Клаудия Грос - Схолариум
— У кого?
— У хозяина! Спросить, сможет ли он найти тебе применение?
— Нет, ради бога, нет!
Они покинули дом и пошли в сторону церкви Святых апостолов. Поскольку никому не хотелось заставлять вдову бывшего магистра терпеть крайнюю нужду, одна из зажиточных семей города выказала готовность передать в ее распоряжение комнату в своем большом доме возле сенного рынка. На верхний этаж можно было попасть по лестнице через заднюю дверь. Комната светлая, окно выходит на рынок, где торгуют скотом; правда, шум, производимый животными и торговцами, слышен постоянно. В данный момент эта комната пустовала. Софи потерянно стояла посередине, зажав уши.
— Завтра будет лучше, — сказала Гризельдис. — Как только поставишь кое-какую мебель.
Софи кивнула. Да, завтра.
Он устало прислонился к стене; это был его первый диспут. Спина болела. Даже в субботу человека не могут оставить в покое. Но сказать ему нечего, потому что он всего-навсего жалкий scholar simplex, не имеющий права даже рот открыть. Выступать с речами могут магистры, лиценциаты и бакалавры. На это мероприятие магистры должны были явиться в плащах. Все должны присутствовать в обязательном порядке. Диспут всегда проводился по одной и той же схеме один из магистров давал тезис, бакалавры подбирали аргументы и контраргументы, которые однозначно вытекали из ratio и устоявшихся традиций.
На этот раз была очередь Штайнера:
— «Не тот хороший человек, у кого хорошая сила познания, а тот, у кого добрая воля». Это положение требуется исследовать.
Лаурьен поднял голову.
— Итак, — продолжал Штайнер, — как обстоит дело с преобладанием воли над силой познания?
Один из бакалавров, толстый парень с одутловатым лицом, про которого было известно, что он с удовольствием сделался бы магистром, но не обладал достаточными средствами, и который постоянно лез вперед, поднял руку и объявил, что хотел бы высказать по этому поводу свое мнение.
— В другом месте есть указание, что интеллект благороднее воли. Мне кажется, Фома и сам не очень хорошо знал, чему следует отдать предпочтение.
Штайнер кивнул, но ничего не ответил. Подошла очередь другого бакалавра, у Лаурьена снова начали закрываться глаза. Голова его была забита совсем другими проблемами. Ему очень нужны деньги на бумагу и прачек, которые приводят в порядок его одежду. Он постоянно перебирал: деньги на бумагу, на вино, на мытье, на повара, брадобрея, привратника… Не дай бог, еще придется побираться на рыночной площади…
— И все-таки это то же самое. Воля есть высшая добродетель, но что она без силы познания? Он говорит, что венцом разума является познание истины, ибо человечность человека проявляется именно потому, что он обладает разумом.
— Значит, познание также и выше любви, говорит он, и познание важнее, чем традиционная…
У Лаурьена застучало в голове. Следующий поставленный Штайнером вопрос касался доказательств существования Бога, выдвигаемых Фомой Аквинским.
— Я утверждаю, что недвижное существовать не может, потому что как же тогда оно способно двигать что-то другое?
Толстый бакалавр ответил:
— Но должна существовать некая движущая константа. Это первая действенная причина, как показывает Фома в своем втором доказательстве. Таким образом, мы должны различать движение и причину, потому что они не могут быть одним и тем же.
А третий продолжал:
— Нечто в самом себе заключает собственную необходимость, точно так же, как в самом себе оно имеет собственное движение и собственную причину. И это Бог. Следовательно, Бог…
Лаурьен, все еще занятый своими бесперспективными подсчетами, молча потряс головой. Неужели он может одновременно думать про банщика и следить за диспутом? Значит, может. Его очень злило вынужденное молчание, на которое он был обречен.
— Чем же мне мыться, если у меня нет воды, — прошептал он сидящему рядом Домициану.
Как недвижное может создавать движение, спрашивал себя запутавшийся Лаурьен. Как может Бог, являясь недвижным, создавать движение? Всем известно, что движение существует только в том случае, когда вещь способна прийти в колебание. Но прийти в колебание она может только тогда, когда встречается с чем-то, что тоже колеблется. Может ли нечто недвижное вызывать колебания? Ветер создает волны, а те, в свою очередь, другие волны. Но если бы не было ветра, откуда бы тогда взялись волны? От Бога, ответили бы те, кто все еще увлечен диспутом. Как только они попадают в тупик и не знают, в каком направлении двигаться дальше, они тут же хватаются за магическую формулу. Бог. Бога можно применить ко всему, Он незримо присутствует на диспуте, подобно призраку.
И тут он услышал голос Ломбарди:
— Нет ничего первичного, что ничем не приводится в движение. Таким путем ничего не достигнешь. Вы пытаетесь сравнить Бога с яблоней? Она стоит крепко и неподвижно, но все-таки в ней достаточно жизни, чтобы производить яблоки. Вы об этом уже слышали? Я имею в виду, вы слышали, откуда дерево берет свои яблоки? Это чувствуется по запаху? На вкус? Это можно ощутить? Нет, это происходит само по себе. Конечно, мы можем подрезать яблоню, чтобы на ней появилось большее количество еще более вкусных яблок, но ее тайна остается сокрытой от нас. Бог сказал ей: одари людей яблоками, так же как он сказал курице: одари людей яйцами. Вы не можете использовать движение как основу своей аргументации, потому что оно может быть релевантным падающему вниз камню, но никак не тайне жизни.
Поднялся ропот, негромкий, но тревожный. До сих пор никто и никогда не участвовал в диспуте таким вот образом.
— Тайна жизни? — удивленно переспросил толстый бакалавр. — А разве, чтобы она возникла, ее не следует точно так же привести в движение?
— Да, и в самом деле, — весело сказал один из лиценциатов, — тут и правда требуется как следует подвигаться.
Некоторые засмеялись. Даже Штайнер улыбнулся.
— Если бы все заключалось в одном круге, то ему бы не требовалось начала. Тогда последнее находящееся в движении одновременно являлось бы и первым находящимся в движении… — сказал Ломбарди.
— А где бы пребывал этот круг? — спросил бакалавр, и в голосе его послышалась ненависть.
— Он бы пребывал везде, — спокойно ответил Ломбарди, — это был бы принцип мира и универсума.
— А Бог? Куда же вы тогда ставите Бога? В начало или в конец?
— Нет ни начала, ни конца. Это принцип круга.
Ответа на вторую часть вопроса он дать не успел.
Но и без того было понятно, какие из этого последуют выводы. Штайнер прервал диспут.
Вечером в схолариуме на Гереонштрасе появились два присланных канцлером человека, которые приступили к осмотру спален студентов. Они обыскали и стоящие в коридоре сундуки, перелистали книги, просмотрели записи, потрясли кровати, сняли одеяла, но не обнаружили ничего, кроме полчищ разбегающихся в разные стороны блох Штайнер стоял в дверях и смотрел на чиновников. Неужели злодей — будь то Домициан фон Земпер или даже Лаурьен — не оставил никаких следов? Где же преступник писал свою записку?
— Я точно так же мог бы настрочить ее в коллегиуме, — услышал вдруг Штайнер позади себя голос Домициана, который, улыбаясь, приблизился к нему. — Я же не настолько глуп, чтобы разбрасывать здесь всякие подозрительные бумаги.
— Нет, конечно нет, — спокойно ответил Штайнер.
— Значит, вы все еще меня подозреваете?
— Да, все еще подозреваю.
— А Лаурьен? Разве не с таким же успехом преступником может быть он?
— Да, это тоже не исключено.
— Я этого не делал, — упрямо сказал Домициан. — А Лаурьен и мухи не обидит. Это же ни в какие ворота не лезет.
Штайнер молчал. Да, не лезет, но другой зацепки у него нет.
Сейчас, вечером, под окном было тихо и спокойно. Торговцы скотом ушли, но остался запах мочи, резкий, едкий. Тяжелые темные тучи подбирались к скользящему вниз солнцу. Заскрипела какая-то табличка, раскачиваемая поднявшимся вдруг ветром.
Софи замерзла. Холод окутал ее, словно вторая, стыло ледяная кожа. Пресвятая Дева, что я здесь делаю? Почему не изучаю какую-нибудь приличную профессию? Я слишком ленива? Слишком изнежена? Или слишком горда? Никогда в жизни женщине не позволят учиться на факультете, даже думать об этом смешно. Но я им покажу, на что я способна. Гризельдис уверяла, что это легкие и достаточно большие деньги. Только изредка, время от времени. А после каждого клиента — за книгу, она будет читать, пока буквы не полезут из глаз, потому что куда же им еще деваться? Оставаться в ней? Она не сможет найти им применения, хотя ей хочется всё знать. Откуда у нее эта фатальная жажда знаний?
И тем не менее она ответила Гризельдис: «Нет, это даже не обсуждается». Может быть, попробовать получить место переписчицы? От этой мысли она слегка успокоилась. Накинула плащ и спустилась вниз. Уже падали первые капли дождя. Софи постояла перед домом. Она не любила ходить по ночам одна, но сейчас ее ждала Гризельдис. Миновав сенной рынок, она вздрогнула. Нельзя ли ее проводить, поинтересовался веселый мужской голос. Сзади стоял Ломбарди. Берета у него на голове не было, и если бы не этот темный плащ, он походил бы на греческого бога. Дальше они пошли вместе.
