Далия Трускиновская - Блудное художество
– Здравствуй, Николай Петрович.
Она села в кресло «кабриолет» (дай Бог здоровья княгине Волконской, Архаров уже запомнил эти названия), указала на соседнее кресло. Получилось это у нее даже изящно, совершенно по-дамски, - как будто не она пять лет назад носилась по Зарядью босиком, помогая Марфе по хозяйству.
– Ты, я вижу, съезжать собралась. Ни к чему это, Дуня. Оставайся тут, живи, как привыкла. Дом и карету с лошадьми я тебе оплачивать буду, всю прислугу, как полагается, туалеты, стол…
– Николай Петрович, это ты что же, на содержание меня берешь? - тихо спросила Дунька.
– Да, Дуня. Будешь жить, как привыкла при господине Захарове. Может, даже еще лучше. Больше будешь выезжать, у себя принимать, учителей тебе найму - музыкального, танцевального, какие там еще полагаются.
– Фехтовального…
Архаров посмотрел на нее внимательно - нет, Дунька не шутила.
– Разве что вздумаешь в полк поступать.
Тут ему вдруг пришла в голову еще одна дамская забава.
– Можешь, коли угодно, в манеж ездить, брать уроки конной езды, по примеру государыни. У меня Агатка без дела на конюшне стоит, понравится - забирай. Стало быть, подумай, сколько тебе ежемесячно на дом требуется…
– Николай Петрович!
– Что, Дуня?
– Ни к чему это!
Архаров подождал - не будет ли объяснения странным словам. Но Дунька только вздохнула и отвернулась.
– Ежели я тебя, Дуня, когда обидел, то прости, вперед буду умнее, - на всякий случай сказал он.
Она ответила не сразу.
– А что ж ты, Николай Петрович, не спросишь - мил ли ты мне?
Это было и вовсе неожиданно - после того, как Дунька сама прибегала на Пречистенку, никто ее не гнал туда силком и денег ей за это не платил!
– Будет тебе, Дуня, дурачиться, - сказал Архаров и вспомнил советы Марфы. - Я тебе говорю попросту - беру на содержание…
Тут опять пришла на ум их первая встреча после чумы - когда нарядная Дунька посреди Ильинки хвасталась: «А у меня радость! Меня на содержание взяли!»
– Нет, сударь мой, - вдруг произнесла она, глядя мимо глаз. - Не пойду. Будет с меня…
– Не кобенься, Дуня. Я тебе добра желаю.
– Нет. Не надобно мне твоего добра.
Лицо не лгало - Дунька действительно более не нуждалась ни в Архарове, ни в его близости. Это было весьма странно…
– Другого завела? - спросил Архаров.
– Другого, Николай Петрович. Не обессудь.
Он встал.
– Ну, Дуня, коли так - навязываться не стану. А кто таков?
Встала и она.
В ее огромных раскосых глазищах не было знакомого ему огня. Дунька приняла некое решение - и далось оно ей нелегко. Так глядит человек, решительно отказавшийся от всего минувшего и весьма смутно представляющий себе свое будущее; возврата к былому, однако ж, не допускающий.
– Да уж не в монастырь ли ты собралась? - осенило Архарова.
– А коли так?
– В мужском наряде?
– В мужском путешествовать ловчее.
Тут она была права - после дождя в застрявшей карете, поди, насидишься, а в седле - и горя не знаешь.
– Грешно же, Дуня.
– Не твоя печаль, - огрызнулась она.
Что-то тут было не так…
– Может, одумаешься? - миролюбиво спросил Архаров. - Я тебя не неволю, не тороплю, подумай, с Марфой потолкуй.
Она вздохнула и наконец-то посмотрела ему в глаза.
И стало ясно, что время безнадежно упущено.
Надо было хватать Дуньку в охапку еще тогда, в Лефортове, когда она выскочила на сцену, размахивая дрянной дешевой шпажонкой, чтобы защитить от бунтовщиков московского обер-полицмейстера. Хватать - там, в запущенном парке, в каком-нибудь неподстриженном боскете, превратившемся в зеленую лиственную пещеру, ведь ждала же она этого, желала же она этого, не отпускать ее более в захаровские владения на Ильинке, пропади пропадом все платья и побрякушки - новых накупить!
И не забивать себе дурную башку всякой ахинеей… Матвей бы даже выразился так: безнадежной ахинеей.
– Николай Петрович, - сказала Дунька, - устала я тебя дожидаться. А знаешь, что бывает, когда дожидаться устаешь? Тогда, сударь мой, идешь ты в Божий храм да и просишь: Господи, пошли мне хоть что, все приму и тут же исполню, лишь бы… лишь бы не прежнее… И Господь посылает! Главное - не струсить и принять. Так-то, Николай Петрович. Это как ежели бы кто тонул, Богу молился, а ему руку протянули. Не станешь допрашиваться, чья рука да откуда родом. Божья! Вот и хватаешься.
– И чья же такая рука подвернулась? - уже начиная сердиться, спросил Архаров.
– Моя, - уверенно отвечал мужской голос.
Из соседней комнаты вышел Алехан.
– Прости, Архаров, что девку у тебя забираю. Девка - золото. Я возвращаюсь в столицу и ее с собой увожу.
– Ну, Дуня… - совершенно ошалев от такого поворота дел, прошептал Архаров.
– Не на блуд беру, не бойся. У нас иное - так… Фаншета?
Давненько Архаров и не слыхал, и не произносил этого имени. Как-то без него обходился.
Имена несомненно влияют на судьбу и на нрав человека, а чем Архаров неоднократно убеждался. Дунькино крещальное имя «Евдокия» означало «благоволение», и точно - Дунька к Архарову благоволила. Но что могло означать имя «Фаншета»?
Не было такого имени в православном именослове, а было оно разве что в комедиях, переведенных с французского и доморощенных. И означало лишь то, что носящая его ходит в маске. Дабы собственное имя не истрепать…
– Так, Алексей Григорьевич, - сказала Дунька, подходя к Алехану - словно бы под его защиту.
Архаров глядел и глазам не верил. У его своенравной мартонки и у государственного мужа лица сделались одинаковы. Он знал, когда бывает такое - когда решено поделить по-братски нечто, чего руками не потрогать, завтрашнюю опасность ли, бой ли, смерть ли.
– Будь она со мной год назад - многих бед удалось бы избечь, - продолжал Алехан. - Одна такая Фаншета целую эскадру российского флота с избытком заменила бы, коли бы ее к нашей авантурьере вовремя подослать. И до правды бы докопалась, и вывезли бы, может, ту блядь без лишнего шума. Но и теперь ей дело найдется. Так что прощайся с Фаншетой, Архаров. Теперь уж не ты, а я о ней позабочусь. Передам ее в хорошие руки. Грех такую девку в Москве держать для одной лишь амурной надобности.
Дунька смотрела в пол - как если бы не о ней говорили. При этом она левой рукой опиралась о шпажный эфес - и поза ее была совершенно непринужденной, словно Дунька с отрочества служила в гвардии и привыкла носить на боку клинок.
Архаров вспомнил - она так хотела стать актеркой… ну вот - по-своему сбылось…
Фаншета.
Не Дуня, нет. Стройный мальчик со шпагой, по имени Фаншета.
А рядом - восьмипудовый гигант с прекрасными темными глазами и знаменитым шрамом на скуле. Не может же быть, чтобы между ними ничего не случилось…
Но эту мысль Архаров тут же из головы изгнал. Ибо недостойно опускаться до бабьих предположений. Было, не было - какое это теперь имеет значение?
– А сам вскоре вернусь. Поселюсь тут на приволье. Мне Москва всегда была милее Петербурга, - совсем нерадостно сказал Алехан. - Коней растить буду, кулачных бойцов под свое крыло соберу, сам их школить буду, слышишь, Архаров? Я вернусь, все улажу и вернусь. Мы тут еще, Архаров, заживем! Деньги есть - все заведем, и конские бега, и боевых петухов! И голубятня знатная! Хор у меня будет, плячуны, девок плясать заставлю. Мы еще погуляем, слышишь? Вот последние дела доделаю… Отслужил я, Архаров… отслужил… А Фаншета еще послужит.
Архаров отвел взгляд от Дуньки.
– Что ж ты, Алексей Григорьевич, сразу не сказал? - не чая получить ответ, спросил он Алехана. - Я бы в это дело не мешался. Прощай, Дуня.
С тем Архаров повернулся и пошел прочь.
Дунька смотрела ему вслед и не отводила глаз от двери, пока ей на плечо не легла тяжелая орловская ладонь.
– Молода, другого наживешь, - строго сказал Алехан. - Главное - никогда не оборачивайся назад. Не возвращайся - никогда. Так, как было, уж не будет. Я и братцу Гришке сколько раз толковал… не разумеет!…
– Какое там возвращаться… Я всех рассчитала. Баулы мои велела к вам на квартиру снести. И…и… и вот она - я. Вся я. Ничего тут более моего нет.
– С кем-либо попрощаться желаешь?
– Нет.
– Ну так идем.
– Погодите, сударь…
Дунька подошла к окну.
Архаров как раз садился в свою карету.
Что-то словно подтолкнуло его - он повернулся и увидел в окошке Дуньку.
Может, и следовало сорваться, ахнув, кинуться назад, взбежать по ступеням. Да как-то не по-архаровски оно было - ахать, бегать, спотыкаться. Мало ли, какая блажь зародится в душе - так тут же ей и потакать? Недостойно. Да. Недостойно. Она ему на дверь указала, а он, словно мальчишка, словно паж или кадет, поскачет через ступеньку! Недостойно, неприлично, невместно… ну ее, в самом деле, мало, что ли, на Москве девок?…
Архаров сел в карету, Иван захлопнул дверцу и забрался на запятки. Сенька щелкнул кнутом.
Всей Москве известная обер-полицмейстерская карета покатила по Ильинке к Черкасскому переулку.
