Эндрю Олвик - Следы апостолов
— Это мой польский знакомый, — наконец отрываясь от компьютера, сообщил он, видимо довольный полученной новостью. — Он помогает мне в некоторых моих исследованиях. Глубоко образованный человек, доктор богословия, преподаватель Папской Академии Наук в Кракове.
— А что за исследования? — спросила заинтригованная Алька.
— Об этом — потом, — ответил Григорий.
— Вот так всегда, — обиделась она. — На самом интересном месте… Как портрет, так напиши, Алевтина, а как рассказать, так потом.
— Ну, хорошо, — сдался он. — Только обещайте, что это останется между нами, и даже бабке Серафиме — ни слова.
— Клянусь, — тут же выпалила Алька. — Если надо, могу даже на крови поклясться, только лучше без этого. У меня от одного вида крови голова кружится.
Он снова подсел к ней и задумался. Она ждала, не решаясь заговорить первой, чтобы не спугнуть дух витавшей в воздухе тайны. В наступившей тишине было слышно, как где-то под абажуром лампы бьется одинокий ночной мотылек.
— Конечно, вы знаете, что Радзивиллы — это старинный княжеский род, история которого насчитывает уже не одну сотню лет и тесно переплетается с историей нескольких государств, игравших в разное время ведущие роли на европейской политической сцене?
Алька только кивнула. По выражению ее лица было понятно, что она заинтригована.
— Доподлинно известно, что родоначальником этого рода был литовский князь Радзивилл, принявший христианство в XV веке и крещеный под именем Николая. Свое же языческое имя он оставил в качестве фамилии, полагая очевидно, что таким образом сохраняет мистическую связь с предками, культ которых был традиционно силен в литовских землях. Пришло время, и Николай I Радзивилл скончался, оставив после себя законных наследников, которые впоследствии и образовали две новые ветви на генеалогическом древе рода. Вскоре, кажется, в 1518 году, внуку Николая I, Радзивилла Николаю III, за большие заслуги перед католической церковью был пожалован титул князя Священной Римской империи. Титул не был наследственным и не мог передаваться от отца к сыну. Однако уже в 1547 году этот титул, благодаря неустанной деятельности Радзивиллов во имя Церкви и Великого Княжества Литовского, которое стало надежным оплотом католицизма в этих землях, был распространен на всю фамилию.
Тут Григорий сделал небольшую паузу, чтобы переместиться на диван. Его, похоже, смущала близость Альки, и потому он чувствовал себя неловко.
— Итак, — продолжал он, — к XVII веку род Радзивиллов превратился в один из могущественных европейских родов, из которого вышли известные политические и военные деятели, короли, дипломаты и даже служители церкви. Он распался на три ветви и процветал вплоть до начала XIX века, когда, собственно, и началось его постепенное угасание. Отчасти это было связано с военно-политическими событиями того времени, отчасти — с другими обстоятельствами, на подробном описании которых я не буду сегодня останавливаться.
— Так это исторические исследования? — все же не удержалась Алька от вопроса.
— Скорее, генеалогические, — уточнил Григорий. — Дело в том, что существует некоторая неясность в некоторых линиях. Они как бы обрываются, не оставляя никаких видимых продолжений, что, само собой, маловероятно. Я думаю, что некоторые из этих линий продолжаются, и их изучение может открыть нам много интересного.
— Например?! — воскликнула Алька. — Я страсть как люблю семейные тайны!
Григорий встал и нервно заходил по комнате.
— Например, вполне может оказаться, что мы с вами являемся прямыми потомками рода Радзивиллов, так сказать, утерянным коленом. Тоже в известном смысле семейная тайна.
— Вы это серьезно? — удивилась Аля.
— Вполне, — отвечал он, останавливаясь перед ней со скрещенными на груди руками. — Мне пока не хватает кое-каких доказательств, но в целом картина уже ясна.
— И где взять эти доказательства?
— В архивах Ватикана! В этом мне помогает как раз тот самый человек, от которого я только что получил мэйл. Уже на этой неделе он будет в Несвиже и сможет передать мне кое-какие документы. Кстати, он пишет книгу о Радзивиллах, точнее, о епископе Краковском Юрии Радзивилле. Мы с ним регулярно обмениваемся мнениями.
Алька хотела что-то спросить, но в этот момент с улицы донесся мелодичный перезвон колокольчика, который она видела над калиткой.
— Кого это там принесло в такое время? — удивился хозяин дома.
Пока Григория не было, Аля подошла к столу и заглянула в монитор. Письмо от поляка все еще было открыто, но так как оно было написано по-польски, она не поняла ни слова. Единственное, что смогла прочитать, было имя отправителя — Ежи Бронивецкий.
— Здравствуйте, — услышала она за спиной чей-то глухой неприятный голос.
Гость оказался высоким плечистым человеком в заношенном пыльном костюме. В руке он держал коричневый кожаный портфель, ручка которого была обмотана синей изоляционной лентой. Незнакомец в нерешительности остановился на пороге комнаты.
— Поговорить надо, — сказал он, мотнув головой в сторону двери.
— Надолго? — спросил Григорий.
— Минут на десять…
— Говори здесь.
Незнакомец обиженно хмыкнул, после чего откашлявшись в кулак, сказал, что чужие уши ему не нужны.
— Алевтина — моя родственница и вовсе не чужая, — обиделся Григорий. — У меня от нее секретов нет.
— Поздно уже, я пойду, — засобиралась Аля. — А вы тут без меня поговорите.
— Нет, подождите, — опередил ее Григорий. — Не уходите, ведь мы еще не договорили. — Он сердито глянул на незваного гостя. — Чего тебе, Франц? Говори или уходи. Видишь, я занят. Человек из Минска приехал, сто лет не виделись, а ты тут со своими секретами…
— Хорошо, — сдался гость и полез в портфель.
Алька снова присела.
— Вот посмотри, что тут написано, — сказал Франц, доставая из портфеля кусок плоского камня с ладонь величиной.
Где-то на другой стороне улицы завыла собака. Лампочка в настольной лампе мигнула и погасла.
— Ах, черт… — ругнулся Григорий. — Только же новую вкрутил…
Он достал из ящика большую, оправленную в дерево лупу и принялся рассматривать артефакт. Несколько минут прошло в напряженном молчании.
— Ну, что? — спросил гость. — Что-нибудь скажешь?
Григорий ничего не ответил. Он продолжал разглядывать камень, поворачивая его из стороны в сторону. Вдруг Аля почувствовала, как лицо ее обдало холодом, словно кто-то вошел в дом с мороза и не закрыл за собой входную дверь. Не успела она удивиться, как камень в руке Григория засветился слабым зеленоватым светом. Какие-то тени пробежали по стенам. Гость от неожиданности уронил портфель, который упал на пол с глухим звуком. У всех заложило уши.
— Что это?! — заорал Франц, отступая из комнаты.
12
История Генриха, многократно проверенная спецслужбами рейха, хранилась в архивах и была известна узкому кругу людей, в том числе и доктору Вагнеру, досконально изучившему материал сразу же после знакомства с племянником четы Штраубе. Своими корнями она уходила в дореволюционное российское прошлое, в двадцатые годы там же трагически развивалась и счастливо заканчивалась в 30-е на немецкой земле.
Браки между европейскими коронованными особами, не говоря уже о мелком дворянстве и прочей безродной интеллигенции — довольно-таки распространенное явление в конце девятнадцатого века. Эта участь не обошла стороной и молодого барона Вильгельма фон Штраубе, удосужившегося по уши влюбиться в Анну Алабышеву, семнадцатилетнюю ангельскую особу русских княжеских кровей. Точнее сказать, барон влюбился сразу в двух ангелочков, расположившихся в партере Венской оперы. Ангелы-близнецы, были настолько неотличимы друг от друга, что все четыре действия оперы, (а это был его любимый «Фауст»), Вильгельм не обронил в сторону сцены не единого взгляда. Свесив голову с балкона и разинув рот, барон изучал небесных созданий, теряясь в выборе. Вот она, любовь, вот оно ни с чем несравнимое внезапно возникшее чувство радости в сердце и переднем отделе тазовой области. Это скороспелое помешательство! Эта блаженная сладострастная неизвестность! Расплывшись в счастливой улыбке сытого полугодовалого младенца, чуть не роняя в партер слюни, под ариозо Фауста «О, небо! Вот она», барон наслаждался неизведанным доселе состоянием… Он приметил близняшек еще до начала представления, когда благородные девицы, о чем-то воркуя между собой, проследовали по центральному проходу к своим местам. Было очевидно — молодые дамы прекрасно осознавали тот факт, что являются магнитом для взглядов мужской составляющей публики и раздражителем ревности для их спутниц.
К концу четвертого действия к барону присоединился его спутник — дальний кузен Клаус, обладатель такой же, как и у барона фамилии, только без приставки «фон», которая, как объясняли Вильгельму еще в детстве, по большому счету, ничего не значила. Приставка, каким-то образом отличавшая родовую немецкую аристократию от придуманного в 16 веке кайзером Карле Пятом дворянства, на теплые межродовые отношения никак не влияла, а после окончания Первой мировой войны вообще была конституционно упразднена.
