Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич

Удивительно, но зима началась со снегом!

С первого декабря Платон открыл очередной лыжный сезон.

Но потом началось!

Опять потепление, потом обледенение.

Последние два дня уходящего года он катался по ледяному насту, отшлифованному сотнями подошв лесных пешеходов, к тому же усыпанному опавшими листьями и прочим мусором, создававшими неожиданное торможение. Единственному в лесу лыжнику постоянно приходилось бороться с потерей устойчивости. И это ему удавалось. Падений удалось избежать. Но вот средняя скорость передвижения оказалась ниже пешеходной. Свои мучения на отсутствующей лыжне в последние дни года Платон объяснил семье желанием выполнить лыжный план. И это ему удалось. Однако сил и желания продолжать издевательства над собой и уже сильно потёртыми лыжами в Новом году Крысы у упорного Платона уже не осталось. По этому поводу он даже придумал соответствующий ответ на традиционное приветствие:

– «Привет! Как дела!».

– «Привет! Крыска пока жива!».

В один из дней, неожиданно расщедрившаяся Надежда пообещала сводить коллег в ресторан «Ёлки-палки», но не получилось.

– «Так, что? Ресторан обломился?» – торжествовал прозорливый Гудин.

– «Так смотри, какой снегопад! Палка у ёлки то и обломилась!» – в тон ему отбился, тешивший себя в прямом и переносном смыслах надеждой, Платон.

Но период нормальных, даже тёплых отношений между Платоном и Иваном Гавриловичем Гудиным нет-нет, да и прерывался очередной пакостью последнего из когорты.

Он всё время пытался подколоть, обидеть Платона, с целью принизить того перед коллегами.

Поэтому иногда доставалось даже вещам Платона.

То во время начавшегося ремонта в офисе Иван Гаврилович убрал от пыли свою сумку, оставив пылиться сумку отсутствовавшего в то время Платона, и не сказав тому ничего об этом.

То называл вещи Платона барахлом, а упомянутую сумку – мешком. Насмотревшись на потуги старца, Платон всё же решил его прилюдно опустить, чтобы тому впредь было неповадно.

Эх, бедный Гаврилыч! Не знал он, что с Платоном нельзя было воевать, да даже ругаться было опасно…

Как-то раз, после очередной мелкой пакости доцента, Платон не выдержал и уел подлеца:

– «Ну, ты и экскримал!».

На что удивившийся и растерявшийся учёный отреагировал целой смесью поговорок:

– «Ну, ты и сказанул! Не в бровь, а прям… по яйцам!».

Другой раз Платон спросил уходящего Гудина:

– «А трамваи ходят?».

– «Да!» – видимо забывшись, неосторожно ответил тот, получив тут же обратно свою любимую присказку:

– «Тогда… шиздуй!».

В связи с ремонтом Платон пересел на место Гудина клеить этикетки на банки, поставив рядом с его столом ещё и несколько коробок.

Тогда как Гудин временно подсел к Алексею, но без стола.

Оглядев весь свой уместившийся в одной комнате коллектив, Надежда восторженно высказалась:

– «Сколько же в одной комнате может уместиться людей?!».

– «И каких людей!?» – слюбезничал Платон.

И только, когда он из-за капитального ремонта в цехе надолго уселся на рабочее место Гудина клеить этикетки, при его длительном отсутствии по курьерским обязанностям, а Алексея – по экспедиторским, многое в разговорах «тет на тет» с Надеждой Сергеевной неожиданно и вскрылось. Это касалось истинного отношения к Платону других двух мужчин, прежде всего Ивана Гавриловича.

Словно в подтверждение своих слов Надежда вдруг чихнула. Платон промолчал.

– «А ты почему мне не говоришь, будь здорова?!» – не удержалась она.

– «А я не подслушиваю!» – отпустил он, зная, что на пожелание «Будь здорова», Надежда ответит «Ага!».

В одно утро Гудин не пришёл на работу. Ближе к обеду он позвонил и сообщил, что упал в подъезде, потеряв сознание.

Однако на следующий день Иван Гаврилович явился.

Входя к Платону, который отсутствовал по малой нужде и через стены всё слышал, Иван Гаврилович каким-то скрипучим, слабеньким голоском позвал его:

– «Платош! Платоша! Ты где?».

– «Что? Сладкий мой!» – неожиданно даже для самого себя сжалился над стариком Платон, быстро входя вслед за Гаврилычем, чуть ли не на ходу застёгивая ширинку.

– «Вот видишь, что со мной приключилось?!» – поделился он с верным товарищем своими проблемами.

Далее Иван Гаврилович подробно рассказал о происшествии, находя у Платона искреннее сочувствие и поддержку. В заключение Платон обрадовал старика:

– «Вань! К сожалению, смертность среди людей составляет 100 %!».

– «Фу, ты! От таких твоих слов давление подскочит! Кофейку попить, что ли? А то сил совсем нет!».

– «Вань! Не надо тебе пить кофе! Не надо лишний раз поднимать себе тонус! Он ведь может и не опуститься!».

Посмеялись и по инициативе Гудина опять перевели разговор на Надежду. Дошла очередь и до её одежды, без надобности висевшей на забитой до отказа переносной вешалке.

Из-за чего часто приходивший последним Иван Гаврилович никак не мог найти даже часть свободного крючка для своей куртки.

– «Были бы здесь бомжи, мы бы им вынесли эту одежду, и они тут же её бы и напялили – начал мечтать Гудин.

– «Кого? Надежду?!» – не удержался от ёрничества Платон.

Утром следующего дня, в отсутствие Надежды, Гудин ответил на звонок, забывшись, представляя себя неизвестному Платону звонившему, как начальника Надежды:

– «Пока сказать не могу. Как задание выполнит, так и приедет!».

Услышав это, Платон чуть не упал со стула.

Ну, и наглец!

А через несколько минут Гудин семенил уже за Ноной и Алексеем, переносившим постельное бельё на новое место для приезжающего водителя, будто бы помогая им, но при этом лишь комментируя:

– «Супер…!»

На следующий день, когда Платон Петрович и Иван Гаврилович мирно беседовали за большим рабочим столом Платона, мимо них на склад быстро прошёл Алексей, не закрыв за собой дверь.

Платон встал, прошёл мимо Гудина, и закрыл дверь.

Только он сел на место, как Алексей продефилировал в обратном направлении, опять не закрыв за собой дверь.

Платон вновь совершил свои действия.

Через несколько минут снова пришёл Алексей, и всё повторилось, как и до этого.

Теперь уже встрепенулся и Иван Гаврилович:

– «Платон! А чего это ты за Алексеем всё время дверь закрываешь? Пусть сам!».

– «Так бесполезно! Он никогда не закрывает! А так я его приучаю, как собачонку. Вырабатываю у него условный рефлекс на, всегда закрытую, дверь. Прошёл через дверь – закрой за собой!».

– «Ну, ты и Павлов!».

– «Нет! Не так! Недаром у меня начальник Павлова!».

Гудин засмеялся и доверительно продолжил, наклоняясь к Платону:

– «Нам с тобой, пожилым…».

Но Платон не дал ему договорить:

– «Нет, Ванёк! Не нам с тобой, а тебе одному! Я слышал разъяснение по телевизору, что до шестидесяти лет – зрелый возраст. А до семидесяти пяти – пожилой! А свыше – уже старость! Так что ты у нас – пожилой, ну а я, пока ещё – зрелый!».

– «Перезрелый!» – обрадовался своей находке Иван Гаврилович.

– «Пусть так, но не пожилой! Тем более, не вредный, шестидесятипятилетний!» – нарочито горделиво возразил Платон.

Вскоре всем коллективом выехали на традиционное празднование дня рождения вышестоящей начальницы Ольги Михайловны Лопатиной.

По пути в машине Надежда вдруг попросила Платона придумать хотя бы поздравительное четверостишие, что он и сделал, перевыполнив задание: