Кэрри Гринберг - Талант марионетки
– Вот и Этьен, – протянул Себастьен, который тоже зачарованно наблюдал за самым популярным актером. – Что, девочки, неужели одной из вас сегодня повезет? – Насмешка в его голосе почему-то отдавала грустью.
Николь усмехнулась, поигрывая опустевшим бокалом.
– Ники, тебе нечего пить? Недопустимо! – Себастьен в притворном шоке прижал руки к вискам. – Официант, сюда! Жюли, а ты? Может, тебе тоже «Кровавой Мэри»? – И молодой человек подмигнул, перехватив любопытный взгляд, который Жюли бросила на коктейль Николь.
– Пожалуй, – улыбнулась она.
Музыка снова сменилась на плавную, и под нежное мурлыканье Манон уже несколько мужчин вывели дам на открытое пространство у сцены. Из-за голов танцующих пар едва можно было различить саму певицу. В мелодию теперь вплетались и звуки саксофона – худощавый молодой человек с упавшими на плечи темными волосами присоединился к пианисту. Его стремительные пальцы словно ласкали инструмент, и тот протяжно стонал в его руках, изливая тягучую мелодию на танцующих и на прочих посетителей, зовя за собой и гипнотизируя.
«Кровавая Мэри» обожгла рот Жюли, она ахнула, и Себастьен рассмеялся, откинув голову назад:
– Ну как?
Девушка помедлила и медленно облизала губы, не в состоянии сразу оценить необычный коктейль. В следующий миг кто-то окликнул Себастьена по имени, и актер с искренней радостью поприветствовал двух молодых мужчин, выросших как будто из-под земли. Они расцеловались с Себастьеном, как старые друзья, и он представил их девушкам.
– Разве это не самые прекрасные цветы во всем Париже? – Артист игриво склонил голову к плечу и положил руки на плечи Дениз и Николь.
– Несомненно, – отозвался тот, чье имя уже выветрилось из головы Жюли, и увлек Дениз танцевать, а второй протянул руку Жюли. Осушив во внезапном порыве бокал, она поставила его на стол и вскочила.
Ярко расписанные стены кабаре плыли по кругу, сливаясь в единое целое с мелодией и покачивающимися парами, время от времени сталкиваясь с ними и вновь расходясь. Тело Жюли само собой ритмично двигалось, ведомое то ли музыкой, то ли партнером. Перед глазами мелькнула каштановая прядь волос за ухом Дениз, которую лениво поправили пальцы ее партнера; откинутая назад голова Манон и ее необычайно длинная лебединая шея; лукавые золотисто-карие глаза саксофониста, с которым Жюли на миг встретилась взглядом.
Этьен танцевал с Сесиль; ее голова лежала у него на груди, и на лице девушки было написано блаженство. Оставшийся за столиком Себастьен о чем-то шептался с мужчиной, чье лицо оставалось в тени полей шляпы, то и дело поправляя гвоздику, приколотую к лацкану пиджака собеседника.
Все вокруг двигалось, пары дрейфовали, соприкасаясь и обмениваясь теплом, морскими волнами колыхались между столиками-островками. Возле одного из них Жюли вдохнула незнакомый, сладкий и будоражащий аромат сигареты, зажатой в судорожно стиснутых смуглых пальцах. Голова, больше не властная над телом, приятно кружилась от музыки и выпитого. Пальцы саксофониста проворно мелькнули перед глазами так чувственно, как будто касались не инструмента, а тела самой Жюли. Ее и впрямь сжимали чьи-то руки, в танце перемещаясь горячим контрапунктом по пылающей под тонким платьем коже.
Темно-коричневая туфелька Николь с двумя пуговками качалась взад и вперед, взад и вперед, в такт порхающим пальцам усмехающегося саксофониста. Задумчивым и томным взглядом смотрел из-под ресниц на своего собеседника Себастьен, склонив голову к плечу. Рука Этьена, танцевавшего напротив, спустилась по спине Сесиль ниже, ниже, а та закрыла глаза.
Совсем близко раздался гортанный женский смех, и, как бы иллюстрируя его, на стене разверзлись в хохоте чьи-то губы, ярким пятном выделяясь на квадратном желтом лице. Какая необычная картина, хотя все современное кажется необычным. Кажется, дадаизм – смешное слово! – про него еще что-то говорил Дежарден.
Туфелька Николь качалась, едва не соскальзывая с ноги. Саксофон взвыл на высокой ноте, возвещая об окончании танца, и медленно стих. Все еще покачиваясь – по инерции или от диковинного коктейля, – Жюли вслед за своим кавалером вернулась на место за столиком, и только после этого он отпустил руку девушки.
– Еще «Кровавой Мэри»? – Не дожидаясь ответа, Себастьен сделал знак официанту. Его таинственный собеседник бесследно исчез. Раскрасневшаяся Дениз обмахивалась сложенной салфеткой, а ее партнер что-то шептал ей на ухо, приобняв за шею и невзначай положив вторую руку на ее колено.
– А где Сесиль? – вдруг спросил Себастьен. – Где вы ее потеряли? Она не могла так рано уйти, сейчас только полночь.
Полночь? Так скоро? Жюли поискала взглядом часы, но их в кабаре не было видно. Она обещала Женевьев возвращаться до двенадцати, чтобы не волновать ее, но уходить так не хотелось!
– Кажется, наша девочка словила свой шанс, – загадочно промолвила Николь.
– Я должна идти, – сказала Жюли, нашарив ремешок сумочки на спинке стула.
– Что? Брось, еще так рано! – возмутился Себастьен. – Кошмар, мы сегодня теряем одну красотку за другой.
– Нет-нет, мне правда пора, – заверила его девушка. Нравоучения тетки заранее зазвенели у нее в ушах. Как же хочется остаться!
Николь помахала ей на прощание. Себастьен вздохнул, смиряясь с неизбежностью:
– Ну я хотя бы провожу тебя!
* * *Воздух в редакции журнала «Ле миракль» был тяжелым и спертым от сигаретного дыма и дыхания дюжины сотрудников, теснившихся в маленькой комнате. Даже распахнутые окна, в которые дул промозглый осенний ветер и долетали мелкие капли дождя, не спасали от въедливого запаха свежей типографской краски, крепких сигарет и не менее крепкого кофе. Шум, стоящий здесь, можно было услышать с улицы – нередко проходящие мимо запрокидывали головы, чтобы посмотреть, что происходит за окнами второго этажа кирпичного дома по улице Гренель. Грохот печатных машинок перекликался с голосами сотрудников: монотонное бормотание машинисток себе под нос заглушалось то громким смехом, то недовольными криками через всю комнату.
– Где прошлый выпуск?!
– Он у Клода на столе!
– Что он там делает?
– Никто не видел мой блокнот?
– Материал должен был быть готов полчаса назад!
– Вы слышали…
– Думерг… Барту… Эррио…[8]
Имена политиков перемежались с именами знаменитостей; новости со скачек чередовались с театральными премьерами; тут речь шла о письме Зиновьева, там – о конфликтах в Индии. В этом сумбуре одни выкрики старались заглушить другие, листы бумаги взметались фонтаном к потолку, а какой-то несчастный, оторвав голову от газеты, прокричал в воздух:
– Жаннет, сгоняй за кофе!
– О, а вот и Франсуа! – раздалось от двери.
Человек, которого назвали Франсуа, аккуратно протиснулся между двумя столами, за которыми болтали секретарши. Сбив шляпку самой разговорчивой из них, он отряхнул зонт и повесил его на крючок вместе с мокрым плащом. Под шляпой и плащом скрывался довольно молодой человек приятной наружности, одетый в самый обычный пиджачный костюм из шерстяного джерси. Лицо его могло показаться простоватым – широкое, с чуть курносым носом и веснушками на светлой коже, – но глаза смотрели пристально и внимательно, видя собеседника насквозь. Он провел пятерней по коротким русым волосам, которые топорщились ежиком, и с усмешкой оглядел привычный бедлам.
– А вас мсье Вер ждет, – проговорила одна из новеньких девушек, чье имя Франсуа никак не мог запомнить. – Ругаться небось снова будет…
– Ну-ну, – усмехнулся он.
Вместо того чтобы нестись к главному редактору, молодой человек присел за свой стол, переложил несколько листов, пробежал глазами утреннюю газету и только после этого нарочито медленно направился к заветной двери. В «Ле миракль» была лишь одна религия и одно божество, и оно сидело в своем святилище за тонкой ореховой дверью в окружении заваленных журналами стеллажей. Божество звалось Паскалем Вером, было лысоватым и огромным, как боров. От удара его кулака массивный дубовый стол трещал, чернила прыгали в чернильнице, а бумаги разлетались по столу. Но, когда вошел Франсуа, мсье Вер лишь коротко кивнул ему и даже улыбнулся – по крайней мере, уголки мясистых губ чуть дрогнули и непривычно растянулись.
– Садись, – он кивнул на стул перед собой и чиркнул спичкой. Сигарета загорелась с третьей попытки, и лишь после нескольких затяжек Паскаль Вер продолжил: – Ты опять опоздал.
Франсуа широко улыбнулся, показывая ряд белых зубов:
– Этого больше не повторится!
– Конечно. Но разговор не о том. Узнаешь? – Паскаль помахал перед ним последним выпуском «Ле миракль».
– Ах да, «Египетское солнце на парижских подмостках», – кивнул Франсуа и взял в руки толстый журнал. Фотография Мадлен Ланжерар в наряде Клеопатры украшала обложку. Франсуа быстро пролистал первые страницы: политика, мировые новости, авторская колонка, финансы… и остановился на разделе «Культура», где полтора разворота занимал его обзор закрытия нашумевшего спектакля. Этот материал произвел больший фурор, чем в свое время другие статьи.
