Жан-Франсуа Паро - Загадка улицы Блан-Манто
Он уже открыл дверь, когда она вновь позвала его…
— Простите меня, Николя, — произнесла она, протягивая ему руку, — я не хотела вас обидеть. Я места себе не нахожу от беспокойства. Ведь мы же друзья, не так ли?
— Я ваш слуга, сударыня.
Двуличие этой женщины возбуждало в нем любопытство, тем не менее он поспешил попрощаться с ней. Он никак не мог понять, какого рода чувства она ему внушала.
Снегопад прекратился, мороз усилился, день обещал быть солнечным. Прибыв в Главное полицейское управление, на лестнице Николя столкнулся с Сартином. Начальник торопился, и Николя пришлось давать отчет о первых результатах расследования прямо на ступеньках. Молодой человек надеялся заслужить похвалу, однако мечты не сбылись, и пришлось довольствоваться неудобоваримым ворчанием.
И все же Николя, собравшийся отправиться в Вожирар и на месте допросить доктора Декарта, отважился попросить разрешения взять лошадь в служебной конюшне.
В ответ Сартин, смотревшийся в новом пунцовом фраке особенно импозантно, недовольным тоном заявил, что, получив чрезвычайные полномочия, Николя должен употреблять их для пользы дела, а не утомлять мелкими просьбами начальника, уже начинающего сожалеть о том, что он ему эти полномочия дал. Так что ежели господину следователю требуется лошадь, стадо ослов или мулов, пусть он берет всех и сразу, лишь бы королевская служба не страдала из-за какого-то осла.
Уязвленный, Николя отправился искать Бурдо. Рассказав о полученном им уроке, он тотчас пожалел об этом, посчитав свой поступок за слабость. Выслушав Николя, инспектор добродушно усмехнулся и стал убеждать его не придавать значения случившемуся, ибо, в сущности, ничего не произошло, если, конечно, не считать ущерба, нанесенного самолюбию. Молодой человек покраснел, но согласился.
Бурдо напомнил ему, что у Сартина на руках сотни дел, среди которых исчезновение Лардена, несомненно, не самое важное. Услугами начальника полиции пользуются министры, и среди них могущественный министр королевского дома граф Сен-Флорантен, о котором говорят, что он держит в своем портфеле весь Париж. Король принимает Сартина у себя в апартаментах и лично отдает ему распоряжения. Разумеется, столь деликатная ситуация требует постоянного контроля. Так что резкая смена настроений Сартина вполне оправдана, как, впрочем, и неуемная страсть к парикам. А если посмотреть со стороны, то все они являются всего лишь крохотными винтиками огромной полицейской машины. Так что пусть Николя запомнит полученный урок, а дальше ноги в руки, и за дело.
Все еще огорченный, молодой человек признал выводы Бурдо справедливыми и, возблагодарив про себя небо за то, что оно послало ему товарища, не стеснявшегося говорить правду, приступил к работе. Поручив Бурдо прочесть последние донесения, он отправился в конюшню, где не нашлось ни ослов, ни мулов, и пришлось брать лошадь. Вскочив на коня, он отправился в Вожирар.
Проехав по Королевскому мосту, Николя выехал на эспланаду Инвалидов и остановился, пораженный редкостной красоты зрелищем. По небу, гонимые ветром, плыли тяжелые грозовые облака. В просветы между облаками врывались ослепительно яркие лучи солнца. И светом, и тьмой управлял невидимый балетмейстер — ветер. Повинуясь его воле, чернота неба то озарялась молниями, то вспыхивала раскаленными бликами дневного светила. Клубились тучи, черные в середине и золотистые по краям.
На фоне небесного занавеса, в самом его центре, вознесся ввысь величественный купол собора Святого Людовика. Вокруг его сверкавшей золотом крыши плясали сполохи, свиваясь в объятиях с тенями; казалось, купол поворачивается вокруг своей каменной оси. Мокрые от растаявшего снега, шиферные крыши домов, окружавших собор, сливались с грозовым небом и темными стенами собора, отчего блестящий купол словно парил на фоне туч, бежавших наперегонки с солнечными лучами. Остатки снега, скучившиеся вокруг мансард и каминных труб, время от времени падали вниз и, задевая за выступы и карнизы, повисали на стенах белыми завитками. Неисправимый мечтатель, Николя стоял и любовался буйством небесного океана, переливавшегося всеми оттенками серых, черных, белых, золотых и синих тонов. Богатство красок, щедро разлитых природой, заворожило его, сердце его забилось от счастья. Он с удивлением почувствовал, что любит Париж, подаривший ему эту красоту. И впервые понял глубинный смысл строки из Писания: «Да будет свет».
Ветер, хлестнув его по щеке, прогнал мечтательное настроение, и Николя вновь охватил глухой страх перед встречей с Декартом. Зажав в руке шляпу, чтобы она не улетела, он выпрямился и, пустив лошадь в галоп, подставил лицо ледяному ветру, упиваясь обрушившейся на него свежестью. Его волосы, ничем не сдерживаемые, развевались по ветру, подобно темной гриве его коня, и издалека могло показаться, что по эспланаде мчится кентавр, скрывший свой могучий торс под темной тканью одежд. Глухой, неровный стук копыт по снегу, доносившийся из туманного облака, окутавшего всадника, вполне позволял принять Николя за привидение. Миновав заставу Вожирар, молодой человек направился к Медонским холмам. По обеим сторонам дороги на пригорках высились мельницы, напоминавшие стеклянные караульные башни. С покрытых кружевным инеем крыльев свисали тонкие хрустальные копья. Со всех сторон его окружало царство шелковой хрупкой белизны. Опьяненный быстрой ездой, потрясенный красочным зрелищем соперничества света и тьмы, Николя почувствовал усталость и, сам того не желая, впал в дремотное состояние; мир, только что переливавшийся всеми своими красками, вновь стал унылым и бесцветным.
Потянулись виноградники; ровные ряды застывших на морозе лоз напоминали окаменевших солдат неведомой армии. Следом замаячили вросшие в землю лачуги, потом появились дома получше. Ему казалось, что от столицы его отделяет не меньше сотни лье. В местечке под названием Круа Нивер он остановился на перекрестке, соображая, в каком направлении двигаться дальше. По просьбе Лардена он однажды ездил к Декарту с письмом от комиссара. Хозяин дома встретил его на пороге и не удостоил ни словом.
После длительных усилий Николя вспомнил, в какой стороне находится нужный ему дом. Подъехав к приземистому зданию, окруженному высокой каменной оградой, утыканной поверху бутылочными стеклами, для вящей прочности залитыми раствором, он услышал громкий лай. От неожиданности конь резко шарахнулся в сторону. Будь на месте Николя менее опытный всадник, он бы непременно вылетел из седла. Успокаивая напуганное животное, бретонец потрепал коня по холке и что-то пошептал ему на ухо.
Спрыгнув на землю, Николя собрался с духом и дернул за ручку; в ответ где-то в глубине раздался звон колокольчика. Собака вновь залилась лаем. Но никто не появился. Заметив, что калитка приоткрыта, Николя вошел в сад и двинулся по обсаженной самшитом аллее. Подойдя к дому, он с удивлением обнаружил, что, хотя ставни и закрыты, дверь не заперта.
Приоткрыв дверь, он увидел небольшую внутреннюю терраску, служившую одновременно верхней площадкой каменной лестницы, спускавшейся вниз двумя равными витками. Как только он вошел, в нос ему ударил странный запах, соединивший в себе затхлые ароматы плесени, мокрого сукна, остывшего ладана и потухшей свечи; над этими флюидами доминировал сладковатый душок с кислым металлическим привкусом, источник которого Николя определить не сумел.
Подойдя к лестнице, молодой человек заглянул вниз и увидел комнату с выложенным плитками полом, двумя окнами, скрытыми тяжелыми шторами, и камином, сделанным прямо напротив лестницы. Высокий потолок пересекали почерневшие от времени балки. Стены сплошь уставлены деревянными стеллажами. Над камином висело большое распятие из черного дерева, изображавшее Христа, устремившего ввысь молитвенно сложенные руки.[6] Оно сразу привлекло внимание Николя: он вспомнил, как его опекун каноник, обнаружив у прихожанина подобное распятие, требовал от него если не свидетельство об исповеди, то, по крайней мере, уверенное и подробное изложение своих религиозных убеждений. Отведя взгляд от распятия, он, наконец, разглядел в дальнем углу комнаты Декарта. В большом фартуке, полностью защищавшем его одежду, лекарь делал кровопускание пожилой женщине. Правая рука женщины с наложенными лубками висела на широкой повязке; скорее всего, она была сломана. В металлическом тазу мрачно поблескивало пурпурное озеро, свидетельствовавшее, что пациентка потеряла уже немало крови. Об этом говорило и воскового цвета лицо женщины, безжизненно откинувшейся на спинку стула. Наклонившись к больной, Декарт смачивал ей виски уксусом. Николя кашлянул. Лекарь обернулся.
— Вы что, не видите, что я работаю? — злобно воскликнул он. — Убирайтесь.