Дэвид Дикинсон - Покушение на шедевр
— Шах, — сказал Фицджеральд, двигая свою королеву на три горизонтали вперед. Фигуры были сделаны в Индии, и королева выглядела особенно устрашающе — как часто говорил Пауэрскорт, она напоминала рвущуюся в битву Боудикку[11].
Пауэрскорт спрятал короля за двумя пешками. Теперь его монарх, имеющий все основания опасаться за свою жизнь, находился примерно на средней линии доски, с правой стороны. Фицджеральд бросил вперед коня, готовясь нанести последний удар. Леди Люси подошла посмотреть на развязку сражения и встала позади мужа, опустив руку ему на плечо. Пауэрскорт передвинул одну из своих ладей на две клетки влево.
— По-моему, тебе пора сдаваться, Фрэнсис, — снисходительно заметил Джонни. — Лучше не доводить дело до кровавого конца. Пожалей своих солдат, и давай обойдемся без мясорубки.
— Нет уж, спасибо, — с улыбкой откликнулся Пауэрскорт и сделал ход конем. Конь был защищен ладьей. — Шах, — сказал он. Это было совершенно неожиданно. Может быть, это просто жест отчаяния — стремление выиграть время? Или Пауэрскорт и впрямь выхватил победу из пасти поражения?
Внезапный выпад Пауэрскорта застал Фицджеральда врасплох, как гром среди ясного неба. Это была вилка. Его королю угрожали шахом, и он должен был бежать. Другой вариант состоял в том, чтобы съесть напавшего на него коня какой-нибудь фигурой Фицджеральда. Но ни одна из них не могла этого сделать. А на другом зубце вилки оказалась его гордая королева в блестящем боевом облачении, причем нахального коня защищала ладья Пауэрскорта. Если бы какая-нибудь другая фигура отважилась поразить его после гибели королевы, ее саму разнесла бы в клочки ладья.
Джонни Фицджеральд рассмеялся.
— Черт меня побери, — воскликнул он, — только я решил, что загнал тебя в угол, как ты вывернулся! Прямо какой-то шахматный Гудини![12]
Он мог бы еще побороться. Но ему было ясно, что очень скоро Пауэрскорт превратит одну из своих пешек в новую королеву. Это всего лишь вопрос времени. Один-единственный ход — и положение на доске изменилось кардинальным образом.
— Моим воинам грозят плен и тюрьма, но я избавлю их от этого унижения, — сказал он, принимая благородную позу оскорбленного Брута. — Сдаюсь.
Противники обменялись рукопожатием. Леди Люси похлопала обоих по спине.
— Отличная игра, — сказала она. — Думаю, ты должен был победить, Джонни. Но старый хитрый Фрэнсис в конце концов тебя одолел!
Раздался стук в дверь — это лакей принес письмо, на котором стремительным почерком было написано: «Челси, Маркем-сквер, 25, лорду Фрэнсису Пауэрскорту».
«От председателя Королевской академии», — стояло в заголовке печатного бланка. Пауэрскорт прочел послание вслух.
— «Уважаемый Пауэрскорт, я обещал дать вам знать, если услышу что-нибудь, касающееся гибели несчастного Кристофера Монтегю. Сегодня до моих ушей дошел один слух. Я не могу утверждать, что он соответствует действительности, и обойду вопрос о том, насколько этично распространять подобные сплетни, но моя совесть не даст мне покоя, если я вам об этом не сообщу: говорят, что перед смертью у Кристофера Монтегю был роман с замужней женщиной, проживающей в Лондоне. Ее супруг якобы не из покладистых. Имени его я не знаю. Хочется верить, что при расследовании преступлений не так уж часто приходится копаться в чужом белье. Ваш Фредерик Ламберт».
Пауэрскорт протянул письмо Джонни Фицджеральду, который уже знал о загадочной смерти Кристофера Монтегю не меньше своего друга.
— Это может оказаться очень важным, — заметил Пауэрскорт. — Нам ведь еще почти ничего не известно об убитом. Из того, что мне рассказали в Лондонской библиотеке, можно сделать вывод, что перед своей гибелью он писал статью о подделках. Но какого рода были эти подделки? Возможно, он собирался объявить, что все картины Национальной галереи, авторство которых приписывается старым флорентийским мастерам, на самом деле копии или специально изготовленные фальшивки. Возможно, его мишенью должен был стать хранитель какого-нибудь музея… Эти люди искусства похожи на историков. Их хлебом не корми, дай только потрепать друг другу нервы.
— Или поубивать друг друга, — жизнерадостно добавил Фицджеральд. Он заливал горечь поражения на шахматном поле новыми порциями «Шато де Бокастель».
— Не знаю, не знаю, — протянул Пауэрскорт. — Удавить соперника — такого скорее можно ожидать от разъяренного мужа, чем от искусствоведа.
— Вот что, Фрэнсис, — сказал Фицджеральд. — Давай-ка подключим к этому расследованию мою тетушку. У нее картин тьма-тьмущая.
— Это не та ли тетушка, что собирает старые экземпляры «Иллюстрейтед Лондон ньюс»?[13] — с улыбкой спросил Пауэрскорт. Он помнил, как ехал в Венецию на поиски лорда Эдварда Грешема, не имея с собой фотографии подозреваемого. Фицджеральд нашел друга за несколько секунд до отправления поезда и сунул ему в руки номер «Иллюстрейтед Лондон ньюс» со снимком Грешема. С тех пор минуло семь лет, а Пауэрскорт еще не забыл его слов: «Моя тетушка хранит все журналы до единого. Набила ими целые комнаты. Она говорит, в будущем они приобретут огромную ценность. Сумасшедшая — что с нее возьмешь. Винтиков не хватает…»
— Она самая, тетя Уинифред, — отозвался Фицджеральд. Он покачал головой, размышляя о странностях своей родственницы. — И картины свалены у нее на чердаке, — продолжал он. — Одному Богу известно, почему она не хочет вешать их на стены, как все нормальные люди. Говорит, так они будут целее: грабители, мол, их не заметят.
Леди Люси улыбнулась.
— Она ведь уже совсем старенькая, верно, Джонни?
— По-моему, ей около ста трех лет, — подтвердил Фицджеральд. — Впрочем, нет — пожалуй, все-таки поменьше. Но она, несомненно, очень стара. — Он прикончил остатки вина в своем бокале и устремил взгляд в сумерки, сгустившиеся на Маркем-сквер. — Тут есть одна небольшая трудность, — продолжал он. — Мы не знаем, что за народ все эти дельцы от искусства и их эксперты. Да, сэр Фредерик из Королевской академии согласился помочь. Но если бы это были военные, или светские личности, или даже воротилы из Сити, мы знали бы, с какого рода людьми имеем дело. А тут нет. Ты не согласен со мной, Фрэнсис?
— Согласен, — ответил Пауэрскорт. — Но я не понимаю, какой нам прок от статрехлетней тетки. Разве что у нее есть телепатические способности или что-нибудь в этом духе…
Фицджеральд опять воззрился на шахматную доску — там лежал на боку его поверженный король, а рядом с ним, в пыли ристалища, валялись его великолепная могольская корона и скипетр.
— Что настоящее? А что фальшивое? Как отличить подлинное от поддельного? Готовы ли эти торговцы шедеврами назвать одно другим — или наоборот, если ты понимаешь, о чем я? Сами-то они подлинные — или тоже поддельные? В коллекции моей тетки есть один заведомо, на сто процентов подлинный Тициан. А еще у нее есть Леонардо, про которого все говорят, что это кто угодно, только не он. Возьму-ка я этого фальшивого Леонардо и прогуляюсь по художественным галереям — посмотрю, сколько можно за него выручить. Наверняка узнаю много интересного…
— Отлично, Джонни, просто великолепно.
— А каким будет твой следующий шаг, Фрэнсис? — спросила леди Люси, с опасением глядя на супруга.
— Я еду в Оксфорд, Люси. Помнишь того юношу, который сюда приезжал, Томаса Дженкинса? По-моему, он наврал мне с три короба. Я отправляюсь в город сказочных шпилей и проигранных тяжб, чтобы узнать правду о покойном Кристофере Монтегю.
Уильям Аларик Пайпер ждал своего нового американского друга Уильяма Маккракена у Галереи Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит. Он снова взглянул на часы. Оставалось еще десять минут. Но американцы иногда приходят раньше назначенного часа. Пайпер возобновил свои ухаживания за бостонским железнодорожным королем. Он добился знакомства с помощью простой уловки: как-то утром уселся рядом с ним завтракать в отеле «Пикадилли». Этот маневр удалось осуществить благодаря персоналу отеля, заранее получившему свою мзду. От первой беседы было уже рукой подать до уик-энда в шикарном загородном особняке под Ледерхедом. Особняк принадлежал банкиру Пайпера, и, поскольку плата за картины из Галереи Декурси и Пайпера, висящие в доме лорда Анстрадера, еще не была внесена, получить подобное приглашение ничего не стоило, а для соблазнения богатых американских клиентов трудно было придумать что-нибудь более эффективное.
Он повел Маккракена в Национальную галерею. Их тепло приветствовали старшие сотрудники музея, предложившие закрыть для остальных посетителей любые залы, какие только вздумается осмотреть Маккракену и Пайперу.
— Ну что вы! — Пайпер одарил музейных работников, уже имевших возможность убедиться в его щедрости, благосклонной улыбкой. — Не станем же мы отлучать простых лондонцев от принадлежащего им культурного наследия! Так вот, мистер Маккракен, — продолжал он, поднимаясь бок о бок со своим новым другом по ступеням Национальной галереи, — могу сказать вам, что вы обладаете весьма тонким вкусом. Как вам известно, ваши соотечественники сейчас принялись усердно скупать европейские картины. — Он помедлил перед входом в зал старых итальянских мастеров. — Но они покупают не то, что нужно, мистер Маккракен. Они покупают посредственные работы представителей барбизонской школы[14], художников вроде Розы Бонер и Констана Труайона, — это французская деревня, перенесенная на холст. Разве может стадо ленивых коров, жующих свою жвачку, сравниться с шедеврами Леонардо и Рафаэля? Что такое кучка деревенских девушек с корзинками, полными этой странной французской снеди, по сравнению с пейзажем Рубенса или Гейнсборо? Искусство предназначено для того, чтобы возвышать, выводить за рамки обыденного, заставлять нас обращать свой взгляд на величие человека и его свершений, а не разглядывать грязь у себя под ногами.
