не тот человек, на которого можно положиться.
Не прошло и двух недель, как к нам явился новый посетитель, на этот раз — ни больше ни меньше как посланец его святейшества, граф Марильяно. Он был человеком более зрелых лет, строгим и величавым, с сединой в волосах, в неброском, но элегантном наряде. Я устроила в его честь хороший ужин, радуясь тому, что он явно не интересуется разгульными попойками.
Однако, выяснив, что его интересует, я была потрясена.
— Мадонна Санча, — твердо произнес он после того, как мы завершили ужин последней бутылкой «Лакрима Кристи» (приятели Джофре выпили почти весь наш запас, привезенный из Неаполя). — Теперь я должен перейти к самой трудной теме. Мне очень жаль, что я вынужден говорить о подобных вещах с вами в присутствии вашего мужа, но вам обоим следует знать об обвинениях, выдвинутых против вас.
— Обвинениях? — Я уставилась на нашего гостя, не веря своим ушам. Джофре тоже был изумлен. — Боюсь, я вас не понимаю.
Тон графа представлял собою безукоризненное сочетание твердости и деликатности.
— Некоторые… посетители, побывавшие в вашем дворце, сообщили, что стали свидетелями неподобающего поведения.
Я взглянула на мужа; тот с виноватым видом разглядывал свой кубок, вертя его в руках и созерцая игру света в гранях украшающих его драгоценных камней.
— Здесь действительно имело место неподобающее поведение, — сказала я, — но отнюдь не с моей стороны.
Мне не хотелось впутывать в это дело Джофре, но точно так же мне не хотелось, чтобы мой обвинитель добился успеха со своей местью.
— Скажите, пожалуйста, а не был ли одним из этих свидетелей кардинал Луис Борджа?
Граф едва заметно кивнул.
— А могу я, в свою очередь, спросить, откуда вы об этом узнали?
— Я застала кардинала в компрометирующей ситуации, — ответила я. — Ситуация была такова, что я потребовала, чтобы он как можно быстрее покинул дворец. Он был недоволен.
И снова наш гость слегка кивнул, выслушав эту информацию.
Джофре тем временем залился краской — судя по всему, от смеси гнева и смущения.
— Моя жена не сделала ничего дурного. Она — особа самых высоких моральных устоев. Какие обвинения были выдвинуты против нее?
Граф потупил взгляд, демонстрируя свою скромность и нежелание говорить о подобных вещах.
— Что в ее личные покои входил не один, а несколько мужчин, в разное время.
Я недоверчиво рассмеялась.
— Но это же чушь!
Граф Марильяно пожал плечами.
— И тем не менее эти вести вывели его святейшество из душевного равновесия — настолько, что он отзывает вас обоих в Рим.
Хоть я и не была счастлива в Сквиллаче, я не имела ни малейшего желания жить среди Борджа. Здесь, в Сквиллаче, я хотя бы была рядом с морем. Джофре при мысли о возвращении в родной город тоже сделался мрачен. Он упоминал о своих родственниках исключительно мимоходом и никогда ничего толком не рассказывал; но из его немногочисленных обмолвок мне стало ясно, что он их откровенно боится.
— Как мы можем доказать лживость этих обвинений? — спросила я.
— Меня прислали сюда провести официальное расследование, — сказал Марильяно. Хотя от мысли о том, что папский посланец примется въедливо изучать меня, мне сделалось неуютно, прямота и откровенность старого графа мне понравились. Он был любезен, но решителен — одним словом, честный человек. — Мне необходимо получить возможность поговорить со всеми дворцовыми слугами, дабы допросить их.
— Говорите с кем хотите, — тут же сказал Джофре. — Они с радостью скажут вам правду о моей жене.
Я улыбнулась мужу, благодаря его за поддержку. Граф продолжал:
— Есть еще один вопрос — о расточительстве. Его святейшество недоволен тем, что на дворец в Сквиллаче потрачено так много денег.
— Я думаю, что для ответа на этот вопрос вам достаточно лишь посмотреть по сторонам, — сказала я ему. — Взгляните сами и рассудите, является ли здешняя обстановка чрезмерно роскошной.
Тут уж даже Марильяно не сдержался и улыбнулся.
Все расследование заняло два дня. За эти два дня граф поговорил со всеми слугами, придворными дамами и кавалерами. Кроме того, я позаботилась о том, чтобы он поговорил с маленьким Маттео. Вся наша челядь оказалась достаточно благоразумна, чтобы не припутывать Джофре ни к каким прегрешениям.
Я лично проводила Марильяно к ожидающему его экипажу. Граф слегка приотстал, пропустив своего помощника вперед, и в результате мы с ним получили возможность поговорить наедине.
— Мадонна Санча, — сказал граф, — исходя из всего того, что мне было известно о Луисе Борджа, я с самого начала расследования ни капли не сомневался, что вы невиновны в том, в чем вас обвиняют. Теперь же я знаю, что вы не просто невиновны, но что вы внушаете сильную привязанность и любовь всем, кто окружает вас. — Он быстро и незаметно огляделся по сторонам. — Вы заслуживаете того, чтобы знать всю правду. Меня прислали сюда отнюдь не только из-за обвинений кардинала.
Я понятия не имела, на что он намекает.
— Тогда из-за чего же?
— Из-за того, что свидетели говорили о вашей необычайной красоте. Ваш муж писал о ней в самых нежных выражениях, и это само по себе вызвало интерес его святейшества. Но теперь ему сказали, что вы красивее Ла Беллы.
Ла Белла, Красавица: так прозвали Джулию Орсини, нынешнюю любовницу Папы, которую молва назвала самой красивой женщиной Рима, а может, и всей Италии.
— И что же вы сообщите его святейшеству?
— Я — честный человек, мадонна. Я должен буду сказать ему, что это правда. Но я также скажу ему, что вы из тех женщин, которые хранят верность своим мужьям. — Он на миг умолк. — Хотя, если говорить начистоту, ваше высочество, я не думаю, что это что-либо изменит.
