Пол Доуэрти - Соглядатай Его Величества
— Я здесь, — раздался откуда-то из глубины скрипучий голос, и Корбетт поспешил на этот звук мимо напыщенного секретаря.
— Неужели Корбетт? — Морщинистое лицо старика расплылось в приветливой улыбке, он схватил Корбетта за плечи холодными костлявыми руками с набухшими жилками. — Ты бы почаще заглядывал, — проговорил он с мягким укором. — Ведь старику приятно, когда его навещают бывшие ученики. — Он повернул голову, чтобы Ап Рис тоже мог его слышать. — Особенно — лучшие из лучших! Пойдем. — И он повел Корбетта в свою маленькую каморку.
Та была уставлена ларями, сундуками и большими кожаными мешками, а на полках, тянувшихся от каменного пола до почернелого деревянного потолка, теснились аккуратно скрученные свитки, снабженные каждый своим ярлыком с указанием года царствования и месяца, в который данный документ был выпущен. Посреди комнаты стоял дубовый стол со скамьями по обеим сторонам. Корбетт уловил знакомый и любимый запах красного воска, стареющего пергамента, пемзы и высохших чернил.
— Что же вам все-таки нужно? — снова раздался докучный голос ап Риса, просочившегося вслед за ними.
— Мне нужны кое-какие письма, — ответил Корбетт. — Письма, которые граф Ричмонд отсылал своей дочери, что живет заложницей при дворе Филиппа Красивого в Париже.
— Не имеете права! — рявкнул ап Рис.
— Имею — и права, и полномочия, — устало возразил Корбетт. Он повернулся к Найджелу Кувилю. — Скажите этому напыщенному глупцу, — продолжал он, — что если мне не выдадут писем, написанных Ричмондом и другими людьми к родственникам, удерживаемым в заложниках при французском дворе, то я возвращусь сюда с его королевским величеством, и тогда мы продолжим беседу.
— Мастер ап Рис, — ответил Найджел, — родом из Гламоргана. Он всегда твердит мне, что там все принято делать иначе.
Корбетт оглянулся и вгляделся в длинное узкое лицо валлийца.
— Значит, вы знаете лорда Моргана?
— Знаю, — ядовитым тоном ответил ап Рис. — Но я — верный подданный короля и доказал это за годы служения короне.
— Так докажите это еще раз, мастер ап Рис, и принесите, пожалуйста, письма!
Ап Рис искоса бросил взгляд на Корбетта и уже собирался ответить отказом, но передумал, передернул плечами и подошел к большому кожаному мешку, где хранились документы. Он развязал красный шнур с золоченой кистью, высыпал содержимое мешка на стол и принялся перебирать кипу свитков и кусков пергамента. Наконец он взял один из документов, изучил прикрепленный к нему ярлык и, слегка фыркнув, вручил его Корбетту:
— Вот. Выносить нельзя. Можно читать только здесь.
Корбетт подмигнул Кувилю и, усевшись за дубовый стол, принялся изучать свиток.
Манускрипт состоял из небольших листов пергамента, подшитых друг к другу, и все письма были переписаны лиловыми чернилами, одной секретарской рукой. Корбетт догадался, как это делается: каждый пишет, или писал, свое письмо сам, а затем передавал его в Архив, чтобы там письмо изучили и убедились, что нигде не содержится сведений, наносящих урон короне. После этого королевский секретарь аккуратно переписывал письма, так что, когда письма отсылались во Францию, запечатанные в особый, красной испанской кожи, мешочек, копии, сшитые между собой бечевкой, оставались здесь на хранение.
Корбетт быстро просмотрел листки и почувствовал волну сострадания: письма, всегда короткие, были полны слез и горя: ведь это родители писали детям, брат — брату, кузен — кузену. Одним из самых длинных посланий было письмо Тюбервиля сыновьям. В этом письме, датированном январем 1295 года, а именно днем святого Гилария, сквозила боль и ненависть к врагу. Тюбервиль выражал сожаление, что они порознь встречали Рождество, но сообщал, что купил им в подарок медальоны со святым Христофором, волкодава по имени Николас, и обещал, что, когда они наконец вернутся, он отметит это событие большим пиршеством в какой-нибудь местной таверне. Корбетт выискал письмо Ричмонда к дочери, и оно оказалось полной противоположностью письму Тюбервиля. Похоже, отношения графа с дочерью были прохладными: он писал ей скупо, сухо, и — что самое любопытное — туманно ссылался на некое «тайное дело».
Довольный, Корбетт снова свернул пергамент и вернул его ап Рису.
— Благодарю, — улыбнулся он Кувилю и кивнул. — До встречи, желаю вам всего хорошего.
Старик улыбнулся, обнажив беззубые десны, Корбетт ласково дотронулся до его щеки и вышел из хранилища в коридор. Корбетт охотно бы отдал месячное жалованье в обмен на разгадку тайны Ричмонда. Будь его воля — он сейчас же допросил бы графа, не обращая внимания на то, что этот заносчивый вельможа приходится родней самому королю.
Когда Корбетт возвратился на Темз-стрит, уже стемнело, возле некоторых домов зажгли и вывесили светильники. Гуляки, одурев от дешевого эля и от собственного веселья, гурьбой высыпали из кабаков, оглашая улицы громкими воплями. Корбетт нащупал рукоять кинжала, заткнутого за пояс, и осторожно прошел мимо бражников. Те осыпали его бранью, но он протиснулся через их толпу и наконец облегченно вздохнул, добравшись до дома и взойдя по темной винтовой лестнице. Дома явно удрученный Ранульф зажигал свечи. Корбетт полюбопытствовал, как у его слуги дела, но в ответ услышал лишь невнятное бормотанье. Корбетт тихонько улыбнулся: раз Ранульф не в духе, за ужином, состоявшим из вина и холодного мяса, его ожидает гробовая тишина.
Корбетт этим нисколько не огорчился, и, когда со стола было убрано, он предоставил Ранульфу полную свободу действий, а сам достал из большой шкатулки поддон для письма и принялся излагать на кусочке пергамента свои подозрения и заключения.
Первое. В совете Эдуарда есть изменник, который выдает секреты французам и сносится с врагами короля в Уэльсе.
Второе. Уотертон, секретарь, — наполовину француз, а отец его являлся сторонником графа Симона де Монфора, давнего недруга короля Эдуарда. Хотя де Монфора казнили тридцать лет тому назад, его память по-прежнему чтят во многих местах, особенно в Лондоне.
Третье. Уотертон, похоже, очень богат; в Париже он вел себя подозрительно, Филипп явно ему благоволит, а кроме того, с ним тайно встречался главный шпион французского короля Амори де Краон.
Четвертое. Королю Уотертона рекомендовал граф Ричмонд, у которого тот служил прежде. Ричмонд позорно проиграл войну в Гаскони; он тоже полуфранцуз и входит в королевский совет.
Корбетт еще раз просмотрел перечень и вздохнул. Так-то оно так, подумал он, но до сих пор без ответов остаются важные вопросы:
1. Кто этот изменник? Один ли это человек или, может быть, несколько?
2. Как этот изменник сносился с французами?
Корбетт сидел, уставившись в пергамент, до тех пор, пока свечи почти не догорели. Наконец он отбросил его в сторону: логика бессильна, когда недостает фактов. Он снял нагар со свечей и улегся на кровать. В голове продолжала вертеться какая-то недодуманная мысль, но он сам никак не мог понять, о чем. И вдруг, уже почти засыпая, Корбетта озарило: он вспомнил, что все те письма, что он держал в руках днем, были переписаны знакомым почерком; одновременно в памяти всплыла встреча с Уотертоном в секретарской комнате в Париже, и он осознал, что переписчиком писем к заложникам был не кто иной, как Уотертон.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На следующий день Корбетт отправил хмурого Ранульфа в Вестминстер кое-что разузнать. Когда слуга возвратился — причем в куда более радостном расположении духа, — уже почти стемнело.
— Граф Ричмонд, — бодро доложил он, — был в центральных графствах в числе посланников, встречавшихся с шотландцами для тайных переговоров. Он будет в Вестминстере завтра вечером.
Корбетт, оставшись доволен таким известием, следующие два дня целиком посвятил своим делам. Ему требовалась кое-какая одежда; нужно было подписать договор с ювелиром, у которого хранились Корбеттовы деньги. А еще он пошел вместе с Ранульфом на медвежью травлю в Саутуорке, но от этого зрелища его одолела тошнота, и он отправился смотреть неподалеку миракль «Сотворение мира», который игрецы представляли на помосте из длинных досок, переброшенных через десяток телег.
Сюжет действа был известный и потому скучный, зато Корбетт с любопытством разглядывал различные театральные приспособления: здоровенные бурдюки, наполненные водой, приготовленные, чтобы изображать всемирный потоп; ковчег, двигавшийся по сцене, и медные хлопушки, призванные изображать и раскаты грома, и глас Божий. Корбетт смотрел и дивился, но не отнимал руки от кошелька и краешком глаза следил за воришками и карманниками, которые слетались на подобные представления, как мухи. Толпа собралась огромная: тут были и студенты, и чиновники в шерстяных одеяниях, и купцы в бобровых шапках, и дамы под прозрачными покрывалами, и придворные щеголи в отороченных горностаевым мехом плащах.
